Апрель
«Первое апреля, День всех дураков! — отметила я, глянув на календарь. — И первая среди первоапрельских дураков — Минти Мэлоун! А также майских, июньских и июльских, ведь именно в июле я была „почти замужем» за отборным куском дерьма».
Стоя под душем, я решила: не собираюсь больше оставаться в дураках. Наконец-то я во всем разобралась. Все поняла. Прозрение — мучительный процесс, но он того стоит. Я словно родилась заново. Новая Минт. Наконец-то, наконец, я могу жить дальше. Говорила, что переживу это, и пережила. Теперь я беззаботна, как пасхальный цыпленок. Сама проклевала жесткую скорлупу и выбралась на солнышко, чтобы расти и хорошеть. «Во всем виноват один лишь Доминик», — удивленно повторяла я про себя. Я была ни при чем. Долгие месяцы казнила себя без вины. Оказывается, ответ прост: деньги, бумажки с водяными знаками, презренный металл. Просто и грубо. Я — всего лишь жертва алчности Доминика.
Одеваясь, я подумала: «Спасибо Господу, что на свете есть Вирджиния Свиной Пирожок!» Если бы не она, я бы никогда не осознала всю низость и мелочность натуры Доминика. Ее неожиданный телефонный звонок расставил все по местам. Она разрешила головоломку. И вот теперь вагон метро, грохоча, несет меня в южном направлении, а я дружелюбно улыбаюсь пассажирам. Хотя пассажиров не так уж много, ведь сегодня Страстная пятница. Поистине страстная. В буквальном смысле слова. Ведь страсти, наконец, улеглись, и я обрела свободу. Я посмотрела на часы: без пяти девять, а на работу мне только к десяти. Так что, не доехав до станции «Эйнджел», я сошла на «Набережной». И, шагая по Стрэнду, залитому лимонными лучами солнца, ощутила лишь легкий укол при виде отеля «Уолдорф». Это было уже не сожаление о несбывшемся, но отголосок боли и унижения, которые Доминик заставил меня пережить. Миновав Олдуич, я двинулась по Флит-стрит, мимо Дома правосудия, старой редакции «Дейли экспресс» и «Пре-а-Манже». А потом повернула направо, к церкви Сент-Брайдз. Я знала, что будет нелегко, но мне требовалось пройти через заключительную фазу выздоровления, разыграть последнюю сцену спектакля.
Послонявшись минутку у крыльца, я зашла внутрь. Церковь была пуста. Совершенно пуста. Внутри оказалось тепло, как в утробе. Желтые цветы: солнечные бутоны нарциссов, кремовые тюльпаны и усыпанные золотистыми венчиками ветки форсинтии — напоминали о праздновании Пасхи. Во второй раз я прошла вдоль рядов к алтарю, и каждый мой шаг отзывался эхом. Я замерла на том самом месте, где стояла напротив Доминика в июле, и вдохнула аромат пчелиного воска, сладкий, как мед. До меня донеслись призрачные голоса: «Согласен ли ты? Согласен?..» — «Нет. Нет… Нет…» — «В болезни и здравии. В болезни…» — «Не могу. Не могу… Не могу…» — «Давай же, Дом. Давай…» — «Мы обязательно разведемся. Разведемся…» — «Ш-ш! Мадам! Ш-ш!» — «Не упади! Не упади… не упади…»
Потом я подняла глаза к потолку и попыталась представить, что над головой открытое небо, а вокруг — почерневшие, обугленные стены, обгорелые скамьи. «Вот что со мной произошло», — подумалось мне. Меня тоже разбомбили, до основания. Осталась лишь зияющая, разрушенная оболочка. Казалось, я никогда не восстану из руин. Но теперь я поняла, что ошибалась. Я родилась заново. Такая же, как прежде, и другая. Я воссоздала себя прежнюю, используя новую материю. «Нужно что-то сказать, — подумала я, — но что?» В конце концов, я просто произнесла: «Спасибо!» — и направилась к двери. По пути к выходу на глаза мне попалась доска с надписью: «Молитвы», сплошь усеянная записками. «Помолитесь за то, чтобы мы с Джулианом увиделись снова», — гласила одна. «За Элис, которая тяжело больна», — просила вторая. «За моего сына Тома, который волнуется из-за экзаменов», — молила третья. И тут я прочитала: «Помолитесь за мою дочь Минти, которая очень несчастлива». Я узнала папин почерк. Наверное, он вернулся сюда спустя несколько дней после свадьбы. Я сняла записку: мне уже не нужны молитвы. Потом вытерла глаза и пошла на работу.
«Воистину от великого до смешного один шаг», — подумала я, войдя в офис через полчаса и увидев Уэсли. У него был действительно смешной вид. Мало того, он выглядел странно. Не потому, что оделся нелепо, и не потому, что побрил голову. А потому, что был на девятом месяце беременности. Он… Ба!.. Я вспомнила, какой сегодня день, и улыбнулась собственной догадливости.
— Первое апреля — никому не верю, — сказала я. — Раскусила! Раскусила!
— Минти, это не шутка, — серьезно проговорил он и погладил свой выступающий живот.
Я вытаращила глаза. А что же еще? Вид у него был такой, будто он вот-вот родит. Он походил на мужика с того дурацкого рекламного плаката, который призывал мужчин «быть ответственными».
— Уэсли, если это не первоапрельская шутка, то что? — поинтересовалась я.
— Сопереживаю.
— Что?!
— Я сопереживаю. Проникаюсь чувствами Дейдры. Хочу до конца понять, что она ощущает. — Он задрал джемпер, демонстрируя нечто похожее на зеленый полотняный бронежилет, прикрепленный к животу скотчем.
— Это накладной живот, — объяснил он. — Для мужчин. Чтобы они сумели понять, каково их беременным подругам.
— О…
— Прислали из Америки, — похвастался он. — По Интернету заказал. У нас такие не продаются.
— И, слава богу, — порадовалась я. — Выглядит ужасно. Какой уважающий себя британец согласится напялить подобный кошмар?
— Ну… я же согласился, — ответил Уэсли. По-моему, он немного обиделся. — Мне кажется, это хорошая идея. Его можно чем-нибудь набивать, по мере роста эмбриона. Мы с Дейдрой уже на шестом месяце, — сообщил он. Потом встал и подпер ладонями спину. — О боже, моя спина меня убивает, — пожаловался он.
— Уэсли!
— Я буду так рад, когда все закончится.
— Хватит тебе!
— У меня жуткие спазмы…
— Ради бога, прекрати!
— И все время тошнит.
— Прошу тебя, Уэсли! — со смехом умоляла я. — Хватило с нас одной Мелинды.
— Кстати, ты слышала? Она возвращается на работу, — проинформировал он, достав каталог магазина «Малыш и мама».
— Что?! — Улыбка осыпалась с моего лица на пол.
— Мелинда возвращается. Ты еще не знаешь? Я в ужасе таращилась на него:
— Нет.
— Все о'кей, Минти. Не переживай, тебе ничего не грозит. Она будет работать в ночную смену.
— Звонки от придурков в прямом эфире?
— С двух до четырех ночи. У Джека были дыры в расписании, и она как раз подойдет, ведь не надо будет писать сценарий.
— Это уж точно.
— От нее требуется только не спать и отшивать крезанутых.
— Как только она согласилась после той жуткой ссоры?
— Очевидно, ей отчаянно хочется вернуться и быть «вадиоведущей», а Джек выбился из сил, пытаясь подобрать кого-то на эту должность. О, легок на помине… — добавил Уэсли.
— Доброе утро! — весело поздоровался Джек. В последнее время он выглядел намного счастливее. — Как у нас чисто, — подозрительно осмотрелся он. — Неужели рак на горе свистнул и пришли уборщики? Уэсли, мне страшно даже предположить, зачем ты запихнул подушку под свитер.
— Это не подушка, а накладной живот для сопереживания.
— Все ясно, — ошалел Джек. — Доброе утро, Минти! — обратился он ко мне. — У тебя довольный вид. Прямо-таки цветешь.
— Цвету? — с недоверием спросила я. — Правда?
— Да, — подтвердил он. — Цветешь и пахнешь. — Он взял со стола Уэсли «Книгу молодой мамы» и улыбнулся мне краешком губ. — Ты что, влюбилась?
— Что? О нет. Просто счастлива, — объяснила я. — Вот и все. Я будто родилась заново.
— Вот-вот, Дейдру это тоже ждет, — скорчив гримасу объявил Уэсли. — Наверное, это очень больно.
— Что? — спросил Джек.
— Я сказала «родилась заново», а не «родила».
— Ты уверена, что гормоны тут ни при чем? — не поверил Уэсли, доставая книгу Мириам Стоппард.
— Уверена. Это было внутреннее перерождение.
— А вид у тебя такой, будто ты влюбилась, — кинул Джек через плечо, заходя в свой кабинет.
— Да, — вдруг изрекла Моника. — И, правда.
— Вы что, издеваетесь, что ли? — рассмеялась я. Потом сняла трубку и позвонила Джо.
Понимаете, я хотела все ему рассказать. Хотела рассказать о своем новом прорыве. О том, как я выбросила Доминика на помойку прошлого. И мы договорились встретиться в «Скрин-он-зе-Грин», в Айлингтоне, в шесть часов на следующий вечер.
— Ты выглядишь отталкивающе, — восхищенно произнес он, громко чмокнув меня в щеку.
— На себя посмотри, страшилище! — весело ответила я и тут же оговорилась: — Это я, любя так тебя называю.
— Знаю-знаю, — улыбнулся он, и мы зашли внутрь.
Я еще раз посмотрела на него. Ощущение было такое, будто сегодня я впервые отчетливо его вижу — прежде темная тень Доминика застила мне глаза. Хотелось рассказать Джо о встрече с Домиником, но я решила подождать до конца показа. Это была новая фильмокопия классической картины Джона Шлезингера «Вдали от безумной толпы» [70].
