— О чем вы, Снаут?! — вскричал изумленный полковник. — Какой бред!
— И однако лейтенант действительно играл, и играл по-крупному.
— Но откуда, Снаут, у вас такие странные сведения?
— Дело в том, что покойный сам мне признался в этом. Трижды за последний месяц он обращался в наш банк с просьбой перевести крупные суммы денег во Французский Левантийский банк в Бейруте на имя некоего Уоллида Иммота. В последний раз я спросил его, помнится, какие драгоценности он приобретает на столь крупные суммы, на что лейтенант, смутившись, ответил, что он проиграл эти деньги. За месяц он потерял девять десятых своего состояния. Увы, господа, но это так… вот копии бланков, заполненных его рукой, полковник.
Мистер Снаут развернул извлеченные из кармана бумаги и протянул их полковнику Хиллу через сидевшего между ними католического священника. Полковник задержался на несколько секунд, привставая с кресла. Взгляд толстенького священника скользнул по этим листкам, метнулся к зеркалу, ожил на краткое мгновение и снова потух.
Полковник изумленно рассматривал копии бланков.
— Дьявол, что еще за Уоллид Иммот? Вам известен этот человек; аль-Хаким?
Помощник муфтия спокойно склонил голову в знак согласия.
— Это достойнейший молодой коммерсант из Бейрута. Два дня назад он покинул Британскую Палестину, завершив все свои дела. Вы можете справиться в полицейском управлении в Яффо, в которое он, безусловно, обращался, покидая зону действия британского мандата.
— Дьявол! — снова выругался полковник. — Почему вы столько времени ждали, Снаут?
— Видите ли, полковник, я дал лейтенанту Биллоу честное слово джентльмена и считал своим долгом… Ведь обстоятельства убийства казались такими ясными. Но, видя, что дело, кажется, обстоит несколько сложнее…
— Я вижу, что у вас есть своя версия, отец Браун, — заметил полковник Хилл, в упор глядя на сельского патера.
— Быть может, — вяло пробормотал тот. — Скорее всего, это лишь некоторые догадки.
Он, покряхтывая, встал и подошел к окну.
— Дождь совсем перестал, — заметил он. — Это кстати. Вы оказали бы нам неоценимую услугу, господин директор банка, если бы смогли безотлагательно доставить сюда копии всех квитанций вашего отделения за последний месяц. Господин Бенин, не могли бы вы, кстати, подвезти господина Снаута на автомобиле? Вы чрезвычайно любезны!
Отец Браун медленно прошелся по комнате и, услышав, как внизу хлопнула дверь, заговорил снова:
— А теперь, господа, пока мы здесь втроем, нам надо спешить. Не знаю, какие решения вы, полковник, примете. Мне ясно лишь одно: невиновный ни в коем случае не должен пострадать. Если это условие будет соблюдено, все остальное меня не касается, я готов устраниться.
— Вы что-то хотите сообщить, отец Браун? — напряженно спросил начальник полиции. — Вы хотите сказать, что вам известен настоящий убийца?
— Мне известно, что никакого убийцы вообще не существует, — ответил священник. — Поскольку лейтенант Биллоу жив-здоров и, вероятно, счастлив, если может быть счастлив вероотступник.
— Как вас понимать, сэр? — Мустафа аль-Хаким впился глазами в маленькую круглую фигурку священника, готовый, кажется, испепелить его взглядом.
— Ваша беда, почтенный аль-Хаким, не в том, что вы помогаете человеку, пусть и не самому достойному, перейти в вашу веру. Ваша беда в том, что вы пользуетесь случаем, чтобы затеять опасную политическую интригу и оклеветать невинных людей, которых считаете своими врагами. И в этом администрация Его Величества, вероятно, вас не одобрит. Я почти уверен, что вам не удастся сохранить ваше нынешнее положение.
— Вы хотите сказать, святой отец, — воскликнул полковник, — что Томас Биллоу жив?
— Я хочу сказать, что Томми Биллоу стал Уоллидом Иммотом, достойнейшим ливанским коммерсантом мусульманского вероисповедания. Мне ничего не известно о человеке, чей изуродованный ножницами труп нарядили в мундир английского лейтенанта. Скорее всего, это был какой-нибудь умерший от голода бродяга или напившийся до смерти русский паломник, но на этот вопрос вам лучше ответит наш общий друг аль-Хаким.
— Но позвольте, я все-таки многого не понимаю! — воскликнул полковник.
— Что ж, — заметил отец Браун, — все существенное в этом деле можно объяснить в нескольких словах. Молодой британский офицер, более всего склонный к изучению восточных орнаментов и арабской каллиграфии, давно уже тяготится обстоятельствами и обязательствами своей внешней жизни. Он находится под влиянием Востока, увлекается исламом, и его новые друзья всячески способствуют этому его увлечению. Все же честь мундира не позволяет лейтенанту открыто перейти в ислам. В то же время готовящийся приезд невесты, к которой он уже давно охладел, и предстоящее венчание подталкивают его к решительным действиям. Приготовлены документы на имя Уоллида Иммота, он постепенно переводит деньги в Бейрут и скрывается вслед за своими деньгами. Но человек, помогавший британскому лейтенанту стать ливанским купцом, не останавливается на этом. Он находит подходящий по комплекции труп, а я уверен, что сам он никого не убивал, делает его неузнаваемым и, облачив в мундир исчезнувшего лейтенанта, подбрасывает его с таким расчетом, чтобы он был найден, признан трупом лейтенанта Биллоу и свидетельствовал бы против сиониста Велвла Кунца и, таким образом, против сионистов вообще. Я ни в чем не ошибся, почтенный аль-Хаким?
Помощник муфтия с каменным лицом смотрел в окно.
— И все-таки почему вам пришло в голову, что лейтенант Биллоу и этот… — полковник заглянул в банковский бланк, — Уоллид Иммот — одно и то же лицо?
— Окончательно убедило меня ваше зеркало, полковник, — ответил отец Браун, — случайный взгляд, упавший на отражение. Посмотрите, — священник поднес бланк к самому стеклу, — wollid ymmot — это tommy billow в зеркальном отображении. У лейтенанта хватило ума для отвода глаз оставить на счету в Первом Палестинском банке какую-то небольшую часть своих денег, но увлечение орнаментами сыграло свою роль. Он не мог стать просто Али Ибн-Махмудом, для полного удовлетворения ему потребовалась оптическая игра… Но вот что, джентльмены. Я все-таки считаю, что Дженифер и сэру Тимоти вовсе ни к чему знать все это.
— Так-то оно так, отец Браун, — задумчиво произнес полковник. — Я хотел бы решить возникшие проблемы наилучшим образом, но эта задача представляется мне весьма сложной. Ответьте мне лишь на один вопрос. Почему Велвл Кунц наотрез отказался объяснить, зачем ему понадобились ножницы? Ведь он не мог не понимать всей тяжести обвинений. Даже ногти он ими не стриг, сразу было видно, что ногти он обгрызает.
— Вы не обратили внимания на пять дюжин носовых платков, сэр, а ведь они указаны в протоколе обыска. Но поэт Баал Га-Лаатут не такой человек, чтобы даже под страхом смерти сознаться, что для того, чтобы заработать несколько грошей, он нанялся подрубать на дому носовые платочки. Должен вам заметить, полковник, что скоро, кажется, начнет светать, а бедняга до сих пор в тюрьме.
— Что ж, — заметил Мустафа аль-Хаким, устало проводя ладонью по глазам. — Моя партия проиграна. Я имел несчастье встретиться с вами, сэр. Надеюсь, что мы, по крайней мере, сможем прочесть по такому случаю новый рассказ господина Честертона?
— В этом я сомневаюсь, — промолвил отец Браун, медленно погружаясь в безмятежную дрему после тяжелой бессонной ночи. — Во всяком случае, в ближайшие лет восемьдесят этот рассказ вряд ли будет опубликован. Мистер Честертон, увы, не слишком жалует евреев.
Валерий Нугатов
ИСТОРИИ ЧИСЕЛ
В провинции Цинхай жил в начале прошлого века шорник по имени Жэнь Бао. Он рано овдовел и самостоятельно воспитывал своих пятерых детей — двоих мальчиков и трех девочек. Однажды к нему посваталась вдова Люй из соседней деревни, растившая двоих мальчиков от двух разных браков. Жэнь Бао женился на Люй, и она родила ему еще пятерых — троих мальчиков и двух девочек, одна из которых вскоре умерла. В 1923 году к Жэнь Бао приехал погостить его двоюродный брат Цзян, торговец скобяным товаром из Гуанчжоу. Он приехал с молодой женой Шэ и двумя взрослыми мальчиками и остался у Жэнь Бао на два месяца. Люй сразу же невзлюбила красавицу Шэ и отравила ее медленным ядом. После смерти жены Цзян сильно затосковал и повредился в рассудке. Супруги отвели для душевнобольного отдельную комнату, а его сыновья вернулись в Гуанчжоу, чтобы продолжить дело отца. По дороге домой, близ реки Дадухэ, они пали от рук разбойников. Узнав об их гибели, Жэнь Бао стал изводить себя угрызениями совести и впервые заподозрил Люй. Не в силах терпеть присутствие вероломной жены, он развелся и выгнал ее из дома вместе с сыновьями от двух первых браков. Полгода спустя один из его общих с Люй мальчиков утонул в горном озере. К тому времени Цзян стал совсем плох, и Жэнь Бао пришлось ухаживать за ним, как за грудным младенцем, кормя его с ложки и подкладывая под него судно. Когда подросли старшие сыновья, Жэнь Бао смог научить их своему ремеслу и переложить на них часть собственных забот. Перед своей кончиной в 1932 году цинхайский шорник успел женить троих мальчиков и выдать замуж трех дочерей от первого и второго браков. Красавица Шэ и ее обезумевший супруг так и остались неотмщенными, поскольку Жэнь Бао был от природы прост и незлобив.
