— Я против. Не забывайте, что мы едем к руководству целого района!
— Именно это я имел в виду — оно любит честных, простодушных людей, которые не скрывают, для чего им нужны деньги. Я буду прав, увидишь!
— Боюсь, что председатель попрёт нас из кабинета.
— Никогда! Да, он захочет это сделать, но поступит как раз наоборот: сердито сопнёт, задаст пару едких вопросов, но потом разозлится на самого себя и будет делать всё, что мы захотим. Нет, Гриша, когда ты заходишь в кабинет, и от тебя исходит нега любви, запах моря, грохот музыки и загадка полуночной звезды, тебя встречают совсем иначе, чем обычного домогателя местных коммунальных услуг. Поверь, я знаю, что я говорю!
В конце концов Газецкий согласился, но поставил условие: завтракать не в Кишинёве, а в Тирасполе, где он решил прикупить золотишко у знакомого грузчика в ювелирторге. Но Додик ещё долго противился изменению в диспозиции, опасаясь, что провинциальный Тирасполь не задаст им нужного накала жизнелюбия и силы воздействия на районные власти. После долгих споров он всё же принял условие Газецкого, и утром следующего дня они садились на яхту «Папирус».
Кроме Додика и Газецкого, на яхту поднялись две юные девицы, Вероника и Любаша, и Виталий Тимофеевич, который, в своё время, руководил строительным управлением и отличался основными доблестями тех лет: умел пить и держать язык в заднице. Берлянчик терпел его при себе именно в силу этих двух добродетелей. Додик знал, что путь к успеху всегда лежит через спиртное, и с этой целью захватил Виталия Тимофеевича, который обязан был произносить тосты и пить вместо него. Запас своего здоровья Берлянчик положил на достижения минувших лет. Петя Димович должен был нанести визиты в два роддома и после этого встречать пассажиров «Папируса» в Тирасполе.
Однако на яхте их ждал неприятный сюрприз. Капитан, которому было известно, что Берлянчика подобрала «скорая помощь» и доставила в ургентную кардиологию, не сомневался, что Додик пропустит свой четверг, и поэтому принял на борт двух итальянцев с их переводчицей. Теперь он был в полнейшей растерянности, не зная, как поступить. Это неприятно подействовало на Берлянчика, который побелел от лёгкой качки, солнца и искрящихся волн. Положение спас Газецкий, смекнувший, что присутствие итальянцев может избавить его от финансовых обязательств перед Вероникой, так как придаст всей поездке характер весёлой коллективной затеи. Он сказал Любаше, чтобы она помогла Берлянчику спуститься в каюту, а затем достал визитку и протянул её итальянцам.
— Там мои реквизиты на двух языках: на русском и английском, — сказал он переводчице и, обращаясь уже к итальянцам, постучал себя в грудь кулаком. — Бизнес! Одесса!
Итальянцы приняли это известие с любезными улыбками и вежливыми кивками голов.
— Сицилия. Палермо! — представился тот, что был постарше и рассмеялся. — Бах! Бах! Комиссар Катания...
— Кто вы? — не понял Газецкий.
— Он шутит, — вмешалась переводчица и объяснила, что итальянец упомянул о герое известного телесериала, чтобы напомнить о криминальной легенде, прославившей его остров.
Газецкий пожал плечами и задето ухмыльнулся. Если бы ему сказали, что в Сицилийских Сиракузах жил великий Архимед, он отнёсся бы к этому факту с должным уважением. Но Миша родился в верховьях Малой Арнаутской, где даже доктора юридических наук с удовольствием напевают куплеты Шуфутинского: «Ах, поворую — перестану, а когда богатым стану, то тогда начну опять я законы уважать!» Поэтому ему было смешно и нелепо слышать, что где-то стреляют и воруют больше, чем в Одессе. Газецкий тут же приспустил звездно-полосатые шорты и показал огромный синяк, отливавший лиловой эмалью, как орден за боевые заслуги. Эта награда возникла на пояснице Газецкого в результате недоразумения между двумя рэкетными группировками, курирующими его обувный магазин.
— Видите?! — не без гордости сказал он. — Это наша местная работа. Передайте им, что если взять нашу Одессу, то их Палермо — обычный детсад.
— Районные ясли! — поддакнул Виталий Тимофеевич, ехидно хихикнув. — Палермо! Подумаешь… Тоже мне атомоход «Ленин» нашёлся.
— Сеньоры решили покататься на яхте? — вежливо спросил второй итальянец, меняя тему разговора.
— Нет, мы плывём в исполком, — уныло отозвался Берлянчик, выбираясь по узкой стремянке из каюты на палубу. Его бледное лице, искажённое гримасой сердечника, было перепачкано губной помадой, а на голове красовалась пляжная бейсболка с надписью «Оклахома». Следом за ним появилась Любаша в купальном костюме со спущенными бретельками и счастливым покоем в больших коровьих глазах.
Итальянцы обменялись удивлёнными взглядами. Как объяснила переводчица, их несколько смутила та легкомысленная атмосфера, которая сопровождала визит в муниципалитет.
— Скажите им, — возразил Берлянчик, — что им, европейцам, не мешало бы усвоить некоторые особенности нашей официальной жизни. Если вы, например, скажете в исполкоме, что спешите на похороны, вам ответят: «Это ваши проблемы!» Но если вы заявите, что опаздываете на яхту, где вас ждут весёлые девочки, вас немедленно пригласят в кабинет.
Был прекрасный июльский день. Яхта миновала маяк и вышла в море. Берег терял свои привычные глазу подробности, превращаясь в густую зелёную чащобу. Берлянчик лежал на палубе, покрытой тенью косого паруса. Морской ветер то ласковым котёнком касался его постинфарктных мощей, таких хрупких и беззащитных под сияющей полусферой небес, то обдавал их солёными брызгами и пробирал до костей. Глядя в раскалённое небо, он думал о странных превратностях судьбы. Ещё только вчера он лежал в реанимации, глядя на капельницу скучными глазами кандидата в небожители и подводил итог своему земному пути. В целом он не мог пенять на фортуну. Он прожил жизнь «безоблачного дельца». Так говорили о тех, кто уцелел в огненном смерче судебных репрессий. Он вёл опасную жизнь матадора, опьянённого риском и деньгами, которые позволяли ему такие милые шалости, как завтракать с друзьями в ресторане «Красный», обедать в московском «Метрополе», а ночью кутить на Лазурном берегу. Однако, он не мог назвать это счастьем. Оно касалось только той части его существа, что находилась ниже его поясного ремня, в то время, как душа и способности томились своей бесполезностью и люто ненавидели первую. Теперь перед ним открывались иные горизонты. Немая вечность отступила от него. Он снова чувствовал себя гулякой и нахалом, весело кружащим на земном балу.
Между тем, Газецкий, живший постоянной пролетарской мечтой о сытом желудке, накрыл откидной столик и пригласил всех отобедать. Итальянцы заняли места рядом с остальными и в два голоса стали звать переводчицу, которая сидела на носу яхты, обхватив колени руками, но та вежливо отказалась. Вероника окинула задаваку уничтожающим взглядом. Она вскинула голову на манер топ-модели, оправила фиговый листок, именуемый купальником и, опустившись на сидушку рядом с синьором Марчелло, коснулась итальянца бедром. Узкое, в складку лицо синьора Марчелло потемнело. Он беспомощно поскрёб седые баки и подумал о том, что, очевидно, продешевил со своим строительным контрактом в Ильичёвске.
— Господа! — сказал Берлянчик, поднимая рюмку, и, когда умолкли все звуки, кроме крика чаек и плеска волн за бортом, он произнёс тост во здравицу городов-побратимов Одессы и Палермо.
После этого Додик чокнулся персонально с каждым из сидящих за столом и передал свою рюмку Виталию Тимофеевичу, который тут же осушил её вместо Берлянчика. Итальянцы с изумлением переглянулись.
— Это наш русский обычай, — пояснил Виталий Тимофеевич, нюхая огурец. — Пить за себя и за друга-еврея!
Далее он, как обычно, стал развивать чужую мысль, сказав, что Палермо прекрасный город, потому что, где мафия, там порядок: дешёвая водка, бескорыстные депутаты, а в Дом литератора ходят только бандиты. Затем тосты пошли по кругу, и, наконец, синьор Марчелло заявил, что не прочь искупаться. Тотчас же спустили паруса и яхту «Папирус» поставили на якорь.
Газецкий спустился в каюту и переоделся. Деньги, которые он взял с собой, Миша переложил из потайного карманчика на внутренней стороне звёздно-полосатых шортов в такой же потайной карманчик огромных плавок. Когда он поднялся на палубу, девочки встретили его весёлым визгом и, подхватив под руки, потащили к леерам с явным намерением столкнуть Мишу с деньгами за борт. Газецкий шутливо таращил глаза и хохотал вместе со всеми, но руки от ягодиц не убирал, опасаясь за судьбу своих сбережений. Между тем Виталий Тимофеевич, обхватив синьора Кармелло за цыплячье плечо, втолковывал итальянцу свои взгляды на жизнь. Он пытался объяснить синьору Кармелло, что никогда не умничал на партсобраниях, как другие, а молчал и пил водку с кем надо, и поэтому рос в должностях.
