В то утро я впервые услышал, как она заурчала. Ее странности, цвет волос, необычная манера одеваться — все то, что я приписывал ее яркой эксцентричности, — вдруг обрело одно-единственное логичное объяснение. Я застыл и старался не шевелиться, чтобы не потревожить ее — она урчала громко, как кошка, и потихоньку засыпала За это их и прозвали так. Когда она уснет, она перестанет урчать. Она была счастлива и довольна и, похоже, не осознавала, что издает мягкие утробные вибрации.
Потрясенный, я не знал, что делать. Ее волосы металлического оттенка, абсолютно белые, конечно, не были крашеными. Интересно, какого цвета на самом деле у нее глаза… Я знал ее уже слишком хорошо, чтобы просто пойти и сдать охотникам. Будь я обычным человеком, то уехал бы из столицы в маленький городок, жил бы с ней на съемной квартире и прятал бы от всех. Мы были бы легки на подъем, не обременены вещами — чтобы в любой момент переменить место жительства Я знал много таких пар — человек и кошка, которые годами скрывались от полиции. Я сам вычислил и раскрыл их великое множество и знал все ошибки, на которых они попадались.
Я мог бы скрывать ее всю жизнь — мне хватило бы опыта и терпения.
Она спала, положив голову мне на грудь; урчание уже стихло. Я лежал, бережно обнимая ее, и думал обо всем этом. Первая волна паники ушла, и я понимал, что у меня есть немного времени, чтобы все обдумать. Она не знает, что раскрыта, — я могу не говорить ей об этом Я могу сдать ее так, что она никогда даже не подумает на меня. Я могу помочь ей скрыться. Могу даже скрыться вместе с ней. В любом случае у меня есть немного времени, чтобы что-то решить.
Она была очень красива — совершенно белые волосы и темные глаза неопределимого цвета, яркие и непривычно большие на светлом лице. Ее нельзя было назвать худой, но она была стройная, сильная и гибкая, как — о боже, да — как кошка.
В тот день, когда она заурчала в моей постели, я видел ее в последний раз.
* * *
Мы познакомились на дне рождения у моего друга, которого я потом сдал, — у него в подвале дома обнаружился целый «кошачий» приют. Он укрывал кошачьи семьи, смешанные семьи, одиночек, детей, стариков — прятал их, пока готовил им ложные документы, чтобы потом переправить в нейтральную зону. Некоторых, самых одаренных и бесстрашных, обучал жить среди людей, скрываясь. Потом, на допросе, он все рассказал — как ставили незаметный датчик на тело человека-кошки, который не давал ему случайно заснуть, как маскировали их природные особенности, красили волосы каждую неделю, не давая отрастать корням, учили носить линзы, не снимая… Их обучали вести разговоры по-человечески, в крайних случаях молчать и вести замкнутый образ жизни.
Кошки, которых прятал мой друг — бывший друг, становились учеными, писателями, собирателями библиотек и антиквариата. Сотни имен были раскрыты после того, как его взяли. Но он успел предупредить, а может, просто отлично обучил их выживать — многие, — слишком многие из этого списка успели скрыться.
Наверное, она была лучшей его ученицей.
* * *
Она никогда не позволила бы себе заурчать. Она никогда себе этого не позволяла. Жила в постоянном напряжении, уходила чуть свет, не выпила ни капли алкоголя. Я не понимал, почему она такая нервная, при всем показном спокойствии.
В тот день, в то раннее утро она заурчала, а после уснула — впервые за время нашего знакомства она спала крепким безмятежным сном. Я лежал рядом и не мог пошевелиться. Да, я мог сдать своего лучшего друга, наверное, я мог бы сдать и брата, и отца. Но я лежал, лежал, лежал в бездействии и откладывал звонок, который должен был сделать немедленно. Сразу. Так предписано, если вдруг обнаружены люди-кошки.
Потом я высвободил руку, на которой лежала девушка, и встал. Инопланетянка в моей постели даже не проснулась. Я подумал тогда нужно ли их так сильно бояться, как мы боимся?
И опять не позвонил. Пошел в ванную, открыл воду и стал медленно чистить зубы. В тот момент, когда я полоскал рот, я случайно взглянул на себя в зеркало и вдруг понял: она расслабилась не случайно. Она хотела, чтобы я знал. Потому что была уверена, что я ее люблю, а не просто влюблен. Я вспомнил особенность людей-кошек — ту, из-за которой их преследуют и уничтожают. Как странно, что причина, по которой когда-то отдали этот приказ, создали специальную службу охотников и начали сначала тайно, а затем явно убивать этих совершенно мирных инопланетян, разделивших с нами нашу планету, за годы службы забылась начисто.
Она знала, что я ее люблю, и таким образом хотела сказать мне, что моя любовь взаимна.
В то утро, когда она заурчала я просто сбежал, как трус.
Но я не был трусом — думаю, это был самый храбрый поступок в моей жизни.
Я оделся, посмотрел на нее — в постели она казалась хрупкой и маленькой, хотя была на полголовы выше меня и — теперь я знал это — обладала вовсе не человеческой силой. И вышел из комнаты, даже не оставив записки. Если ваша девушка телепат, записки ни к чему. Я ушел, оставив ее одну, и она поняла меня правильно, потому как, вернувшись домой вечером, я не обнаружил ничего, что напоминало бы о ее присутствии.
Она все поняла и исчезла.
* * *
Прошло много времени, прежде чем я смог понять, что она сделала со мной. Она присутствовала во мне все это время, вела меня за руку. Я ушел из охотников. Я разыскал еще нескольких кошек самостоятельно, но не сдал их. Начал общаться с ними, изучать их — мне было интересно все: культура, история, быт. Я открыл для себя новый огромный мир — тот мир, который они потеряли однажды, прибыв на Землю. Никто так и не смог сказать мне, что случилось с их планетой, — ничья память этого не сохранила. Они жили среди нас уже давно, скрываясь и постепенно вымирая. Я помогал им, записывал их историю, собирал фотографии, книги, записи — все осколки, сохранившиеся от их цивилизации. Я понимал, что однажды кто-то вычислит меня так же, как я когда-то вычислил своего бывшего друга, и все пойдет прахом. Что однажды кошки, которых оставалось на Земле всего несколько тысяч, вообще перестанут существовать.
Я почти не заметил, как из врага превратился в преданного друга, организовав убежище для них. Я обучал их прятаться от людей, используя знания охотника — хорошего охотника. За эти годы у меня было несколько шансов пересечься с моей любимой, я мог увидеть ее. Но я избегал встреч. Я двигался в темноте, соблюдая осторожность, я боялся, что чувства, так медленно умирающие во мне, снова оживут. Я боялся встретить ее, боялся, что меня поймают, боялся многого — до тех пор, пока не узнал о ее смерти.
Я все еще на свободе, и, похоже, никто не знает обо мне. Я собрал огромный архив об их планете и о них самих. Каждый вечер кошки по одной, по двое, скрываясь, приходят ко мне пить кофе — это единственный из земных напитков, который им по-настоящему нравится.
* * *
Вчера мне удалось немного пройтись по заброшенному кварталу, где когда-то жили люди-кошки. Последние два года я часто гуляю там.
Я шел по совершенно безлюдной улице в плотной куртке, застегнутой до самого горла, в шарфе, и прятал руки в карманы, жалея, что нет перчаток. Улица, которую я выбрал для своих прогулок, была длинной: она начиналась у набережной, а заканчивалась у старого заброшенного кладбища и трамвайных путей. Здесь уже начиналась территория людей — трамваи редко, но все же ходили.
Я шел мимо заброшенных высотных домов, построенных когда-то для инопланетных иммигрантов, и мимо пустой проезжей части, у обочины которой еще гнили остатки старых машин. Редкие желтые листья в густых зеленых кронах, словно первая седина в темных волосах, и холодный ветер, сопротивляясь которому я шел вперед, подтверждали худшие мои опасения — лето закончилось.
Так бывает в самом начале осени — не по календарю, а по факту, — когда внутреннее сопротивление и протест вдруг затихают и остается только тишина. В этой тишине начинаешь наконец слышать, как тихо падают листья, как по-другому звучит ветер, как мягко и спокойно подчиняется подступающей смерти природа. Смирение разливается по венам, словно крепкий напиток, и согревает не хуже алкоголя.
Осень, думал я, похожа на тот момент в отношениях, когда отношений больше нет. В самом конце, когда утихает боль и остается только скрытая, скрываемая от самого себя нежность и воспоминания. Тот момент, когда воспоминания больше не причиняют боли, когда жалеешь о выброшенных фотографиях, но снова четко, как на снимке, вдруг вспоминаешь лицо — неровную платиновую челку, почти круглые темные глаза Я вспомнил, как впервые увидел ее улыбку — когда гладкая кожа вдруг пошла рябью тоненьких мимических морщинок у глаз, у рта «У нее такая мягкая человечная улыбка», — подумал я тогда, не знавший еще, что она — не человек.
Теперь, спустя два года, мне не страшно признаться себе, как сильно я ее любил. Любовь не вернется, и лишь теперь я могу оценить, как много эта любовь дала мне. Я застегнулся на все пуговицы и ступил в этот холод — в отсутствие тепла, в жизнь, где ее больше нет.
