— Живешь с родителями?
— Так точно, — отрапортовала комсомолка, заправляя рубаху в юбку.
— Напиши заявление на жилплощадь. Тебе замуж пора. Куда мужа приведешь?
— Слушаюсь, — счастливо заулыбалась девушка и приложила руку к виску.
— Хорошо честь отдаешь, — сказал, ухмыляясь собственной двусмысленности, Лаврентий Павлович. Стенографистка, щелкнув каблуками, развернулась и ушла строевым шагом.
Вошел адъютант.
— Твоя работа? — подозрительно глядя в глаза, спросил Лаврентий Павлович.
— Никак нет, — сказал адъютант, но Лаврентий Павлович понял, чья именно это работа, и злорадно усмехнулся.
Поехал к Сталину на совещание. Сталин сказал:
— Лаврентий, останься потом, поговорить надо.
И все совещание Лаврентий Павлович терзался, чем не угодил "пахану". Кто сынтриговал? Были варианты, но на каждый были и свои контраргументы. Сталин, отпустив всех, поманил Лаврентия Павловича пальцем. Лаврентий подошел, стоял смиренно, ожидая удара.
Сталин долго раскуривал трубку, потом сказал:
— Садись, Лаврентий, у тебя в ногах правды нет. — Это был первый удар. Нет правды, причем в ногах. — Скажи, Лаврентий… — продолжил Сталин и сделал огромную паузу.
Лаврентий Павлович долго ждал продолжения фразы, а потом не выдержал и, как просил Сталин, сказал:
— Слушаю вас, товарищ Сталин.
— И правильно делаешь, что слушаешь, — сказал Сталин. — Скажи, Лаврентий, — снова повторил он, — что ты за человек?
— Человек, товарищ Сталин, верный ваш соратник. Под вашим руководством готов на все.
— Да, — сказал Сталин, — я вижу, что ты готов на все. Это меня и пугает.
— Товарищ Сталин, — начал оправдываться Лаврентий Павлович, но Сталин его перебил:
— Скажи, Лаврентий, ты женщин любишь?
— Люблю, — глядя в ухо Сталину, сказал Лаврентий Павлович. Он всегда старался не смотреть Сталину в глаза, поскольку хищники этого не любят. Для них это угроза. И смотреть вниз тоже нельзя: почему глаза прячешь? Поэтому Лаврентий смотрел в ухо, в лоб, на волосы, лишь бы не в глаза.
— Хорошо, что правду говоришь. Любишь.
— Люблю, товарищ Сталин.
— Это видно. А скажи, Лаврентий, что ты больше любишь — женщин или власть?
— Больше всего на свете, товарищ Сталин, — воодушевился Лаврентий Павлович, — я люблю вас. Если бы не вы, товарищ Сталин, не было бы у меня никакой власти, а значит, и женщины бы меня не любили.
— Верно говоришь, Лаврентий, а теперь иди и подумай, что же ты все-таки больше любишь — женщин или власть.
Лаврентий Павлович пошел и стал думать, но не над сталинским вопросом. Лаврентий Павлович думал: что это? Очередная профилактическая "проверка на вшивость"? Чтобы знал, что Сталин все видит. И чтобы не забывал, что на крючке, и если что не так, все похождения всплывут. Но отказаться от женщин Лаврентий Павлович не мог. Тем более, что должна быть и у него слабинка. Женщины — это как раз то, что нужно. Хуже было бы, если бы он не пил и женщинами не интересовался. Это все — хана! А так можно еще жить.
Поехал на работу, встречался с людьми, давал нахлобучки, но все чего-то не хватало. Наконец он понял чего. Вызвал помощника и спросил:
— У нас много в Москве негритянок — советских подданных?
Помощник через десять минут сообщил:
— Девятьсот девяносто три негритянки.
— Найди какую-нибудь посимпатичнее!
Потом пошел, послушал, как допрашивают очередного "врага народа". Интересно было смотреть на министра, с которым еще недавно сидели за одним столом, выпивали, разговаривали почти на равных. "Почти", потому что министр думал, что на равных, а Лаврентий Павлович так не думал. Хотя министра этого побаивался. На какое-то время он вошел в доверие к "пахану". И вот теперь глаз безумный, синяки и кричит:
— Лаврентий, ты же меня знаешь, скажи им!
Что-то шевельнулось в Лаврентии Павловиче, что-то возбуждающе-сексуальное, он промолчал, посидел немного и, сказав: "Продолжайте допрос", вышел.
Поехали в маленький мозаичный особняк неподалеку от Красных ворот. Снаружи, на кольце, — железные ворота. У входа в дом два амбала.
Адъютант сказал:
— Она там.
Лаврентий Павлович вошел в комнату. Она сидела, забившись в угол дивана, — смуглая до невероятности. Лаврентий Павлович сел неподалеку и стал разглядывать ее. Если бы не темная кожа, вывернутые губы и курчавые волосы, так простая русская девица. Худенькая. "Худоба — мать сладострастия, — вспомнил он какого-то классика, но от себя добавил: — Мать ее так-то".
Негритянка испуганно смотрела на него.
— Как тебя зовут?
— Анастасия.
— Кто твои родители?
— Отец коммунист из Африки, мать русская.
— Ты меня не бойся.
— Зачем меня сюда привезли?
— Ничего плохого я тебе не сделаю, выпей. — Он налил себе коньяка, девушке вина. — Ты знаешь, кто я?
— Нет.
— Я — Берия Лаврентий Павлович.
— Почему меня привезли сюда? — еще больше испугалась девушка.
— Выпей, в этом вине нет ни яда, ни снотворного. Хочешь, я тоже выпью.
Она выпила немного вина. Он стал рассказывать, как тяжело живет страна, как много вокруг врагов. Попытался взять ее за руку. Она отдернула руку.
"Ну ее к черту", — подумал он. Но по инерции продолжал добиваться своего. В конце концов, нет времени и надо идти напролом.
— Я тебя видел раньше, — сказал он тихим ласковым голосом, — ты хорошая девочка и должна слушаться меня. Твой отец коммунист, и ты должна быть верной его делу. Поняла?
Девушка опустила голову. Тогда он схватил ее в объятия. Она закричала.
— Заткнись, — сказал Лаврентий Павлович и уложил ее силой на диван. Прижал к дивану и сказал: — Будешь сопротивляться, позову тех двоих и разрешу делать с тобой что захотят.
Она оцепенела и перестала сопротивляться.
— Вот так правильно, — сказал Лаврентий Павлович и стал расстегивать ее кофту. Она зажмурила глаза. Руки инстинктивно закрывали грудь. Лаврентий Павлович не стал снимать кофту, он только расстегнул ее и разорвал бюстгальтер. Обнажилась темная кожа. Лаврентий Павлович неуверенно потрогал эту картофельного цвета кожу. Оказалось, теплая. Потрогал грудь — большая, смуглая, необычной формы. Две темные торчащие вверх груши. Поцеловал одну, потом другую. Девица завизжала. И он шлепнул ее ладонью по лицу. Она замолчала. Хотел снять юбку, потом решил не возиться и, подняв, накинул на лицо. Пусть она там скроется. Хорошо смотрелись белые сатиновые трусики на темной коже. Хотел уже начать акт, однако она не давалась, пришлось раздвигать ее ноги коленкой. Негритянка вся напряглась, напружинилась, и это не было приятно.
— Расслабься, — скомандовал нарком. Она всхлипнула, но расслабилась.
"Если тебя насилуют и ты ничего не можешь поделать, расслабься и попытайся получить максимум наслаждения", — вспомнил почему-то Лаврентий Павлович. Запах от девицы шел необычный. "Наверное, так пахнет мускус", — подумал Лаврентий Павлович. Что такое мускус, он не знал, но чувствовал, что пахнуть он должен именно так. Она лежала совершенно неподвижно, это стало ему надоедать.
"Бревно", — подумал Лаврентий Павлович и стал раскачивать это бревнышко. Большого удовлетворения он от процесса не испытывал. Шлепнул ее по попе и, сказав: "Вы свободны", — оделся и уехал.
Приехав на Лубянку, устроил несколько разносов и поехал к Гале на улицу Горького. К Гале, скорее к Гале. Не дождавшись лифта, взбежал на четвертый этаж, как молодой. Вошел, поцеловал в щеку. Галя, высокая, стройная, восемнадцатилетняя, слегка полная, но в меру, в махровом халате, всегда в ожидании, всегда наготове, всегда свежа и хороша. Пошел в ванную, с удовольствием постоял под горячим душем. В голубом халате присел на кухне, влил рюмку армянского коньяка, закусил семгой с лимончиком — и в постель. Галя раздевалась перед ним, а он, не выдержав, выскочил из постели, встал перед ней на колени, целовал ее живот, ноги. Лег в постель, а Галя все понимает.
Медленно вошел в распахнутое тело и тихо стал наслаждаться, то сосредоточиваясь, то думая о другом. "А что, — думал он, — если бросить все, купить на припрятанные за рубежом деньги остров, небольшой такой островок где-нибудь неподалеку от Сингапура, и уехать туда с Галей. И там вдали попробовать построить свой собственный социализм на одном отдельно взятом острове.
Не дадут, вышлют пару эскадрилий и разбомбят. Нет, подошлют тройку-пятерку ребят — отравят, убьют, а потом разбомбят.
Не дадут, а, если бы даже и дали, как бросить дело, власть? Если ты игрок, как бросить игру? Этот подонок не зря спросил: что тебе важнее — женщины или власть? Власть. Но и без женщины власть не власть. Ничего, скоро этот усатый дьявол околеет, и соперников практически не останется.
