И Аббас не смог удержаться, чтобы не проявить максимум почтения и уважения к этому старику, и сравнил его с господином Ахмадом Бехином Йезди, благородным служителем иранской Фемиды, и с господином доктором Тейэби, уважаемым депутатом меджлиса от города Йезда.
Он пришёл к выводу, что господа, вроде доктора Тей-эби, несмотря на то что они занимают в обществе высокое положение, не стоят даже собаки Мешхеди Мохаммеда Голи. Ведь старик хотя и глуп, но он всегда был беспредельно верен и предан хозяевам, и сейчас, когда в последние дни его бессмысленного и бесплодного пребывания на этом свете несчастному предстоит перенести столько мучений, он тем не менее не отрёкся от своего долга. Возможно, этот мужественный, но глупый старик когда-нибудь, как и Плешивый Аббас, тоже поймёт, за что он страдает и кто является виновником его несчастий. Может быть, и он своим жалким умишком догадается, что политика господина доктора Тейэби, политика иранского правительства изменилась, что она всегда, словно маятник. качается из стороны в сторону и ищет прибежища то у одного, то у другого порога. Поэтому-то доктору Тейэби и его приспешникам пришлось теперь сменить своих старых агентов и слуг и принести их в жертву новой политике.
Воспитанный человек за обедом каждое следующее блюдо ест чистой ложкой или чистыми ножом и вилкой, из чистой тарелки. В политической жизни происходит нечто подобное. Как только курс политики меняется, должны быть сменены и старые агенты. Ведь государственные мужи не дают обета братства своим агентам и поэтому не обязаны до конца быть верными им.
Вообще-то политика не признаёт никакой верности. Верность и честность присущи людям невежественным, беспомощным, не разбирающимся в жизни.
Аббас не раз слыхал от своих друзей, приятелей, знакомых, родственников и соседей, что тайна успеха политики великих европейских держав, а в особенности Англии, заключается в том, что она всегда была вероломной и ей незнакомы такие понятия, как честность и верность.
Английские политиканы цинично говорят, что, как только из апельсина выжат сок, его надо выбросить. Другими словами, если человек уже использован и в нём нет больше нужды, его надо отстранить от дел, поставить на нём крест, а ещё лучше совсем удалить с глаз долой, чтобы он днём и ночью не преследовал вас и не напоминал бы постоянно о своих прошлых заслугах.
В этом огромном государственном аппарате даже самые выдающиеся, самые заслуженные, самые высокопоставленные лица приносятся в жертву с неимоверной быстротой, и о них забывают так быстро, будто они вовсе и не существовали. Чтобы добиться своей цели, политические деятели обычно не брезгуют никакими средствами. Взять, например, известного полковника Лоуренса. После того как он поднял восстание арабов против гурок и стал руководителем этого движения, у него возникли разногласия с государственным аппаратом, и, как только он захотел напомнить хозяевам о своих прошлых заслугах, его прямо о центре столицы, средь бела дня, когда он ехал на мотоцикле, без всяких церемоний отправили к праотцам. Над его ближайшим сотрудником и другом Малеком Фейсалом, который, достигнув кое-какой власти, начал держаться слишком высокомерно, тоже была учинена расправа в одной из гостиниц Женевы. Сын его Малёк Гази, знавший, как погиб его отец, намеревался возбудить расследование и поднять скандал, но, едучи в своей машине, налетел на большой скорости на столб линии электропередачи и, не успев даже ахнуть, попал на тот свет.
История величия Англии полна странных катастроф. Там политические деятели не останавливаются даже перед огромными расходами, лишь бы уничтожить неугодного им агента.
Англичане хотели сплавить на тот свет лорда Китчнера и, чтобы ему не было скучно отправиться в этот путь одному, потопили океанский пароход, на котором плыл лорд, со всеми пассажирами и командой. Точно так же они поступили с Сикорским: подстроив катастрофу самолёта, отправили его на небеса, а заодно с ним и нескольких высокопоставленных офицеров британской армии.
Аббасу частенько приходилось слышать то от одного, то от другого бедняка в войлочной шляпе рассказы о разных событиях из истории Ирана. Однажды, когда после вступления войск союзников в Иран в 1941 году снова стали поговаривать о восстановлении в Иране власти каджарской династии, наследный каджарский принц Мохаммед Хосейн Мирза совершенно неожиданно скончался от разрыва сердца в такси на одном из лондонских проспектов. В другой раз, когда из Иоганесбурга поступило сообщение о смерти шаха, один болтливый юнец, по имени Машаллах, мальчик на побегушках в доме, расположенном в конце переулка, и постоянный посетитель Аббаса, со слов своего хозяина, школьного ахунда, говорил будто Реза-шах собирался написать книгу воспоминаний и, когда те, кому следует, догадались, что он может разгласить кое-что и лучше, если это «кое-что» он унесёт с собой на тот свет, ему приказали: умри от разрыва сердца. И поскольку шах был человеком исполнительным, то в полночь, — чтобы никто не видел — он так и поступил.
Однажды этот проклятый Машаллах, этот самый болтливый бездомный бродяга, рассказывал, что какая-то девушка забеременела от одного очень высокопоставленного человека и, как её ни принуждали сделать аборт, она не соглашалась, думая, что совершила очень выгодную сделку и получила драгоценность, которая спрятана в таком надёжном месте, что ничья рука не сможет её достать, пока она сама не вынесет её на белый свет и не добьётся с её помощью лучшей жизни. Но как-то один из дивизионных генералов, потомок благочестивого монаха, ранним утром явился к ней и, всадив ей в самое сердце малюсенькую пулю, при помощи этой маленькой гарантии любви и признательности отправил её в райские сады, чтобы там, в полном единении с потомком высокопоставленного лица, вдали от соперниц, второй жены мужа, свекрови и золовки, она могла вести вечную и спокойную жизнь.
Теперь Аббас, от скуки вспоминая и сопоставляя все эти истории, делал выводы своей плешивой головой. Чем больше он думал, тем яснее становилась картина. Иногда он смыкал веки и припоминал черты уродливого лица господина Ахмада Бехина и его любезного хозяина господина доктора Тейэби, которому господин Ахмад Бехин подчинялся беспрекословно, и чувство невыразимого отвращения к этим людям охватывало его. Он припоминал одного за другим тех высокопоставленных лиц — министров, депутатов меджлиса, политических деятелей, которые, как он не раз видел, тайком входили в ту заветную дверь и так же тайком выходили из неё. А после посещения этого дома они быстро двигались вверх по служебной и общественной лестнице. Он пытался представить себе этих людей, и каждая следующая физиономия, которая возникала перед его мысленным взором, была ещё отвратительней, преступней и гнусней, чем предыдущая.
Когда он занимался этим своеобразным вызовом духов, его худое, измождённое лицо искажалось от ненависти и отвращения. Плечи его начинали дрожать, как у человека, на глазах у которого зверски убили тысячи людей. Голова его горела, кружилась, колени подкашивались, и он невольно прислонялся к стене тюремной камеры. Он затыкал пальцами уши, чтобы ничего не слышать, обхватив руками голову, с силой сжимал виски, стараясь хотя бы немного утихомирить боль от этой тяжёлой пытки.
Посидев так немного, он раскрывал глаза, словно слепой, оглядывал камеру пустыми, потухшими глазами, стискивал зубы и до крови кусал губы. Казалось, если бы он мог, он удушил бы всех мучителей своими слабеющими день ото дня руками. Он сжимал бы им горло пальцами до тех пор, пока они не избавили бы этот мир от позора своего существования.
На этот раз, снова мысленно отомстив за себя, Аббас раскрыл глаза, облегчённо вздохнул и, бросив взгляд в сторону Мешхеди Мохаммеда Голи, который, по-прежнему покачивая головой, видел во сне потусторонний мир, вдруг почувствовал к нему большое уважение. Этот старик, который до сих пор казался несчастным, беспомощным глупцом, теперь стал представляться ему великодушным, честным и благородным человеком.
Как бы там ни было, но руки его по крайней мере не обагрены кровью. Он вышел из этой грязной и преступной клоаки незапятнанным и чистым и таким же чистым и незапятнанным уйдёт из тюрьмы на кладбище.
А разве заточение его в тюрьму не является лучшим доказательством того, что они не считали его своим сообщником? Подумав об этом, Аббас снова осмотрел камеру. На худых, мертвенно-бледных лицах заключённых лежала печать мучений. Выражаясь словами Аббаса, мясной покров на них растаял и из-под кожи выпирали кости. Вены на их худых шеях настолько вздулись, что даже издали было заметно, как пульсирует в них кровь. Аббас стал пристально разглядывать эти чёрные, словно закопчённые лица и в каждом находил следы наивной простоты, печали и обиды за незаслуженные мучения.
