Мондель подошел к бару, налил себе большой фужер коньяка и залпом его осушил.
– Пойдем, роднуля, посмотрим, чем ты меня порадовать собираешься, – сказал независимый кандидат.
– Пожалуйте. Но вначале вам необходимо переодеться.
На Харитона одели облегающий комбинезон из эластичной ткани и широкий пояс.
– Вот теперь все. Пойдемте.
Как только Мондель вошел в зал, мгновенно вспыхнула сотня разноцветных огней. Рок-группа на сцене тут же заиграла что-то очень зажигательное. С десяток пар в центре зала принялись каждая за свой танец – от румбы до брейка. К Харитону подскочили двое из техперсонала и подцепили сзади к поясу строп. Его тут же дернуло вверх, и в мгновение ока независимый кандидат оказался под потолком. С высоты картина начинающегося праздника выглядела еще более захватывающе.
Неожиданно погас свет, но тут же по всему залу зажглись фейерверки. Огненные фонтаны сделали картину действа и вовсе фантастической. К танцорам присоединились акробаты в серебристых костюмах. Рок-музыканты усилили натиск.
Во всех четырех углах огромной комнаты вспыхнули красные лампы, и в их свете стали показывать свое искусство длинноногие стриптизерши.
Как из-под земли появился жонглер с факелами. Под потолком, недалеко от Монделя, завертели свои опасные трюки воздушные гимнасты. Прожекторы брали их в перекрестье, как вражеские бомбардировщики во время войны.
Харитон болтался на стропе и орал:
– Больше, больше экспрессии!
Внизу метался Григорич. Сквозь рок были слышны крики ошалевшего слуги:
– Попалите все тут, сволочи!
Гитаристы и ударные еще усилили натиски, и в зал ворвалась еще одна партия артистов. На ходулях, на огромных велосипедах, на пони и друг на друге они лавировали между танцующими и акробатами.
Закрутился зеркальный шар, разбрасывая сотни бликов по стенам. Темп все убыстрялся и убыстрялся. В этот момент Мондель был по-настоящему счастлив. Из его глаз от избытка чувств сыпались искры. Внутри него взрывались петарды. Ему захотелось вниз.
– Эй, роднуля! Давай меня на землю. Очень надо!
Когда его опустили и отцепили карабин, Харитон бросился в гущу веселья. Он метался по залу и орал:
– Давай телевидение!!
Вырвав из рук партнера вальсирующую даму, он закрутил с ней такой замысловатый танец, что та с теплотой посмотрела на независимого кандидата.
– Григорич, сучий кот, коньяка! – крикнул хозяин торжества, неожиданно прерывая танец.
Выпив с горла полбутылки, он заскочил на сцену и, схватив микрофон, стал петь веселую малоизвестную песню. Когда это занятие ему надоело, он рванул в центр зала и забрал у артиста велосипед с большими колесами.
С потолка дождем посыпались золоченые ромбики. К рокерам добавились три скрипача, которые двигали смычками с бешеной скоростью.
Мондель бурлил, как нарзанный источник. Он был одновременно во всех концах зала. Проверив на упругость части тел стриптизерш, он прокатился на пони, проорал на ухо очкарику, как все замечательно, упал, зацепившись за обруч гимнастки, столкнулся с человеком на роликах, отдал какие-то распоряжения Григоричу, выпил еще коньяку, подпел песню – и все это в одно мгновение.
На улице пожарные пустили в небо из шлангов несколько струй, создав обширное облако водяной пыли. На него оператор проектировал через камеру все, что происходило в зале. Жители поселка могли не только слышать, но и видеть супервечеринку, давно не беспокоившего их Монделя. В черном вечернем небе плавал невероятных размеров зал, по которому в бешенном темпе перемещались празднично одетые люди. Даже прошедшие Куршавель, Казантип и Дубаи-Домбаи соседи, смотря на переливающееся видеооблако, по-детски разинули рты.
Ближе к утру прибыл цыганский табор. По экипировке и социальным задачам они были более похожи на партизанский отряд, чем на организованную группу артистов. Но свою функцию они выполнили. Приведенный ими медведь тут же подрался с доберманами, погрыз в прихожей очень дорогой шкаф и сделал настолько большую кучу, что Григоричу, когда наступило время уборки, пришлось подгонять садовую тачку. Представители же вольного народа сперли в столовой позолоченные ложки и каким-то невероятным образом – дорогой мобильный телефон у очкастого продюсера. Женская половина табора активно продавала колготки и помаду артисткам.
Вечер запомнился.
В полдень Мондель проснулся. После совершения необходимых процедур он в прекрасном расположении духа укатил в Волноград.
– Как говаривал Габриэль Гарсиа Маркес, «Не плачь, потому что это закончилось. Улыбнись, потому что это было», – заключил независимый кандидат и жизнерадостно рассмеялся.
Между тем дела наследственные спорились. Фон Шухер суетился больше обычного, поскольку стремился побыстрее вернуться в свой фатерлянд. От России у него была изжога. Возможно, она у него была от местной пищи, но думать, что изжога от чужой неласковой страны было приятнее.
Закончив все формальности, немецкий адвокат получил в банке переведенные из Германии деньги. Воспользовавшись услугами двух охранников, он доставил их к Грише домой. Деньгами был забит целый чемодан, и фон Шухер, быть может, в первый и последний раз в жизни испытывал неудобства от огромной суммы денег.
Безобразников находился дома и ковырял куском арматуры стену. Немец расстелил на полу припасенную газету и поставил туда чемодан. Охранники подивились внутреннему виду помещения, получили свой гонорар и ушли.
Фон Шухер открыл чемодан и спросил у Гриши:
– Счетать нужен?
Вид бумажек заинтересовал Безобразникова. Он бросил арматуру и подошел к чемодану.
– Тут все 30 миллионов ваших рублэй. Точно так – машин считать. Остальные в банк Германия. Потом будет.
Немец подал Грише бумагу и ручку.
– Сдес, Грыгорый, писать, что получить. Мой зарплят я Германия получить.
Сложив подписанный документ вчетверо, немец убрал его в папку. После этого он облегченно вздохнул – самая крупная «гора» за всю его карьеру упала с его плеч.
– Майн поезд Москва скоро ту-ту. Я ехать, Грыгорый, пока! Счастья остаться!
Немец наскоро пожал грязную руку идиота и опрометью бросился на вокзал. Он был счастлив, видимо, немцам всегда приятно и радостно покидать Россию.
Безобразников набил полные карманы деньгами и пошел на улицу.
Веселый солнечный день стал еще веселее. Гриша, заняв позицию в центре возле памятника основателю города, стал щедро раздавать прохожим деньги, не требуя ничего взамен.
Граждане поначалу шарахались, но потом пообвыклись и возле идиота образовалась толпа. Все они знали, что счастье не в деньгах, но хотели в этом убедиться лично.
Гриша, громко хохоча, раздавал денежные знаки людям, отдавая предпочтение женщинам и детям.
Чтобы найти хоть какое-то оправдание своим не совсем правильным действиям, горожане стали давать Грише что-нибудь взамен. Кто-то протянул использованный билет, кто-то – ненужные квитанции, кто-то – пачку сигарет. Мальчики отдавали жвачку, девочки – свои бантики и заколки. Безобразникову выдали большой мешок из-под мусора, куда он и складывал свою «добычу».
Деньги кончились довольно быстро, а желающие все прибывали и прибывали.
Гриша сбегал домой и раздача продолжилась. Потом его посадили на отобранные у санитаров кем-то вызванной «Скорой помощи» носилки и понесли домой.
Там дело пошло быстрее. Остатки средств размели в несколько минут.
Когда деньги обрели новых, более разумных, хозяев, все успокоились.
– Вот кого в мэры надо! – громко крикнул неслучайно оказавшийся тут пиар-технолог Тефлонов.
– А что? Точно, его!
– Остальные, козлы, все забирают, а этот, наоборот – раздает!
– За Безобразникова голосовать будем!
– У него таких чемоданов еще много, – подлил еще масла в огонь пиар-технолог, который оказался здесь неслучайно.
– Что?!! Еще есть? А где?
– Из Германии скоро пришлют.
– Тогда уж точно – за Безобразникова!!
Народ схватил своего избранника и принялся его качать. Потолки были низкими и Гриша пару раз чувствительно ударился. Но настроение ему это не испортило – он был весел и счастлив: вокруг него было много радостных людей и полный мешок ценных, по его мнению, вещей. А когда человеку хорошо, ему не может быть плохо.
Предвыборная борьба вступила в самую решающую из своих стадий. Для простого жителя теплого города это было почти не заметно, а непосредственные участники процесса трудились, как молотобойцы, и даже стали реже ночевать дома.
Мондель метался по городу, как электрон по атому, и был, судя по не сходящей с лица широкой улыбке, бесконечно счастлив. Нельзя сказать, что ему нравились выборы как таковые, или кресло мэра возбуждало его, как короткая юбка молодой учительницы прыщавого семиклассника. Нет, этого не было. Но возбуждение и радость были.
