— Товарищ Трипвуд, — сказал он укоризненно, — вы рекомендуете трусливый и слабоумный образ действий. Не спорю, будущее выглядело бы гораздо более розовым, если бы в замке никакого Бакстера не водилось, однако дело надо довести до конца. Во всяком случае, мы имеем одно преимущество перед нашим очкастым другом: нам известно, что он меня подозревает, а ему не известно, что нам это известно. Думаю, немного находчивости, немного изобретательности, и мы еще прорвемся к победе. — Он обернулся к окну и посмотрел наружу. — Жаль, — сказал он, — что эти идиллические окрестности омрачила туча зловещей опасности. Думаешь, будто по кустам сигает фавн, а при ближайшем рассмотрении он оказывается сыщиком с записной книжкой. Воображаешь, будто слышишь флейту Пана, а это трели полицейского свистка, призывающие подмогу. Тем не менее мы обязаны стойко переносить все вышеупомянутое. Это наш крест. Поведанное вами сделает меня только еще бдительнее, еще змееподобнее, если это возможно, но намерение мое непоколебимо. Крик оглашает стены замка: «Псмит не спустит флага!» А посему валите отсюда, товарищ Трипвуд, и успокойте свои дрожащие нервные узлы одной-двумя таблетками, меня же оставьте моим думам. Без сомнения, все будет прекрасно.
9. Псмит обзаводится камердинером
Из-под душистой сени большого кедра на лужайке перед замком Псмит оглядел клумбы, ласково озаренные послеполуденным солнцем, а потом посмотрел на Еву с глубоким недоумением.
— Видимо, я ослышался. Ведь не может быть, — сказал он голосом, полным упрека, — что вы серьезно собираетесь работать в такую погоду?
— Да, собираюсь. У меня есть совесть. Мне платят большое жалованье… относительно большое… не за то, чтобы я нежилась в шезлонгах.
— Но вы же приехали только вчера!
— И работать мне следовало начать вчера.
— По-моему, — сказал Псмит, — если это не рабство, то уж не знаю, что это. Поскольку все уехали и оставили нас одних, я питал надежду, что вторую половину дня мы проведем приятно и поучительно в тени этого величественного древа, беседуя о том о сем. И этому не суждено сбыться?
— Нет. Хорошо еще, что не вы приводите в порядок каталог этой библиотеки. Он бы так и остался неоконченным.
— А для чего, как сказал бы ваш наниматель, его кончать? Несколько раз он выражал при мне мнение, что эта библиотека много-много лет уютно существовала без всяких каталогов. Так почему бы ей и не оставаться в этом счастливом состоянии до бесконечности?
— Искушать меня бесполезно. Как будто бы я не предпочла проводить здесь время в приятном безделье, но что скажет мистер Бакстер, когда вернется?
— С каждым днем, который я провожу тут, мне становится все яснее, — мрачно заметил Псмит, — что товарищ Бак-стер порядочная таки чума. Скажите, как вы с ним ладите?
— Он мне не очень нравится.
— И мне. Именно из такой общности вкусов и рождаются привязанности на всю жизнь. Садитесь же и обменяемся доверительными признаниями на тему Бакстера.
Ева засмеялась:
— Не сяду. Вы просто соблазняете меня остаться здесь и пренебречь долгом. Нет, мне правда пора. Вы даже не представляете, сколько там работы!
— Вы безнадежно испортили мне этот чудесный день.
— Ничего подобного. У вас есть книга. Кстати, какая? Псмит взял томик в яркой обложке и поглядел на него:
— «Человек без большого пальца на ноге». Его мне одолжил товарищ Трипвуд. У него огромные запасы такой литературы. Думаю, он не замедлит попросить вас каталогизировать и его библиотеку.
— Что-то увлекательное?
— Да, но чему оно учит? И долго вы собираетесь сидеть взаперти в этой душной библиотеке?
— Час, полтора.
— В таком случае я рассчитываю на ваше общество по истечении этого периода. Мы сможем снова покататься по озеру.
— Ну, хорошо. Я вас найду, когда кончу.
Псмит смотрел ей вслед, пока она не скрылась в доме, а затем вновь расположился в шезлонге под кедром. Его угнетало ощущение одиночества. Он взглянул на «Человека без большого пальца на ноге» и, отвергнув это развлечение, предался размышлениям.
Окутанный летней жарой, замок Бландингс дремал, точно дворец Спящей Красавицы. Вскоре после второго завтрака обитатели покинули его — лорд Эмсуорт, леди Констанция, мистер Кибл, мисс Пиви и Компетентный Бакстер отбыли в соседний городок Бриджфорд в большом лимузине, а следом поспешал высокородный Фредди в щегольском двухместном спортивном автомобиле. Псмит отказался сопутствовать им под предлогом снизошедшего на него поэтического вдохновения. Его не слишком прельщала программа дня, а именно: открытие его сиятельством недавно воздвигнутого памятника покойному Хартли Реддису, эсквайру и мировому судье, который неисчислимые годы представлял в парламенте Бриджфорд и Шифлийский избирательный округ (графство Шропшир). Даже надежда услышать, как лорд Эмсуорт — облаченный не без тщетных протестов и ворчания и цилиндр, смокинг и брюки в серую полоску — произнесет речь, не выманила Псмита из замка и ближних окрестностей такового. Правда, в ту секунду, когда он сформулировал свой отказ к плохо скрываемой зависти как лорда Эмсуорта, так и его сына Фредди, также вовлеченного в празднование против своей воли, Псмит полагал, что одиночество его разделит Ева. И время и место были выше всякой критики, но, как часто бывает в этой жизни, девушка его подвела.
Однако, как ни кипел он негодованием, вскоре тихая безмятежность летнего дня пролила бальзам на его смятенные чувства. За исключением пчел, которые с обычной своей беспардонной энергией трудились среди цветов, да изредка пролетающих бабочек, вся Природа словно предалась сиесте. Где-то в отдалении невидимая газонокосилка подчеркивала тишину своим музыкальным жужжанием. К входной двери на красном велосипеде подъехал рассыльный с телеграфа и, казалось, никак не мог вступить в контакт с прислугой, из чего Псмит заключил, что Бич, дворецкий, опытный оппортунист, воспользовался отсутствием власть предержащих, чтобы сладко вздремнуть в каком-то дальнем своем логове. В конце концов появилась младшая горничная, приняла телеграмму вместе с (предположительно) упреками рассыльного, и красный велосипед исчез из вида, оставив после себя тишину и благость.
Даже самые благородные умы не способны долго противостоять подобной атмосфере. Веки Псмита смежились, вновь открылись, опять смежились. И вскоре в обычные мирные звуки жаркого летнего дня вплелись легкие всхрапы, перебивавшие порой его ровное дыхание.
Когда он пробудился, подскочив — обычное завершение сна в садовом шезлонге, — тень кедра заметно удлинилась. Взгляд на циферблат сказал ему, что пять часов не за горами, и факт этот секунду спустя подтвердился появлением младшей горничной, той же, что отворила дверь рассыльному. Казалось, из замкнутого мирка людской в живых осталась она одна. Своего рода Робинзон женского пола.
— Я вам чай подала в вестибюле, сэр.
— Вы не могли совершить поступка более благородного и милосердного, — заверил ее Псмит и, с помощью легкого массажа вернув гибкость слегка затекшим членам, направился к замку. У него мелькнула надежда, что Ева при всем ее трудолюбии, возможно, прервет каталогизирование, чтобы составить ему компанию.
Надежда оказалась тщетной. На подносе уныло стояла одна-единственная чашка. Либо Ева была выше обычного женского пристрастия к чаю, либо ей его подали в библиотеку. Охваченный почти той же грустью, какую наводил на него вид хлопотливых пчел, Псмит принялся в одиночестве утолять голод и жажду, скорбно поражаясь извращенному упрямству, которое заставляет девушек работать, когда никто за ними не надзирает.
Прохлада вестибюля была очень приятна. Парадная дверь замка стояла открытой, и за ней простирались газоны, залитые будящим жажду солнцем. Слева из-за обитой зеленым сукном двери, которая вела на половину слуг, порой доносились взвизгивающие смешки, свидетельствуя, что где-то есть люди, но в остальном Псмит мог бы счесть себя последним человеком, еще обитающим на Земле. Вновь им овладели тихие раздумья, и нет причин сомневаться, что он вскоре опозорился бы, уснув во второй раз за единый день, как вдруг его заставило очнуться появление в дверях инородного тела. На фоне золотистого света внезапно возникла черная фигура.
Жуткое предчувствие, поразившее Псмита, как удар электрического тока, от которого он окаменел, точно вспугнутый лесной зверек, объяснилось иллюзией, будто он видит перед собой приходского священника, чью способность к неторопливым рассуждениям ему довелось узнать на второй день своего пребывания в замке. Однако он тут же убедился, что был излишне пессимистичен. Перед ним был не священник, а кто-то совершенно ему незнакомый — худощавый, изящный молодой человек со смуглым умным лицом и главами, которые мигали, приспособляясь к сумраку вестибюля после солнечного сияния снаружи. С неизъяснимым облегчением Псмит встал и направился к нему.
