Тем более представьте моё изумление, когда я увидел её у своей кровати в столь ранний до неприличия час. Я имею в виду, уж кому-кому, а тёте Делии прекрасно известно, что я никого не принимаю по утрам до тех пор, пока не выпью чашечку чая. Заметьте, она ворвалась ко мне нежданно-негаданно, заранее зная, что нарушает мои уединение и покой, а это уже никуда не годилось. Помнится, у меня мелькнула ужасная мысль, что тётя Делия стала не той, что раньше.
К тому же с какой стати она притащилась в Лондон? Вот вопрос, на который я не находил ответа. Посудите сами, когда добропорядочная жена попадает в родные пенаты после почти двухмесячного отсутствия, она не сбегает из дому на следующий день после своего возвращения, ведь ей надлежит заняться своими прямыми обязанностями: хлопотать вокруг мужа, кормить кошку, причёсывать собаку, и так далее, и тому подобное. А посему неудивительно, что я посмотрел на неё сурово и с упрёком, насколько мне позволили слипшиеся веки.
Должно быть, она не поняла моего взгляда.
— Берти, болван, немедленно просыпайся! — вскричала она голосом, который ударил меня в лоб и вышел из затылка.
Есть у тёти Делии один недостаток: она разговаривает со своим vis-a-vis, как будто тот скачет в полумиле от неё на резвом скакуне, давя копытами охотничьих собак. Видимо, ей трудно избавиться от старых привычек. В своё время тётя Делия считала день потерянным, если не носилась как угорелая по лугам и полям, затравливая какую-нибудь несчастную лисицу.
Я вновь посмотрел на неё сурово и с упрёком, и на сей раз она уловила мой взгляд. Впрочем, он не произвёл на неё ни малейшего впечатления. Более того, она тут же перешла на личности.
— Прекрати мне подмигивать, старый развратник, — сказала она, глядя на меня примерно так же, как Гусик, должно быть, на какого-нибудь заблудшего тритона. — Хотела бы я знать, ты хоть представляешь себе, как похабно выглядишь? Ты похож на нечто среднее между спившимся дебилом и жабой. Небось, нализался до чёртиков вчера вечером?
— Вчера вечером я вращался в высшем свете, — холодно ответил я. — Горилла Твистлтон пригласил меня на свой день рождения. Естественно, я не мог его подвести. Noblesse oblige.
— Ладно, вставай и одевайся.
Мне показалось, я неправильно её расслышал.
— Вставать и одеваться?
— Вот именно.
Застонав, я попытался повернуться на другой бок, и в это время в комнату вошёл Дживз с чашкой живительной влаги на подносе. Я уцепился за неё, как утопающий за соломенную шляпку. Глоток, другой: Нет, я не стал, как новенький, — обыкновенный чай не в состоянии сделать новеньким человека, побывавшего на дне рождения Гориллы Твистлтона, — но мне немного полегчало. По крайней мере я сообразил, что на Бертрама свалились какие-то неприятности, хотя никак не мог взять в толк, что такое приключилось.
— Что такое, тётя Делия? — прохрипел я.
— Если ты имеешь в виду содержимое чашки, мне кажется, это чай. Но тебе виднее.
Если бы не боязнь пролить целебный напиток, я бы нетерпеливо взмахнул рукой, можете не сомневаться в этом ни на минуту.
— Я не имею в виду содержимое чашки. Я имею в виду: что такое приключилось? С какой стати ты вваливаешься ко мне ни свет ни заря и говоришь, чтобы я встал, оделся и всё такое прочее?
— Я ввалилась к тебе, как ты учтиво заметил, потому что мои телеграммы не возымели на тебя никакого действия. Я сказала, чтобы ты встал и оделся, потому что я хочу, чтобы ты встал и оделся. Вернёшься со мной в Бринкли-корт. Не ожидала, что у тебя хватит нахальства телеграфировать, что навестишь меня чуть ли не в следующем году. Поедешь сейчас, как миленький. Для тебя есть работа.
— Мне не нужна работа.
— Нужна она тебе или нет, роли не играет, мой мальчик. Тебе предстоит работа, на которую способен только мужчина. И чтоб через двадцать минут ты был застёгнут до последней пуговицы.
— Но, послушай, у меня нет сил застёгивать пуговицы. Я умираю.
Тётя Делия нахмурилась.
— Ну ладно, — неохотно сказала она. — Из человеческого сострадания я дам тебе денёк-другой, чтобы встать на ноги. Жду тебя не позднее тридцатого.
— Но, прах побери, что в конце концов случилось? О какой работе ты говоришь? Зачем мне работа? В каком смысле работа?
— Если ты заткнёшься хоть на минуту, я отвечу. Работа простая и к тому же доставит тебе массу удовольствия. Ты знаешь Маркет-Снодсберийскую классическую среднюю школу?
— Конечно, нет.
— Это классическая средняя школа в Маркет-Снодсбери.
Как вы понимаете, ответ мой был ироничен, дальше некуда.
— Не трудно догадаться, — сказал я.
— Откуда мне было знать, что до тебя так быстро дойдёт? Твои умственные способности вошли в поговорку. Ну, хорошо. Итак, Маркет-Снодсберийская классическая средняя школа это, как ты догадался, классическая средняя школа в Маркет-Снодсбери, и я — одна из попечителей.
— Ты хочешь сказать, попечительниц.
— Я не хочу сказать попечительниц. Вспомни, болван, ведь когда ты учился в Итоне, там был совет попечителей? Ну, вот. В этом отношении классическая средняя школа в Маркет-Снодсбери ничем не отличается от Итона. А я — член совета, и мне поручили организовать церемонию вручения призов, которая состоится в последний день сего месяца, чтобы тебе было понятнее, тридцать первого числа. Уяснил?
Я кивнул и сделал ещё один глоток живительной влаги. Даже после такого грандиозного события, как день рождения Гориллы Твистлтона, мне не составило труда следить за ходом её мысли.
— Да. Я внимательно слежу за ходом твоей мысли, тётя Делия. Маркет-Снодсбери: средняя классическая школа: совет попечителей: вручение призов: Проще некуда. Но при чем здесь я?
— Вручать призы будешь ты.
Мои глаза, — нет, я не шучу, — полезли на лоб. Большей бессмыслицы я в жизни не слышал. Бред, да и только. Чтоб такое сморозить, надо день отсидеть на солнце без шляпки.
— Я?
— Ты.
Мои глаза снова полезли на лоб.
— Ты меня имеешь в виду?
— Именно тебя.
Мои глаза полезли на лоб в третий раз.
— Ты водишь меня за нос.
— Я не вожу тебя за нос. Ничто на свете не заставит меня дотронуться до твоего омерзительного носа. Меня подвёл викарий. Вывихнул себе то ли копыто, то ли ляжку и сошёл с дистанции, Написал, что не сможет участвовать в церемонии. Можешь представить себе моё состояние. Я обзвонила всех в округе, но никто не взялся мне помочь. А затем я вспомнила о тебе.
Я решил пресечь этот бред в корне. Как никто другой я готов прийти на помощь тётушкам, которые того заслуживают, но всему есть предел. Так сказать, границы допустимого.
— Ты хочешь, чтобы я раздавал призы в твоей, разрази её гром, школе?
— Вот именно.
— И произнёс речь?
— Естественно.
Я насмешливо рассмеялся.
— Ради всего святого, прекрати кудахтать. Дело слишком серьёзное.
— Я не кудахтал. Я смеялся.
— Правда? Не сомневалась, что ты обрадуешься.
— Я смеялся насмешливо, — объяснил я. — Ты не заставишь меня вручать призы ни за какие коврижки. Даже не надейся.
— Ты будешь вручать призы, мой мальчик, или твоя тень никогда больше не упадёт на порог моего дома. Сам знаешь, что это значит. Забудь об обедах Анатоля раз и навсегда.
Я не совру, если скажу, что задрожал с головы до ног. Речь шла о её шеф-поваре, короле и боге кухни, который умудрялся из обычных продуктов готовить блюда, таявшие во рту. При одном упоминании о нём у меня текли слюнки. Анатоль был тем самым магнитом, который притягивал меня в Бринкли-корт со страшной силой, и, должен признаться, самые счастливые мои воспоминания были связаны с его рагу, подливками, и так далее, и тому подобное. Одна мысль о том, что никогда больше мне не доведётся поглотить всю эту вкуснятину, сводила меня с ума.
— Но послушай! Прах побери, это уж слишком!
— Так и знала, что тебя проймёт. Старый чревоугодник.
— Я не старый чревоугодник, — оскорблённо сказал я. — Нельзя обзывать нехорошими словами человека, который ценит искусство гения.
— Должна признаться, повар у меня, что надо, — согласилась моя ближайшая и дражайшая. — Но тебе не перепадёт ни кусочка, если ты откажешься выполнить мою маленькую пустяковую просьбу. Заруби себе на носу: думать забудь о том, как пахнет его стряпня.
Я начал понимать, что чувствует кролик, попавшийся в капкан.
— Но почему я? Зачем я тебе понадобился? Сама себя спроси, кто я такой?
— Сто раз спрашивала.
— Я имею в виду, тут нужен совсем другой человек. Призы всегда вручают какие-нибудь важные шишки. Когда я учился в школе, к нам на церемонию приезжал премьер-министр или кто-то в этом роде.
— Ты учился в Итоне. Мы, в Маркет-Снодсбери, не так привередливы и готовы аплодировать каждому, у кого есть штрипки.
— Почему бы тебе не поручить это дело дяде Тому?
