– Ишь ты… – ухмыльнулся Дыбов, – стесняешься… а ты не тушуйся… мы, конечно, сейчас рюмку осушаем, но если уж нас к тебе пошлют…
– Да нет, – успокоительно мигнул Жипцов. – Иной, если сознается и греха невеликие, так просто – под микитки, в ухо – и валяйся дальше, другому – зубы выбьешь. Бывают и такие, которым сам чикушку принесёшь, к самым-то простым нас не посылают, там другие ползут. Там, у них, своя арифметика. Чего знаем – того знаем, а чего не знаем… про то… но бывает, и целыми фамильями попадаются, прямо косяком идут: папаша, сынок, внучик, а там попёрли племяннички, удержу нет, и все воры да убивцы. А сейчас новую моду взяли: гармонистов каких-то завели. Ужас, к которому ни пошлют – гармонист.
– Много, много нынче гармонистов, – подтвердил и Дыбов. – Ух, люблю молоки!
– Но это не те гармонисты, что на гармони наяривают да частушки орут, а те, что гармонию устраивали там, наверху. Нас-то с Дыбовым ко многим посылали… мы уж думали, кончились они, ан нет, то тут, то там – опять гармонист.
К этому моменту разговора мы осушили, наверно, уже с дюжину бутылок, но и тема была такая сложная, что хотелось её немного разнообразить.
– Стюк-стюк-стюк-стюк… – послышался вдруг странный звук, и мы увидели за стеклом птичку. Это была простая синица, она-то и колотила клювиком об стекло.
– Ух ты! – сказал Дыбов и залпом осушил рюмку.
– Ну вот и всё, кореша, – сказал и Жипцов, надевая кепку. – Спасибо за конпанию. Это – Жилдобин.
– Это? – вздрогнул лоцман, указывая на синицу.
– Да нет, – успокоил Жипцов. – Это – птичка, от Жилдобина привет.
– Рожу зря мыли… – ворчал Дыбов, – морду скребли… Ладно… – И они прямо с табуретов утекли в погреб.
– Ну вот и открыли островок, – мрачно констатировал Суер. – Вот с какими упырями приходится пить.
– Бывало и другое, кэп, – сказал я. – Бывало, чокались и с их клиентами.
– Ну и рожи, – сказал Кацман. – А брови-то, брови! Такими действительно только землю буровить.
– Чу! – сказал Пахомыч. – Чу, господа… прислушайтесь… из погреба.
Из-под крышки погреба, которую Жипцов с Дыбовым второпях неплотно прикрыли, слышались односложные железные реплики, судя по всему, указания Жилдобина. Речь шла о каком-то, который многих угробил, потом говорилось, как к нему подползти: «…от Конотопа возьмёте левее, увидите корень дуба, как раз мимо гнилого колодца…», слышно было неважно, но когда Жипцов дополз, стало всё пояснее. Слушать было неприятно, но…
– Ну и ты что же? – спрашивал Жипцов, чиркая где-то далеко спичкой и закуривая. – Всех-всех людей хотел перебить?
– Всех, – отвечал испытуемый. – Но не удалось.
– А если б всех уложил, к кому бы тогда в гости пошёл?
– Нашли время по гостям ходить. Уложил бы всех и сидел бы себе дома, выпивал, индюшку жарил. Но вот видите, не успел всех перебить. Расстреляли, гады. Лежу теперь в могиле, успокоился.
– Э-ке-ке, – сказал Жипцов. – Неужто наверху ещё расстреливают? А я и не знал. Но тебе это только так кажется, что ты успокоился. Вслед за мною-то ползёт Дыбов.
– А что Дыбов?
– Ничего особого… Дыбов как Дыбов… Как твоё фамилие-то? Ваганьков? Востряков? Ага… Вертухлятников… так вот, господин Вертухлятников, за ваши прегрешения и убиения живых человеков – а убивали вы и тела, и души в районах Средней Азии и Подмосковья – вам полагается разговор с господином Дыбовым… Толя? Ты чего там? Ползёшь?
– Да погоди, – послышалось из недр. – Тут одному попутно яйцо нафарширую… а кто там у тебя?
– Да этот, по бумагам Вертухлятников…
– Ты его пока подготовь, оторви чего-нибудь для острастки…
Вдруг там под землёй что-то захрустело, заклокотало, послышался грохот выстрела и крик Жипцова:
– Брось пушку, падла, не поможет!
– Чего там за шум? – спросил Дыбов.
– Да этот в гроб с собой браунинг притащил, отстреливается… да в кого-то из родственников попал, а тот – повешенный… умора, Толик! Ползи скорей, поглядишь.
– Погоди, сейчас венский кисель закончу, а ты червяков-то взял?
– Взял.
– Да ты, небось, только телесных взял. А задушевных взял червяков?
– С десяток.
– Напусти на него и на его потомство.
– На потомство десятка не хватит.
– А брал бы больше. С тобой, Жипцов, выпивать только хорошо, а работать накладно. Всё самому делай. Ты только допрашиваешь, а мне – в исполнение приводи. В другой раз побольше бери задушевных червяков, а также
сердечно-печёночных,
херовых-полулитровых,
аховых,
разболтанных,
пердоколоворотных по полсотни на клиента,
по два десятка для потомства по линии первой жены, два десятка по линии потомства последней жены, по десятку на промежуточных, если таковые имеются…
– Моя фамилия Бескудников! – взвыл вдруг испытуемый. – Бескудников! Я лёг вместо Вертухлятникова! Не я убивал! Он! Дал мне по миллиону за кубический сантиметр могилы! По миллиону! Ну, я и взял! А он-то ещё по земле ходит!
– Что ж ты, падла, и под землёй прикидываешься? – Из погреба послышались такие звуки, как будто с трактора скидывали брёвна. – Слышь, Дыбов! Это – Бескудников. Что там про него записано?
– Погоди… – послышался тяжкий вздох Дыбова. – Передохну… мне тут такая сволочь попалась, жалко, что его не сожгли, прошёл бы по молекульному ведомству, сунули бы в бонбу… Бескудников, говоришь? А-а. Его тут давно ждут. Большая гадина. Что говорит – всё врёт. Он родился в тысяча девятьсот…
– Хватит, – сказал вдруг наш капитан сэр Суер-Выер и захлопнул крышку погреба. – Открыли остров, но закроем люк. Думаю, что все эти беседы под землёй проходят однообразно и кончаются одинаково, иначе на это дело не брали бы таких долдонов, как Дыбов.
– Пора на «Лавра», – сказал старпом. – Хочется напоследок осушить ещё рюмочку, да не знаешь, за чьё тут здоровье пить. За хозяев как-то не тянет.
– Можно выпить за здоровье лоцмана, – предложил вдруг я.
– За меня? – удивился Кацман. – С чего это? Почему? Это что – намёк на что-нибудь? Зачем ты это сказал?? Нет-нет-нет! Не надо за меня пить!
– Ну ладно, – сказал я, – выпьем тогда за старпома.
– Что же это ты так сразу от меня отказываешься? – обиделся Кацман. – Сам предложил – сразу отказался. Так тоже не делают.
– Ну давай вернём тост, выпьем за лоцмана.
– Да не хочу я чтоб за меня пили! С чего это?!?
– Слушай, – сказал я, – скажи честно, чего ты хочешь?
– Молоки селёдочной, – сразу признался Кацман. – Бело-розовой. Да её всю Дыбов засосал.
Глава LXXXII. Лик «Лавра»
Средь сотен ошибок, совершённых мною в пергаменте, среди неточностей, нелепостей, умопомрачений и умышленных искажений зияет и немалый пробел – отсутствие портрета «Лавра Георгиевича».
То самое, с чего многие описатели плаваний начинают, к этому я прибегаю только сейчас, и подтолкнули меня слова нашего капитана:
– Что-то я давно не вижу мичмана Хренова.
– Да как же, сэр, – ответил старпом. – Вы же сами сослали его за Сызрань оросительные системы ремонтировать.
Капитан а досаде хлопнул рюмку и попросил призвать мичмана поближе, а я решился немедленно всё-таки описать наш фрегат. Верней, совершить попытку невозможного, в сущности, описания.
Как всякий парусный фрегат, наш любимый «Лавр Георгиевич» был статен, величав, изыскан,
фееричен,
призрачен,
многозначен,
космично-океаничен,
волноречив,
пеннопевен,
легковетрен,
сестроречен
и семистранен.
Никогда и никто и никаким образом не сказал бы, глянув на «Лавра Георгиевича», что это – создание рук человеческих. Нет! Его создало всё то, что его окружало – океан, небо, волны и облака, ветер и альбатросы,
восходящее солнце и заходящая луна, бред и воображение,
явь и сон,
молчание и слово.
Даже паруса или полоски на матросских тельняшках были его авторами никак не менее, чем человек, который в эту тельняшку вместительно помещался.
И в лоб, и анфас, и в профиль наш фрегат смотрелся как необыкновенное явление природы и вписывался в наблюдаемую картину так же естественно, как молния в тучу, благородный олень – в тень далёких прерий, благородный лавр – в заросли катулл, тибулл и проперций.
Три мачты – Фок, Грот и Бизань, оснащённые пампасами и парусами, во многом определяли лик «Лавра» и связывали всё вокруг себя, как гениальное слово «ДА» связывает два других гениальных слова – «ЛЕОНАРДО» и «ВИНЧИ».
Тремя главнейшими мачтами облик «Лавра», однако, не исчерпывался, и наш капитан сэр Суер-Выер, когда имел желание, добавлял к Фоку – Строт, ко Гроту – Эск, с Бизанью же устраивались ещё большие сложности.
Если капитан хотел кого-то наказать, он ссылал куда-нибудь на сенокос или на уборку картофеля именно за Бизань, а если этого ему казалось мало, ставил тогда за Бизанью дополнительную мачту – Рязань, а если уж не хватало и Рязани, ничего не поделаешь – Сызрань.
