Во всяком случае, решающим последствием этих трёх ударов прикладом было то, что Аббас быстренько обмотал вокруг головы свою выцветшую набедренную повязку, собрал с лотка горсточку медных монет, полученных у вчерашних и сегодняшних покупателей, боязливо сунул монеты в складку своего выцветшего пожелтевшего кушака, поправил задники своих гиве, глубоко, до самых бровей натянул шапку и, окинув тоскливым взором двери и стены своей лавчонки, вышел на улицу. Там он торопливо установил на место щиты, которыми закрывал лавку, достал из кармана свой знаменитый ключ, известный всем жителям квартала, запер лавку на замок, осмотрелся и тремя пальцами руки сделал короткий выразительный жест в сторону дома господина Ахмада Бехина йезди. Неожиданно дверь дома раскрылась и показалась голова Мешхеди Мохаммеда Голи. Аббас отдал ему ключ и, не б силах сказать ничего больше, только произнёс:
— Я вверяю своих детей твоему попечению. Скажите также Хаве Солтан, пусть она простит меня, если я её чем-нибудь обидел. И ты, дорогой Мешхеди, прости меня, если я вольно или невольно причинил тебе неприятность.
О, эти капли тёплой кристальной жидкости, которые называются слезами, кто знает, когда они появятся на глазах, какие чувства скрываются за ними! Впервые в жизни несколько таких капель скатились на белую, пожелтевшую бороду Мешхеди Мохаммеда Голи в тот момент, когда холодный и грязный ключ коснулся ладони его руки. Что же касается Аббаса, то его силой потащили дальше.
Аббас слыхал, что обычно всякого арестованного полицейские тащат, словно собаку, и, как они выражаются, «сдают в руки правосудия». Там его допрашивают, заставляя признаться в том, в чём он не виноват, устраивают всяческие ловушки, чтобы, выпытать у него какие-либо показания, затем толкуют эти показания по-своему, записывают в протокол допроса, обмакнув палец арестованного в чернила, прикладывают его в конце протокола и делают вид, что вырвали у него признание, тогда как несчастный арестованный даже понятия не имеет о тех преступлениях, которые ему приписываются.
Аббас тоже приготовился предстать перед такой чернильной душой, сидящей за ветхим столом на расшатанном стуле, под охраной двух часовых, которые стоят по обе стороны, и принять на себя всё, что они хотят ему приписать.
Когда Аббас вступил на территорию главного полицейского управления, в душе его ещё теплилась надежда, так как всё незнакомое и неизвестное всегда таит в себе какой-то проблеск надежды. Ему не терпелось узнать, чем всё кончится. Это чувство напоминало детскую любознательность, которая в какой-то степени сохраняется у каждого человека и в силу которой людей тянет даже к плохим и опасным делам. Так ребятишки играют с огнём или вытворяют ещё какую-нибудь шалость, потому что им интересно узнать, к чему приведёт их баловство.
Охваченный этим чувством, Аббас покорился своей судьбе. Он быстро спустился по тёмным сырым лестницам подвала, в который его привели. Там, в углу, возле стены, цвет которой невозможно было различить, он расстелил на сыром кирпичном полу свою набедренную повязку, подложил гиве под голову и решил поспать, так как ничего другого ему не оставалось делать. Ничто на свете так не успокаивает человека в моменты большого душевного волнения, как сон. Люди думают, что человек засыпает только тогда, когда на душе у него спокойно и ничто не тревожит его мыслей, но это неправильно. Порой, в состоянии крайнего волнения, когда человек совершенно не знает, что ждёт его впереди, когда нет никакой надежды на лучшее и когда даже думы о будущем причиняют ему страдания, лучше всего вообще перестать думать, и сон тогда является единственным способом избежать мучений, найти хоть какое-то забвение.
Первое впечатление, которое сложилось у Аббаса о «камере предварительного заключения», было таково: в этом земном раю и правительственном доме отдыха, куда власть имущие, казалось, обязались водворить каждого беззащитного бедняка и содержать его там по своему желанию несколько лет или даже до конца его жизни, царил особый дух зависти, злобы и ненависти. Люди, на обязанности которых лежит приём и забота о заключённых, прилагают все усилия к тому, чтобы не дать им ни одной минуты покоя. Можно подумать, будто они боятся, что, если оставить заключённого в покое хотя бы на одно мгновение, он может забыть, где находится.
Именно поэтому, не успел Аббас ещё и сомкнуть глаз, как сапог одного из старших надзирателей довольно чувствительно ткнул его в левый бок. Возможно, господин старший надзиратель специально хотел проверить, что будет, если недавно полученный им американский сапог соприкоснётся с боком несчастного иранца. Ведь в этой области пока ещё ни американские советники, ни иранские офицеры не имели достаточного опыта.
В тесном, тёмном и сыром подвале дни и ночи Аббаса проходили однообразно. Никто у него не спрашивал, что он здесь делает, и он в свою очередь никому не задавал подобных вопросов. Есть вещи, о которых люди или боятся спрашивать друг друга, или просто считают это бестактным. Каждый раз, когда в эту райскую обитель входил надзиратель или старший надзиратель, он умышленно не смотрел в сторону Аббаса, опасаясь, как бы ему не пришлось отвечать Аббасу на его вопрос. Да и вообще-то разве он мог что-нибудь ответить, разве от него что-нибудь зависело? Всё решали люди, стоящие значительно выше его. Даже более того: пожалуй, и от них мало что зависело. На вопрос Аббаса могли ответить только те, кто находится по ту сторону океана. А значит, этот вопрос должен быть задан не на персидском языке. Правда, этот Плешивый Аббас, продавец мороженого и рисового киселя, не был такой важной персоной, он не имел ни звания, ни состояния, ни такого социального и политического положения, чтобы там, в самых высших сферах, подумали о нём и позаботились о его дальнейшей судьбе. Возможно, что по ту сторону океана никто даже и понятия не имеет о том, что на свете существует какой-то Аббас, плешивый человек с душой и разумом, с глазами, которые видят, ушами, которые слышат, сердцем, которое бьётся, что у него есть жена и дети, у которых имеется рот, желудок, и что им надо есть и надо одеваться. Конечно, никто там, за океаном, не думал о нём, даже не произносил его имени. Но там были, разработаны принципы, был составлен план и пущена в действие машина, и теперь, если даже сотни тысяч, миллионы подобных Аббасу, высоких и низких, женщин и мужчин, молодых и старых, белых и чёрных, попавшие в соответствии с этим планом в общий котёл, сгорали бы в нём или задыхались и слепли от дыма горевшего под ним огня, всё равно репутация создателей этого плана останется незапятнанной.
Спустя три месяца в один прекрасный день чаша терпения этого ничтожного, Плешивого Аббаса, который даже не имел права задавать вопросы или интересоваться своей судьбой, наконец переполнилась. От этой мертвенной тишины и полного неведения, что делается на белом свете, терпение Аббаса лопнуло. Он решил, что, как только в камере появится старший надзиратель, чтобы учинить расправу над его товарищами по несчастью, он, если даже это будет стоить ему жизни, спросит у него о своей дальнейшей судьбе. Он так и сделал. Когда старший надзиратель явился в камеру, чтобы обобрать заключённых, Плешивый Аббас с благоразумной предосторожностью, дрожащим голосом задал ему вопрос:
— Господин начальник, что же будет с моим делом?
— С каким делом? Разве у тебя есть какие-нибудь дела?
— Как долго я ещё буду сидеть здесь?
— Просто удивительно, стоит дать таким, как ты, хоть немного поблажек, как вы готовы уже на голову сесть! Разве тебе надоела такая спокойная жизнь? Ты здесь круглые сутки только ешь и спишь и ты же ещё недоволен?
— Но, господин начальник, ведь у меня семья, жена, дети, у меня есть ремесло и работа, кое-кому я должен, кое-кто должен мне…
— А что мне до того, что у тебя ремесло и работа! Разве я поручился, что ты не попадёшь в ад?
— Да, но я же пришёл сюда не по собственной воле, меня пригнали ударами прикладов.
— А ты хотел, чтобы тебя встречали здесь конфетами и кричали: «Добро пожаловать»? Ты, может, даже рассчитывал, что за тобой пришлют шикарную машину?
— Раз уж вы меня сюда привели, так не откажите в любезности сказать, сколько я пробуду здесь.
— Сколько ты пробудешь здесь? Столько, сколько всё, — до тех пор, пока не смиришься, подлый мошенник!
— Но где же тогда суд, прокурор и правосудие, о которых так много говорят?
— А какое они имеют к тебе отношение? Они существуют для людей, которые хотят взыскать с кого-нибудь причитающиеся им деньги, получить обратно своё имущество, добиться от жён отказа от претензий, которые те предъявляют им, и скорее избавиться от самих жён, а из— за такого голодранца, как ты, никто не будет созывать судебного заседания. Ах ты, несчастное, бессловесное животное, кто же тебя будет судить? Разве прокурор, судьи и следователи шахиншахского правительства сидят без дела и у них есть время возиться с тобой? Ты разве не слыхал, что законодательная власть страны пользуется большим уважением, независимостью и никому не подчиняется?
