француз в плену у русских».
В отличие от миллениалов, мне, как и многим моим ровесникам, приходилось усиленно фантазировать ввиду отсутствия под рукой наглядных, тык сказать, пособий. И от этой напряжённой работы ума такие философия, гуманизм и мораль произрастали, что Нобелевская премия мира маячила ровно на расстоянии вытянутой мозолистой руки.
В мечтах, когда школьные красотки были трахнуты по сотне раз при всех возможных обстоятельствах, во всех возможных позах, озорной глаз юного гуманиста-фантазёра упал на персону попроще.
Я уверен, что Фира Филькенгауэр очень удивилась бы, если не сказать – охуела, узнав, что в школьные годы на неё кто-то вздумал дрочить. Да, глубокому мыслителю приходилось поднапрячься, чтобы выдумать обстоятельства, при которых соитие с Фирой было бы возможным, ибо девушка махнула рукой на половую жизнь ещё в первом классе. Блёклая, тонкая, длинная и угловатая Фира, слегка выпучив свои белёсые глазки, оттопырив ушки, с хрустом грызла гранит науки, намереваясь получить все золотые медали и прочие регалии, причитающиеся отъявленным зубрилам и ботанам. Поговаривали, что если выиграть все районные олимпиады, то победительницу ждёт интеллектуально-развратная ночь с Максимом Поташёвым или даже с Фёдором Двинятиным.
Единственным поступком, которым Фира запомнилась одноклассникам, был психоделический бросок стулом в учительницу по русскому языку, которая посмела поставить Фире четыре с плюсом за рядовое сочинение и оттого едва не попрощалась со своей низкооплачиваемой постперестроечной жизнью. Фира всерьёз рассчитывала на знатоков-дефлораторов и сметала все препятствия на пути.
Ваш покорный слуга тоже не искал лёгких путей. Визуализировать красоток каждый дурак может, а ты попробуй подрочи на долговязую Фиру Филькенгауэр, что из десятого «А». Решение творческой задачи я нашёл примерно в такой фантасмагории:
Прогуливаясь у речки, я застаю Фиру в отчаянном положении, при попытке наложить на себя руки, и спасаю деву в последний миг.
– Фира, – взываю я, – что заставило тебя совершить сей необдуманный поступок?
– Алексей, – плачет Фира, – никто не алчет сорвать невзрачный цветок моей невинности. Так и увянет он в поле у тропинки…
– Всему есть решение, Фира, – уверенно отвечаю я. – Главное, не впадать в отчаяние. Приходи ко мне после школы, и я покажу тебе выход из сложившейся ситуации. (Уже тогда я был склонен к канцеляриту.)
Фира, конечно, приходит. Неуверенно комкает свой серый беретик и теребит край платьица:
– Ах, Алексей, напрасно это я к вам припёрлась…
– Нет, Фира. Вы нашли силы, чтобы переломить свою судьбу через колено.
С этими словами я ставлю Фиру напротив зеркала. На нас смотрит заплаканное личико испуганной лупоглазой девчушки.
– Смотри, Фира!
Я начинаю освобождать обомлевшую девушку от мешковатой одежды, обнажая худенькое, стремительное тельце, однако не лишённое женской приятности. Лишь вихрастые волосы на сосках, в подмышках и в паховой области мешают назвать сие прозрачное тулово желанным. Мы идём в ванную, где я папиной опасной бритвой освобождаю девушку от волосяного покрова в одних местах, в других – лихо накручиваю на мамины бигуди и маминой же косметикой маскирую выпученные глазёнки да наштукатуриваю румянец. Непослушные уши прихватываю к черепу клеем «Момент».
– Смотри, Фира! – подвожу я девушку к зеркалу.
Прошу заметить, тогда не было на экране ток-шоу, проходящих по сходному сценарию. Мою идею создатели нагло свистнули из общего информационного эфира.
Фира открывает глаза и плачет уже от радости – на неё смотрит Джулия Робертс!
– Лёша, Лёша… – плачет она. – Что ты наделал?
– Ну что опять, Фира? – недоумеваю я.
– Ведь я совсем не умею трахаться! – стенает несчастная. – А с такой внешностью как не поебаться!
– Не беда, Фира Филькенгауэр! Я вас таки всему сейчас научу! – заявляю я и расстёгиваю ширинку…
Где-то, подсматривая мои фантазии, с улыбкой счастья плачет Чехов, кивая, гладит бороду Толстой, волнуется Пушкин. Уж мы-то знаем, господа, – где только ваша не пропадала. Теперь и вы всё знаете – больше гуманиста и гиганта мысли, чем простой российский парень – Алексей Гагач, – на свете нет! Подтверждением этому – следующая глава!
Глава 6. Новогоднее либидо Таньки
Нет границ женскому коварству. Когда дама положила глаз на приглянувшегося ей мужчину, все хитрющие рептилоиды, жидомасоны и прочие тамплиеры кажутся детским садом в каканных штанишках, такие многоходовочки она проворачивает, что диву даёшься и завидки берут.
Силу женской мысли, её стратегическую мощь пришлось испытать на себе и мне. Рассказываю по порядку.
В ноябре месяце девяносто восьмого года накосячил я так, что дело дошло до гороно. Разгневанная общественность жаждала моей крови и исключения из школы, но не тут-то было – в гороно, которое должно было утвердить состав комиссии, у меня имелись связи. Начальник учреждения, Михаил Викторович, был моим соседом и ходячей катастрофой. Педагог каждый раз забывал вовремя доставать из жены свою «указку», наплодив армию ребятишек-погодок.
На самом деле многодетные семьи я уважаю, не подумайте чего лишнего. Просто этот кекс реально забывал вынимать, отвечаю. Уж такой он. Жучит жену и думает: «Не пропустить бы момент. А то такую кодлу детишек нарожали, на зарплату учителя не прокормить. За Зюганова пойду голосовать на выборы или за Жириновского, во жизнь настанет…»
Туда-сюда! Ещё один спиногрыз готов. И жена такая: «Твою мать, Михаил Викторович… В честь какого политика на этот раз ребёнка назовём?»
Также он частенько бывал отбуцкан «втёмную» старшеклассниками за домогательства до вдувабельных ранеток, пойманных на курении и распитии алкоголя. Насколько я знаю, сиськи просил показывать. Тут я действия старшеклассников вполне поддерживал, ибо среди пубертатной стаи конкуренция на сиськи росла вместе с уровнем тестостерона и усами. Но соседей не выбирают. Что имеем, то имеем…
Да, а как я накосячил? Не виноват, поверьте!
Бежал по школьному коридору, и нога за ногу зацепилась. Полетел, как ядро, выпущенное из пушки. А впереди учительница наречия Шекспира и Маргарет Тэтчер ковыляла, тичер, так сказать, иноземной мовы.
Бабка была махровая, выдержанная годами, своим бытием ещё время царя-батюшки зацепила. Я боднул её головой прямо под зад и, придав бабке таким образом ускорение, в падении стянул с неё широкую цыганскую юбку вместе с трусами до уровня пола.
Бабка с криками побежала от меня без юбки, но не скажу, что без трусов. Трусняк был зацеплен каблуком и мельтешил по облезлой виниловой плитке вслед за училкой. Мимо толпы первоклашек, возвращавшихся с обеда, мимо остальных учеников разного возраста и пола, прямиком в учительскую.
Я остался лежать
