Мэр Волнограда Закругляев Эдмунд Эрастович сидел на нарах возле Монделя и на повышенных тонах разглагольствовал. Его заморщинившийся лоб свидетельствовал о скорых переменах в жизни.
– Да, мне пришлось дать распоряжение о твоем задержании. Да, это незаконно. Но все это для твоего же блага, пойми.
Харитон понял только одно: общаться с руководителем города было, как в вольере с тигром находиться – интересно, но опасно и недолго.
– Если тебя выберут, а выберут тебя – Гришка не в счет – это будет беда. А беда – это когда плохо. Я тут корячусь, как чукча, город за волосы тяну, а ты раз – и на все готовенькое. Так не пойдет! Не по закону.
– Почему же? Как раз таки по закону. По «Закону о выборах», – слегка спротиворечил Мондель.
– Надо строго следить, кого выбирать, а кого нет. Почему это вдруг решили, что каждый может быть мэром?! Не каждый может! Я вот, например, могу. А ты, например, не пробовал. Сможешь выполнить все пункты своих обязанностей от А до Б? Молчишь! Так и на планерках молчать будешь. А там на людей орать надо. Иначе нельзя.
«Вот же, гад, привязался! Уже и дело на мази было, и время хорошо провел. Все испортил, собака!» – невесело думал Мондель, рассматривая квадратный подбородок пока еще действующего мэра.
– Я же знаю, как можно руководить. А иногда понимаю, и как нужно. Опыт у меня всегда с собой где-нибудь лежит. В городе у нас есть люди, которые еще плохо живут. Я их всех знаю поименно. Это Белкин, Ковальчиков и еще трое, помню, приходили. Вот. Я их знаю и когда-нибудь помогу. Ты же никого не знаешь. И тебя не знают. А меня каждая собака. И кошка. Да и другие тоже. Вот.
Мэр шумно вздохнул и продолжил.
– Городом руководить – это тебе не поголовье крупного рогатого скота увеличивать.
– Так я и не увеличиваю!
– Видишь: и в этом ты отстаешь!
Мэр остановил свою речь и вынул из кармана платок. Внимательно его осмотрев, он вытер им губы и, вздохнув, убрал назад в карман.
– Я вот даже вышку честно покрасил. В два слоя.
Мондель удивленно посмотрел на Закругляева.
Каждый новый мэр Волнограда после избрания первым делом организовывал покраску ретрансляционный вышки. Это было уже традицией. Граждане к этому привыкли. Для мэра же это было первым серьезным пополнением личного кармана, первым куском «мяса», вырванного из «тела» городского бюджета. Обычно, подрядная организация посылала одного-двух рабочих, которые пару дней елозили кисточками по железному каркасу у самого основания. На этом предприятие и заканчивалось. Бюджетные же денежки транзитом через подрядчиков попадали к мэру.
Город рос и обтекал вышку, как волна дамбу. Со временем железный монстр оказался почти в центре города. Но о его сносе речь даже и не шла – кто же режет корову, которая дает молоко.
Но буквально год назад произошел сильный скандал. Каким-то образом общественности стало известно, что телевышка выведена из эксплуатации еще пятнадцать лет назад и трансляция идет с областной вышки. Теперь все эти темы «Раскрась сам» стали выглядеть совсем уж плохо. Если общую свою деятельность мэр оценивал лет в десять строгого режима, то вышка тянула из них года на три.
– Надо же думать как понимать! – крикнул он, чтобы отогнать неприятные «телевизионные» мысли.
На его громкий голос тут же открылся «глазок» в двери камеры.
Эдмунд Эрастович махнул рукой на вертухая и продолжил излагать свои тяжелые мысли.
– А врагов у тебя сколько будет?! Уйма! И всем им надо противодействовать и отстаивать, чтобы не допустить. Ты посмотри – всё мы, как страна или как город, как тебе сподручнее, имеем, а жить не можем. Ну, не можем жить, хоть ты тресни! А все почему? Потому, что не мэры у нас, а одни сплошные Сусанины! Вот и ты из той же породы: куда идти не знаешь, а вести за собой хочешь. Вот ты думаешь, народ готов уже тебя любить? Как бы не так! Они укусить тебя хотят. И за мягкое место, и побольнее! Я знаю, меня кусали.
Мондель сделал нетерпеливое движение, означающее, что он все давно понял и нельзя ли перейти к чему-нибудь более конкретному. Мэр движение уловил.
– Если слова мои тебя отрезвили или напугали, что одно и то же, то это хорошо. Я люблю трезвых и испуганных – с ними легко работать. Да, были у меня недостатки, каюсь. И подарки мне автомобилями делали и два дома во Франции построил и детей в хорошие фирмы внедрил. Виноват, конечно, но я исправлюсь. Слово даю!
Мондель встал с нар, размял затекшие ноги и прошелся по камере.
– От меня-то вы что хотите? – спросил он с искренним удивлением, – Я вам ни прокурор, ни поп и даже ни жена – отпускать грехи не буду.
Мэр также поднялся. Он грозно откашлялся и сказал:
– Дайте мне гарантию, что после вашего избрания, вы не дадите ход уголовному делу на меня.
Дверь в камеру открылась и в проеме показалась бритая голова с оттопыренными ушами.
– Эдмунд Эрастович, вас срочно вызывает прокурор! Только что звонил. Явка, сказал, обязательная и немедленная, – гремучим голосом молвил помощник.
Закругляев нахмурился, наклонил голову, как баран перед схваткой, и, шумно вздохнув, пошел на выход.
– Эй, эй! У вас, как я понял, будущее определилось. А я как же?!
– Посидишь пока… – бросил мэр и покинул камеру.
«Соль жизни в том, что она не сахар», – грустно подумал Мондель, меря шагами камеру.
– И ведь не ругался, не хамил, не угрожал, – заговорил вслух независимый кандидат, выпуская наружу внутреннее напряжение, – хотя, вон, Герасим Му-Му ни одного плохого слова не сказал, а просто взял и утопил.
Сколько ни пытался Мондель объяснить служителям пенитенциарной системы, что он задержан по недоразумению и чудовищной ошибке, каменные лица вертухаев оставались каменными. Если же кандидат, не отягощенный политическими обязательствами, начинал рассказывать о своих вполне конкретных видах на кресло мэра и, в связи с этим, о своей неприкосновенности, охранники оживали и начинали бить его резиновыми дубинками. Физическое воздействие применительно к себе он не одобрял и раздухарялся еще больше.
Конечным итогом поисков правды стал для Монделя карцер.
Когда его ввели в узкий каменный «мешок», то там уже находился человек. Он был небольшого роста, тощий и в больших профессорских очках. Человек сидел на корточках и что-то писал карандашом на тетрадном листе.
Мондель, имеющий обширный тюремный опыт, знал как надо правильно заходить в хату.
– Здорово, каторжанин!
Худой на приветствие не отреагировал, продолжая писать. Лицо он имел задумчивое.
Харитон не придал особого значения замкнутости постояльца карцера – мысли его были в другом месте.
«Надо как-то связаться с Прихватовым. Он меня вытянет отсюда. Вытянет… А зачем ему, собственно говоря, меня вытягивать? Деньги он в меня еще не вкладывал. Ну, посадили одного, он на другого поставит. Ему не важен конкретный человек, ему необходим проплаченный мэр. Может быть, как-нибудь выйти на Закругляева и согласиться с его условиями? А где он сейчас этот Закругляев? Где-то тут неподалеку и сидит, если судить по срочному вызову в прокуратуру. Вот же ситуация!»
От невеселых мыслей независимого кандидата отвлек худой сосед. Он закончил писать, поднялся и подошел к Харитону.
– Ципер у тебя прикольный. И читальник, зырю, забугорный и прочее в цвет. Поскрипел я малость: чакма, напервой взвешиваю себе. Пока червяком корябал, пас за тобой. Бебики не бегают, стоишь реально – свой пацан. Так вот что толкую: объяви свою масть, холодный.
Сдерживая свое удивление, Мондель ответствовал:
– Прежде чем базар держать, клево было бы заварганить веник грузинский, потом по дури женатой пройтись и чалдонку перетрусить. Но не там мы тусанулись, брат. Два с боку в дырку цынкуют. Выдры нет, кипишить без понту. А про масть так пробазарю: сидельцем я был, им и век вековать буду.
– Разговоры правильные разговариваешь, но салазки мои нелопушные – не того ты роду-племени.
– Нынче, да, шуршу по-другому. На бугра городского мечу. Но, сам просекаешь, хапа ушла, черный день на пороге.
– На бугра, базаришь… – задумчиво проговорил худой и, подумав с минуту, сказал:
– Кличь меня Мопсом. Пасу город этот теплый. Человек мне нужен, чтобы вогнать его в хибару главную и чтобы стоял он там как свая, своих пацанов оберегая и отмазывая. И без кипешу чтобы.
Мондель уловил удачность поворота и заметил:
– Есть такой. Дело поставит – на цырлах пиджаки насаться будут. И для правильных всегда крыша будет.
– Не стоит пустому базару греметь. На то, что послезавтра будет, плечо подставлю, если сам не сдюжишь. Кресло тебе притаранят. С тебя же – завод кирпичный и два причала в порту. Это – на общак.
– Условия реальные. Шуршать пора, а я – в темнице.
Худой подошел к двери и постучал.
– Сейчас все обставим и разведем реально, – спокойным голосом сообщил он Монделю.
Когда тяжелая дверь растворилась, Мопс приказал:
