Деду Морозу, то никто и не предположил, что это была «импровизация».
«Значит, так и должно быть! – думали родители. – Постмодернизм, хуле. И свежий ветер перемен, как обычно».
– Папа, папа!!! – тишину в зале нарушил тоненький крик малыша. – Деда Молоза отхуялили, и он пёлнул!
– Так точно! – прозвучал чёткий ответ папы-офицера, после чего раздался звук смачной затрещины: видимо, маме не понравилось.
Зал взорвался. Мощный хохот снёс меня со сцены. Я бежал, не разбирая дороги. Не помню, каким образом оделся и очутился на улице. Холодные снежинки падали на моё лицо, а я старался привести мысли в порядок.
«Ударил Деда Мороза, девушку, пусть и страшную. При всём городе! Это же не в моих правилах. Гагач, Гагач… Блядь, конечно, нечего гранату забывать! Что теперь делать? Быть может, права была та кудрявая тётка из администрации, когда в садике меня прогнала?..»
Тем временем в Доме пионеров концерт катился дальше по заданному направлению. Напуганный звукооператор врубил финальную фонограмму, а в это время режиссёр, потерявший ключевую фигуру представления, экстренно выгонял на сцену ребятишек-зверят, которые должны были читать новогодние стишки.
Слонихи из ансамбля «А ну-ка, девочки!» в костюмах оленей, услышав музыку, под которую им нужно было танцевать финальный танец с Дедом Морозом, толпой ринулись на сцену, напугав до истерики бедных детей.
Костюмированные зверята с рёвом начали метаться между пляшущих туш. Режиссёр, потеряв управление спектаклем, безуспешно пытался оттащить бесчувственную Таньку со сцены, но не мог её сдвинуть ни на сантиметр. Та лишь дисциплинированно бздела, когда Альфред Альфредович дёргал её за ногу.
Всё это походило на циничное каббалистическое ритуальное убийство Деда Мороза шайкой новогодних лесных дикарей. Отменный сюрреализм конца девяностых.
От асинхронного топота товарок и плача детей очнулась Танька. На пару мгновений придя в себя, Кучмак вскочила, капая слюной с накладной бороды, ярко сияя свежим синячищем, коротко, агрессивно пёрнула и накренилась под углом в сорок пять градусов. Сместившийся центр тяжести повел её в сторону зрителей. Дробно топоча, Танька боком продефилировала по сцене и эффектно выбросилась на пол. Гренландские киты засвистели от зависти в своих ледяных шхерах. Кто-то догадался запустить занавес…
Но финальную точку спектакля поставил Альфред Альфредович. Когда за Кучмак приехала скорая, в зале оставалась ещё добрая сотня сочувствующих. На сцене горел яркий свет; зрителей так и скрывала темень. Все активно обсуждали случившееся, когда вдруг у занавеса появился кристально синий, как сапфир, Альфред Альфредович, близоруко щурясь под запотевшими от спиртовых паров очками.
Зрители смолкли.
Режиссёр оглянулся, наклонился вперёд и, забыв достать хуй, выссал на светлой штанине замечательную тёмную запятую, похожую на карту Южной Америки. Пару раз подпрыгнул, помахал руками возле паха. Затем, не найдя, пожал плечами, развернулся и ушёл в легенды постсоветского авангардизма местечкового масштаба.
Следующим днём Михаила Викторовича опять избили старшеклассники. Разбираться со мной ему было некогда, поэтому сосед наложил на мои документы простую, но точную резолюцию: «Спасите город. Дайте Гагачу спокойно свалить в институт!»
В двухтысячном году я приехал учиться в Питер из своего захолустного городка. Городок располагался на отдалённой периферии – три часа езды на электричке. Поэтому администрация учебного заведения мудро решила, что я особо не нуждаюсь в государственной студенческой жилплощади, и послала меня лесом.
– Ломоносов из Хабаровска дошёл! – сказала мне женщина – механизм по распределению благ за надменными дверьми администрации.
– Из Архангелогородской губернии вообще-то, это раз. И общагу ему дали, это два! – возразил я.
– Ты, Гагач, не Ломоносов ни хуя! Поэтому песдуй отседова и не забудь первого сентября явиться на сборы. Поедем на месяц в колхоз, собирать картошку!
Ага, практиковался ещё в некоторых учебных заведениях такой атавизм, но уже типа на коммерческой основе.
За колхозную работу таки заплатили, мне хватило денег сразу на три месяца аренды потрёпанной комнатушки в питерской коммуналке с тараканами и дыркой в полу общей кухни. «Жопа кухни», так мы её называли. Не было недели, чтобы из жопы не извлекали кого-то из моих соседей, угодивших туда по пьянке.
Контингент коммунальной квартиры составляла интеллигентная часть питерского алкогольного треш-бомонда и прибившиеся к ним дамы – «профуры карамчуги».
Непонятный термин? А вот да. Ну, профуры в близком родстве с профурсетками, только старше и матёрее печенью, утратили они свой игривый суффикс. Второе слово рождено, как Афродита из пены для бритья, от глагола «карамчить», в наших краях означающего «урвать по мелочи».
Необходимые алкашам для сексуальных утех, профуры являлись постоянным поводом для битв на почве ревности. Весь этот пёстрый люд слегка разбавляла молодёжь, подающая надежды на ниве борьбы с наличием алкоголя на магазинных полках.
Молодёжь эта, в виде девки Юльки и местного хулигана Бориса, собиралась пожениться. На свадьбу в ресторане денег не было, поэтому торжества они готовились провести в квартире. Меня эти приготовления мало заботили, волновало другое – после месяца работы в колхозе, видимо, от холода, царившего по ночам в деревянных бараках, у меня стали ныть яйца.
Не то чтобы нестерпимо болели, просто противно и тревожно ныли.
Профилактика онанизмом никак не повлияла на это нытьё, и я не на шутку испугался. Остаток денег с колхоза потратил на платную клинику, где мне, первый раз в жизни, выписали пивную провокацию, а потом вставили в член палку с ёршиком, типа как барбекю из хрена.
Не буду врать, какую-то жизнь там нашли, но не ту, от которой яйца могут болеть. «Нужны более глубокие и детальные обследования», – сказал доктор.
Я, представив, что мне засовывают ёршик ещё «глубже и детальней», чем в первый раз, вежливо отказался. Но яйца таки ныли, и я решил заняться самостоятельным поиском решения сложившейся проблемы.
В колхозе один наркоман, которого потом изгнали за воровство, шибко мёрз и, выходя в поле, мазал пятки финалгоном. Это такая согревающая мазь. Он наносил её на специальную пластиковую платформу, наяривал ею пятки, надевал шерстяные носки и резиновые сапоги. Бодро прыгая на колхозном поле, он кричал в сторону женской бригады:
– Девчо-о-онки! А у вас пёзды-то, пёзды есть?
И довольно хохотал. Раз наркоман был доволен и алкал размножаться, логично было предположить, что и мне данная мазь не помешает.
Когда я пришёл домой, сжимая в руках коробочку с заветным средством, алкосвадьба уже вовсю набирала обороты. Громко играла музыка, смеялись
