Маша сделала маленький шажок. Потом еще один, так же медленно, чтобы не спугнуть, потом еще — более уверенный, побольше. Котик пугаться явно не собирался, ему было некогда: он зачищал лапу, вылизывая ее розовым язычком, на конце которого мелькало маленькое черное пятнышко. Не повернул он голову и в сторону протянутой к нему руки. И только когда пальцы коснулись его загривка, он взорвался.
Совершенно оторопевшая Маша прижала к груди изрядно располосованную руку и смотрела на совершенно спокойно сидящего кота, слизывающего с лапы ее собственную кровь. Она понимала, что, несмотря на закипающую внутри ярость, совершенно не готова воевать с этим внешне безобидным зверьком. Смешно признаться, но младший сержант Армии Христа, унесший жизни как минимум двух десятков арлекинов, банально боялась. До дрожи в коленях. Боялась встать и пойти помыть руку, боялась шевельнуться, боялась совершенно непонятно чего. Она так и сидела на полу, не сводя с кота глаз, пока тот не повернулся к ней спиной и, задрав хвост, не проследовал в комнату. Только после этого Маша стала возвращать на вешалку упавшие вещи и только тогда нашла под пальто банку тушенки. Снова в пакете, завязанном хитрым арлекинским узлом.
Когда она вошла в комнату, кот лежал на спинке кресла и дремал.
Имя Котик подходило Котику по чисто внешним параметрам, но совершенно не отражало его взаимоотношений с Машей. Маша и сама не очень понимала, как получилось, что она стала его называть именно так. Насколько можно было судить, большую часть дня Котик либо отсутствовал, либо спал на одном и том же месте — на спинке кресла. Во всяком случае, так было в те дни, когда Маша была дома. После первого инцидента она боялась даже подходить к нему, не то что трогать, поэтому, когда Котика не было дома, она все равно не садилась в кресло, так, на всякий случай, поэтому есть приходилось сидя на кровати. А есть Маше теперь доводилось существенно чаще, чем раньше.
Первое время Маша пыталась понять, как же Котик выбирается из наглухо закрытой квартиры, превращенной в маленькую крепость еще во время Первого Конфликта. Ходить за ним она побаивалась, хотя такого животного страха, как во вторую встречу, Котик уже не вызывал. Однако стоило ему посмотреть ей в глаза и, приподняв верхнюю губу, обнажить клыки, как желание подглядывать сразу пропадало, и Маша быстро отворачивалась и уходила — в общем, «исправлялась», а через секунду о присутствии кота в квартире напоминали только рыжие шерстинки на кресле.
Через несколько недель Маша выпросила у районного смотрящего видеокамеру, пообещав отработать несколько лишних дней в его пользу, и попыталась записать что-нибудь в коридоре, но наутро обнаружила камеру, аккуратно уроненную на валенки, которые с вечера стояли совершенно в другом углу. При всем жестком отношении к Маше Котик явно не хотел ей зла; если бы камера пострадала… Нет, об этом Маша категорически не готова была даже думать.
А еще через день Котик впервые с ней пообщался.
Сон прошел, как и не было.
Маша крошила в капусту очередного злодея, и вот лежит на твердом матрасе, в комнате немного душно, одеяло сползло с ног, так что одна нога уже замерзла, а щека еще помнит прикосновение когтей, выпущенных из мягкой лапы, но не пущенных в ход. Котик сидел рядом с ее лицом, так близко, как она никогда к нему не была, и смотрел прямо в глаза своим жутким немигающим взглядом. Маша дернулась и стукнулась затылком: оказывается, Котик зажал ее на узкой полоске кровати вплотную к стенке. Блеснули предупреждающе зубы, и она замерла. Еще через мгновение кот повернул голову в сторону и грациозно лег, вытянув лапы вперед.
Маша чуть скосила глаза и увидела, что прямо перед ней, чуть выше, лежит что-то темное и блестящее. Щетка. Нет, даже ЩЕТКА. Смотреть так близко было неудобно, но глаз было не отвести. Щетка была старая, со щербинками и большой трещиной вдоль рукояти, но завораживающе красивая, резная, из непонятного тусклого черного материала Котик потянулся, выпустил из лапы когти, цепанув щетку за ручку, повернул голову к Маше и первый раз за все время их знакомства издал благосклонный звук. «Мр-р» было басовитым, сухим и каким-то повелительным. Решение пришло мгновенно. Маша осторожно выпростала из-под одеяла руку, взяла щетку и нерешительно потянулась ею к коту. Котик снова сказал «мр-р» и перевалился на бок, вытянувшись во всю длину. И пока Маша аккуратно вычесывала его блестящую шерсть, она почти не боялась.
Через месяц Маша практически перестала бояться Котика. Но потом жизнь переменилась.
Это был, наверное, самый темный день в ее жизни с того дня, когда она перебралась в Москву. Даже хуже, чем когда ушел за контрабандной едой и не вернулся папенька, хуже, чем экзамены в полк. Маша еле дотащилась до дверей квартиры и минут пять не могла вставить ключ в замочную скважину.
Руки тряслись, тошнило, очень тошнило, казалось, весь рот был пропитан тем мерзким солоноватым вкусом, а внизу все саднило так, что казалось, будто там побывала рота солдат, а не один, пусть и очень активный ублюдок. Все пошло не так с самого начала. Сальная улыбка ротного, который вручал ей предписание, потом мучительная поездка через весь город на перекладных, потом унижение на КПП, когда жирнючий гад заставил ее чистить бушлат и ботинки, дескать, тогда и пропустит ее на территорию Бульваров. В итоге, когда Маша добралась до места, она была окончательно разбита и совершенно не готова к тому, что приказ удовлетворять любые желания высокого гостя относится вовсе не к обычному «подай-принеси». Казалось, того забавляли Машины попытки удержать дистанцию, а когда она, уже второй раз поставленная на колени, не выдержала и разрыдалась, он совсем завелся, и она почувствовала, как массивные кольца на его руке начинают рвать ее изнутри…
Машу наконец вывернуло прямо на лестницу, последний ключ проскользнул в скважину, она ввалилась в темный коридор и сползла по стене, из последних сил дотянувшись до засова. Дошла. И только сейчас она поняла, что рычащий звук в ее ушах существует на самом деле. Более того, он исходит от Котика.
Такого разъяренного Котика она не видела никогда, но у нее уже не было сил его бояться. Разумом она понимала, что если у зверя шерсть стоит дыбом и он на нее по-своему практически орет, то, наверное, стоит как минимум забиться в угол. Но она так устала, ей было так плохо, что если Котик разорвет ее на части, то, наверное, это будет не самое плохое решение. В конце концов, тогда этот жуткий день кончится и ее не будет больше тошнить.
На этой мысли ее опять вырвало, и, как только спазмы отступили, Маша провалилась куда-то, где было тихо и темно.
Когда она пришла в себя, было уже утро. Все тело болело, ноги затекли, и жутко воняло рвотой. Маша с трудом поднялась и потащила себя в ванную, где не меньше часа терла себя жесткой, еще папенькиной мочалкой, израсходовав до капли весь недельный норматив воды. Как она проживет без воды оставшиеся четыре дня, ее уже мало заботило, ей было необходимо отмыться от грязи и запаха, гнусного кислого запаха, который, казалось, пропитал ее всю насквозь и от которого до сих пор выворачивало. Воды конечно же все равно не хватило.
Ад наступил, когда она проснулась уже во второй раз, на кровати, до которой кое-как доковыляла после душа. Тело ломило, где-то на краю обоняния сквозил тот же мерзкий запах, и очень хотелось пить, хотя бы глоточек, но между ней и бутылью с питьевой водой сидел Котик.
Сначала Маша не обратила на него внимания, спустив ноги на пол и собираясь напиться, но через мгновение уже забилась к стенке, со страхом смотря на глубокую царапину на бедре. А Котик снова на нее рычал. Рычал тихо и угрожающе, с какими-то жуткими обертонами в голосе, так что внутри все холодело, сжималось и очень хотелось в туалет, но в туалет было нельзя. Никак невозможно, так же, как и к воде. Любое шевеление вызывало у Котика вспышку ярости, и Маша была вынуждена замирать и со страхом ждать продолжения.
И продолжение не замедлило наступить.
Когда Котик встал и пошел к ней, Маша подумала, может, все страшное закончилось, но первая же попытка двинуться вызвала столь яростную реакцию, что страх заставил ее еще больше вжаться в стену. В это время Котик подошел к ней практически вплотную, уселся, глядя прямо в глаза, завораживающе и люто, потянулся к Машиному плечу и все так же медленно провел когтем вниз, к локтю.
В первую секунду от боли в глазах потемнело, она дернулась, но тут же замерла, увидев бешеный оскал прямо у лица. Она покосилась на руку — порез был не очень глубокий, и кровь только слегка сочилась, но при этом горел, как будто в него насыпали соли. Маша заставила себя перевести взгляд на Котика, и только в этот момент поняла, что он спокойно сидит, будто дожидаясь этого взгляда, и только убедившись, что она снова смотрит ему в глаза, снова поднял лапу. На этот раз к соску.
