Слово «играть» в словарях толкуется как тешиться, забавляться, проводить время потехой, заниматься чем-то для забавы, от скуки.
Авторы американских игр придумали для потехи не только «Монополию», но и другую, еще более развеселую игру. Называется она «Победа над коммунизмом». Хватает американец коробку с этой игрой, а на коробке написано: «Мягкое отношение к коммунистам угрожает гибелью». А почему же американец хватает эту игру? Потому, что она рекламируется как «идеальный подарок для всякой семьи, подарок, имеющий воспитательную цель, подарок, воспитывающий патриотизм, дающий ценную информацию».
Посидишь за этой игрой — станешь воспитанным, будешь стопроцентным патриотом и к тому же дьявольски подкованным эрудитом.
Игроки тянут карточки, на которых написаны вопросы. Попутно бросают костяшку: цифра на ней укажет номер карточки с ответом. Не подойдет ответ — кидай костяшку снова. Увлекательно и занимательно! Азартная, черт возьми, игра!
Первый, кто подберет на все вопросы надлежащие ответы, выигрывает.
По правилам игры он должен немедленно заорать: «Свобода!»
Для того чтобы между партнерами не возник спор и они не передрались по поводу верности ответов, к игре приложена шпаргалка. В ней указано, какие ответы надлежащие.
«Где прячутся коммунисты?» — «В Организации Объединенных Наций».
«Что произойдет, если победит коммунизм?» — «Если победит коммунизм, всех христиан и капиталистов убьют или сделают рабами. Женщины будут отправлены в публичные дома».
«Кто такой Рузвельт?» — «Открыто признал себя коммунистом, враг западного общества». Тот же ответ относится к Бернарду Шоу, Джавахарлалу Неру и многим другим.
Подуются в эту игру Джек с Биллом — глядишь, в голове у них что-то из «ответов» и останется… И тогда они будут вполне стопроцентными.
Некогда существовала гимназическая игра в белиберду. Один писал начало фразы, складывал бумажку, другой писал продолжение, не зная начала, и передавал третьему. Выходило нечто неожиданное: «Жарким летом… в сугробе… гувернантка жевала… ушами… розовую… телегу…» А чем это хуже, нежели: «Темной ночью… коммунист Рузвельт… на Ассамблее ООН… через агента Москвы Бернарда Шоу… продал американскую статую Свободы… гвинейскому… колхозу»?
Что надо делать, чтобы повысить свой достаток? Прежде всего надо работать. И не как-нибудь, а хорошо. Еще можно приобрести облигации трехпроцентного займа или билеты денежно-вещевой лотереи.
Ну, а если запросы растут так, что удовлетворить их названными средствами невозможно? Если страсть к хрустящим купюрам неуемна и бесконечна?
Тогда надо искать клад.
Могу даже сказать по секрету, где. В Ленинграде, на Волковском кладбище, 120 шагов от церкви и 60 от столба. Вот тут он и залегает.
Произнесите заклинание: «Аминь, аминь, рассыпься», — и цель достигнута.
Вы не верите? А Стеклянко поверил.
Эпопея кладоискательства началась в марте, когда Аркадий Стеклянко, инженер, заведующий лабораторией одного московского научно-исследовательского института, приехал в командировку из Москвы в Ленинград.
Приехал и зашел в ресторан гостиницы «Октябрьская» скромненько поужинать.
Ах, зачем он зашел сюда! Зачем он встретил этого Эдика!
Кто такой Эдик? Стеклянко сам не знает. Да разве в ресторане это важно? Эдик представился ему как летчик, фамилии не назвал. Но когда между ними возник тесный контакт, Эдик полушепотом сообщил весьма любопытную деталь: он принадлежит к голубым кровям.
В доказательство собеседник Стеклянко достал из кармана янтарную пластину, на которой были выгравированы инициалы и княжеский герб.
— Это штамп моей прабабушки, княгини… — с некоторой грустью сказал Эдик. — Хорошая она была прабабушка.
Помолчали, отдавая дань памяти славных предков. Потом Эдик спросил Стеклянко:
— Вам можно доверять?
— Можно, — твердым мужским голосом сказал Аркадий.
— Вы серьезный человек?
— Серьезный. Еще какой!
— Тогда вот что — беру вас в компанию. Будем искать фамильный клад. Три четверти мне, как прямому наследнику, одна четверть вам.
На голову Стеклянко свалилось счастье. Ему ясно и отчетливо почудился сладостный шелест купюр.
Аркадию только бы радоваться. Но радость омрачена обидой: почему, собственно, ему будет принадлежать только одна четверть? Почему правнук своей именитой прабабушки не хочет все поделить пополам?
Все-таки сволочи эти князья, не признают равноправия.
Обиду пришлось проглотить. Не обратишься же в профсоюз с жалобой: ВЦСПС не поддержит.
Одна четверть лучше, чем ничего. А клад — вот здесь, рядом. Если отмерить 120 шагов от церкви и 60 от столба — копай могилу и извлечешь из нее два хрустальных сосуда. А в сосудах — сотни золотых монет, в них алмазы, рубины, сапфиры, хризобериллы и смарагды. В них — черт возьми! — цирконы, турмалины и благородные опалы.
Но копать, к сожалению, было нельзя. Разведка боем результата не дала: кладбище занесено снегом, а земля заступу не поддавалась. Мерзлота проклятая!
Концессионеры беспомощно потоптались у дорогой могилы и решили встретиться в середине мая.
Стеклянко вернулся в столицу, но спокойно ходить по московской земле он не мог. Мысль о фамильном кладе яростно распирала его изнутри. Нужно было дать ей выход. И Стеклянко поделился секретом с юрисконсультом института Константином Филейным.
Филейный был смел и решителен. Он не был мямлей.
— Надо действовать, — сказал он, — и как можно быстрее. К черту этого Эдика! Видали мы феодалов. Наш путь — на Волковское кладбище!
Возможность посетить милое сердцам компаньонов кладбище представилась в первомайские дни. Коллеги Стеклянко и Филейного шествовали в колоннах демонстрантов, восседали за праздничными столами, пели «Пусть всегда будет мама», а искатели клада блуждали вокруг заветной могилы.
И опять разведка ничего не принесла: снег стаял, все было залито водой. Из воды сумрачно торчали кресты.
Новый бросок за хризобериллами был назначен на 12 мая. Кладоискатели прибыли в Ленинград ночным экспрессом и рано утром уже отмеряли 120 шагов…
Операция была продумана тщательно, до тонкостей.
Чтобы посторонние не догадались, что идет вскрытие могилы, Филейный для отвлечения занимался окраской ограды (накануне купили ведерко, краску и кисть), а Стеклянко работал железными инструментами.
За этим занятием их и застала общественность вместе с милицией.
Будучи препровожденными в ближайшее отделение милиции, компаньоны не потеряли присутствия духа. Это кладоискателям не свойственно по традиции.
— Знаете ли вы, как юрист, — спросили Филейного, — что вскрытие могил карается законом?
— Знаю, — ответил Филейный, — но это касается могил зарегистрированных, а эта незарегистрированная.
Я предварительно проверил.
— И вы хотели присвоить себе клад?
— Никак нет, — ответил Филейный и достал из кармана заранее составленное и подписанное им и Стеклянко заявление в адрес финансовых органов: мы, мол, нашли клад, передаем его родному социалистическому государству и просим отчислить нам 25 процентов. Эта сумма, по их предположениям, равнялась 7 тысячам рублей.
— Почему семи тысячам?
— Прикинули…
Вот что значит юрист. Он был предусмотрителен и подготовил все страховочные средства, начиная от кисти и ведерка с краской и кончая заявлением, составленным «на всякий случай».
А что же с кладом? Клада не оказалось. Нет, не дремали в старой могиле элегантные хрустальные сосуды, наполненные благородным желтым металлом и бесценными каменьями.
А где же резвое дитя голубых кровей — Эдик? Эдик исчез, растворился в бриллиантовом дыму. Можно высказать только догадку, что он любитель выпить за чужой счет. Кто же не угостит, если ему обещают часть фамильного клада? Может быть, «летчик» Эдик снова сидит сегодня в ресторане и доверительно показывает очередному любителю старины «княжеский герб».
Но дело не в нем, не в Эдике. Дело в самой ситуации. Эдик хотел обмануть Стеклянко. Стеклянко вкупе с Филейным хотели обойти Эдика. Кроме того, компаньоны торопились, боясь, что их опередит один из работников кладбища, которого они посвятили в тайну могилы, что находится в 120 шагах от церкви. Налицо, как говорят, острая конкурентная борьба. Дух Клондайка. Рецидив далекого прошлого. Люди гибнут за металл. Они готовы на все. И то, что при этом они теряют человеческий облик, их не волнует.
Волнение пришло к ним лишь тогда, когда собрался товарищеский суд, когда в конференц-зале прозвучали слова коллег, далеко не ласковые и отнюдь не нежные.
Обороняясь, Стеклянко сказал:
— Это Филейный тащил меня к могиле.
