Сейчас на этом деле поставлена хорошая жирная точка. И все же не мешает над ним подумать. Материал для размышлений есть.
Жил-был мальчик.
Обыкновенный мальчик. Более того — средний, ничем не выделявшийся. Талантов не обнаружил, учился на тройки.
Особенно мальчик не ладил с русским языком и литературой.
Десять лет конфликтовал он с этими предметами, но наконец окончил школу.
Окончил, обладая определенным минимумом. Он знал, что Ленского убил Онегин. Пушкина убил Дантес. Герасим утопил Муму. Гоголь сжег вторую книгу «Мертвых душ». Толстой бежал из дому. Вот и все.
С этими знаниями в области изящной словесности мальчик и пустился в плавание по жизни.
Больше к худлитературе мальчик не обращался. И это его не угнетало.
Мальчик учился в институте, получил диплом. Стал специалистом. Сначала рядовым, затем последовали повышения. Был заместителем помощника, далее помощником заместителя, заместителем заведующего, заведующим. Потом крупным заведующим.
Как специалист, мальчик приобрел опыт. Как администратор, полюбил бумаги. А бумаги писались на особом языке, не на том, на каком рассказана история Герасима и Муму. И этот язык мальчик очень быстро усвоил: «При сем препровождаю…», «Согласно полученным указаниям…», «В подтверждение вышеизложенного…», «При этом ссылайтесь на наш исходящий…».
Такой язык ему очень импонировал. Слов в нем было не много, сочетания их были известны.
— Прения какие?
— Развернувшиеся.
— Успехи какие?
— Достигнутые.
— Отчет о какой работе?
— О проделанной.
— Недостатки какие?
— Имеющиеся.
Все эти слова можно произносить автоматически, не задумываясь. Но если задуматься, нетрудно увидеть бессмыслицу: не имеющихся недостатков не существует, а отчетов о непроделанной работе не делают.
Мальчик думать не хотел. Бюрократический язык ему нравился: в нем звучала солидность. И когда мальчику принесли на утверждение рекламу: «Продается молоко», он перечеркнул ее и написал: «Имеется в продаже молоко».
«Продается» — не солидно. «Имеется в продаже» — совсем другое дело.
Исходя из этого принципа, мальчик заменил слово «парк» или «лес» на «зеленый массив», «живет» на «проживает», «туалет» на «санузел», «хлеб» и «баранки» на «хлебо-булочные изделия». Он придумал множество ужасающих слов типа «пищеблок», «индпошив» и ввел в обращение нечто уж совсем несусветное: «обилетить пассажиров», «протабелироваться перед началом рабочего дня», «закабелировать дом»… Он решительно отвергал вывеску «Свадебный дворец». Он был за «Дворец бракосочетаний».
Язык, столь чуждый хрестоматийному, был люб мальчику и еще по одной причине: с его помощью можно утопить любую мысль, напустить туману.
Мальчик никогда не скажет: торговля ведется плохо. У него есть готовая формула: «В деле обслуживания населения торговыми точками имеются еще неизжитые недостатки».
Мальчика критикуют в газете за то, что автобусы его треста ходят нерегулярно, расписание нарушается, от пассажиров поступает много жалоб. И он отвечает редакции: «Перерывы в движении автобусов имеют место, когда имеется спад пассажиропотока».
Заметьте, сколь неравнодушен наш герой к слову «иметь». Жить он не может без этого «хабена». «Хабен» его выручает. Разве признается он в том, что в его учреждении творятся безобразия? Нет! Он скажет: «Имеют место случаи, когда отдельные сотрудники…» и т. д.
Мальчик ничего не читает, но он любит писать. У него тоска по бумаге.
Увидит журналиста или писателя — рад побеседовать.
— Пишете все, да? — любопытствует.
— Да, знаете, пишу.
— Завидую, — сокрушается мальчик. — Я это дело тоже люблю. Еще со школы помню: подлежащее там, сказуемое… Интересная вещь! Но писать мне некогда: работа, работа…
Мальчик лжет. Во-первых, никогда в жизни не любил он подлежащие и сказуемые, а во-вторых, пишет он не меньше других. Его перу принадлежат обычно инструкции, наставления, афоризмы типа: «Лифт создает удобства — берегите его!» О, какая мудрость светится в этих словах!
Лет десять назад вышла брошюра «Производство хлебного кваса». Брошюра начиналась фразой: «Основной составной частью кваса является вода». Просто, как все гениальное! Мальчик радовался. А недавно он продолжил свой труд и составил «Инструкцию для пользования чайником латунным» (завод «Штамп», г. Тула). Пункт первый инструкции гласит: «Чайник предназначается для кипячения и хранения воды».
Умный мальчик, любитель наставлений, спешит предостеречь своих несмышленых соотечественников, чтобы те не вздумали случайно плавить в «чайнике латунном» гудрон или варить сталь.
Мальчик пишет… Как видите, это персона довольно разносторонняя. Она любит заковыристые, железобетонные слова и дурацкие прописные истины.
Перо в руках мальчика ежедневно наносит огромный ущерб русскому языку и здравому смыслу. Словечки, изобретенные мальчиком, слышишь то здесь, то там.
…У парапета на Ленинских горах стоят он и она. Влюбленные наслаждаются неповторимым пейзажем, и вдруг слышится восклицание:
— Какой чудесный зеленый массив!
Знакомое, родное! Когда у мальчика заимствуют (слова — это страшно, но еще страшнее — когда люди воспринимают сам метод его словотворчества. Что можно сказать, например, о такой фразе: «Наступила пора обножаться в зимнюю обувь, а в магазины ее не завезли»?
Откуда такая фраза? Из жалобы, из серьезного письма в «Крокодил» одной женщины.
Вот до чего можно дойти, если следовать грамматическим принципам мальчика!
Бойтесь его, старого двоечника! Нет, я не оговорился. В школе он действительно учился на тройки. Но с тех пор прошло много лет, и он давно забыл, что знал. Он уже не сможет сказать, кто кого утопил— Герасим Муму или Муму Герасима. Мальчику некогда, очень занят: он творит…
Редактор городской газеты был угрюм и хмур.
В глазах заместителя редактора тихо светилась мировая скорбь.
На дворе было лето.
На дворе сияло солнце. А на улицах сияли улыбками горожане.
Чем объяснить такой разнобой? Разнобой объяснялся тем, что газета была скучной. И это руководители редакции понимали. Но, понимая, не знали, что сделать для оживления ее страниц.
— Эх, не оправдал себя снежный человек! — горестно произнес редактор.
— О снежном — всё! — согласился заместитель. — Но были и другие темы: в одном селе родился теленок с двумя головами…
— Много уже об этих телятах писали. Даже которые с тремя… — вздохнул ответственный секретарь.
— О чем бы еще сообщить?!
Редакция не знала, о чем. А сидевший за много сотен километров товарищ Необычнов знал. Он был первооткрывателем чудес.
Необычнов сидел за пишущей машинкой, глядел в окно, и в его воспаленном мозгу зрела дерзкая фантазия:
«В некоторых экваториальных странах встречается растение-людоед. Проходит мимо него человек, ничего не подозревающий пешеход, а растение вдруг страстно обнимает его своими ветвями. А обняв, вонзает в тело иглы и начинает пить кровь. Красные кровяные шарики глотает, а белые выплевывает. Питается человеческими эритроцитами, а лейкоциты ему ни к чему…»
Закончив свой труд, Необычнов, организовавший ТАСС на дому, рассылает фальшивую балладу о растении-людоеде по редакциям. Может быть, где-то клюнет.
Необычнов знает, что все любопытные факты в печати уже опубликованы. Бальзак женился в Бердичеве.
Андриан Евтихиев был волосатым человеком. Архимед любил охотиться за бабочками.
И вдруг — растение-людоед! Коварное растение путешествует по страницам отдельных чересчур доверчивых газет, а Необычнов стучит на машинке новые вести:
«Один охотник видел в Забайкалье чудовище, сохранившееся с мезозойской эры. Поймать его не удалось, поскольку чудовище ведет сугубо конспиративный образ жизни. Но доподлинно известно, что оно съело однажды на обед полдюжины колхозных коров…»
«В древней стране Плутархии люди жили до двухсот лет, потому что лечились дорожной грязью. Современные ученые не могут ответить на вопрос, в чем польза грязи, но исследования продолжаются…»
Мало ли что можно сочинить.
Но не все можно печатать.
И тем не менее кое-где небылицы, сочиненные Необычновым, печатаются.
Подобные байки давно уже имеют у газетчиков свое ироническое имя — «клюква».
Но иронию понимают, к сожалению, не все. И «клюкву» публикуют. Публикуют, забывая о священных принципах нашей советской печати — правдивости, достоверности, проверке.
Соблазн опубликовать «клюкву», чтобы привлечь новых читателей, бывает у некоторых редакторов столь велик, что принципы идут не в счет.
