Он потому ее потерял, что пытался причесать тем же гребнем, каким причесывал всех остальных. Он боялся позволить ее себе после всего, что было с ним до. Он ошибся. Думал, бумеранг, а оказалось – грабли.
Кстати о граблях. Сад. Им определенно нужен будет сад. Хотя бы небольшой. Он вполне себе вписывался в планы Романа на остаток жизни. А завтра можно спроектировать детскую. Но с этим сложно, когда не знаешь, мальчик у них или девочка.
У них – мальчик или девочка. С ума сойти.
Он сидел над макетом несколько часов, периодически отвлекаясь на еду и на то, чтобы выпить таблетки. Надеялся, что простуда отступала, впрочем, заморачиваться на нее ему было сейчас некогда. Хотелось успеть до конца дня.
И это Моджеевскому удалось. Когда он хотел, то многое мог. Почти все.
И в начале восьмого вечера, когда Женя уже добралась до дома, ей в личку прилетело наконец сообщение от самого неугомонного из знакомых ей олигархов. Еще и с картинками.
«Вот для этого», - обрадовал ее Роман, отчего она едва не подкатила глаза.
Сидишь за ужином, никого не трогаешь, пытаешься читать книжку. И тут – какая честь! – он вспомнил о ее существовании! Женя сперва даже смотреть не хотела, что он там писал, но все же не удержалась. И дошло до нее отнюдь не сразу...
... а уж когда дошло!
«И как это понимать, Моджеевский?» - не то. Стерла.
«Чего ты от меня хочешь? Это новая подачка?» - нет, она примерно представляла себе, что он ответит, если для чего-то поставил себе цель помириться.
«Оставь меня в покое, пожалуйста» - вроде бы, и ничего. Но рука отправить не поднялась.
И Женя вскочила с места, забегав по кухне, в несвойственном ей возбуждении. Хорошо еще, что папа не видел, запропав в мастерской – какую-то новую коллекцию готовили.
Сил оставаться в спокойствии не было. Это странно. Так странно – одновременно чувствовать и бешенство, и обиду, и тоску, и любовь. Все сразу. Все перемешано. Почему-то иначе с этим мужчиной у нее никак не получалось с самого первого дня. О, она прекрасно помнила времена, когда ее доставали его бесконечные свершения, от которых проблем было больше, чем положительного результата. Она сознавала, что когда-то всерьез опасалась каждого следующего его шага – те неизбежно приводили к хаосу в ее жизни и в жизни окружающих.
Она помнила и собственные сомнения в том, что ей действительно с ним по пути. Помнила, как далеки они были друг от друга после нелепо окончившегося отпуска в Италии и особенно – после Роминой командировки в Мюнхен. Немалую роль в этом сыграла и его бывшая жена, и ее увлечение Артом от одиночества. Ведь ей тогда и поговорить было не с кем.
Но еще Женя знала, что никогда и ни с кем не смеялась так, как смеялась с Ромкой. И никто не умел быть таким очаровательным, каким умел быть он, когда хотел. И ни в чьих объятиях не оказывалось так тепло и надежно, как в его. И никто не способен был так быстро и... правильно решать проблемы, как он. И дело тут не в его статусе, не в его деньгах. Просто... он все это мог, знал как, понимал, что для этого нужно делать. При любом раскладе. Решительности Моджеевскому было не занимать. И горячности. И способности рубить с плеча.
Он защищал тех, кого считал своими. Он мог заслонить от целого мира. Он мог быть почвой под ногами. Он и для нее ею стал.
Что же тут удивительного, что она так сокрушительно, как подкошенная, упала, когда он все это у нее отнял, расплатившись? Отнял себя в один миг. Вот такого – шумного, взрывного, постоянно движущегося, даже когда ей хочется посидеть в тишине.
Теперь ей не сиделось. Она бродила по комнатам, собирая разбросанные то там, то тут вещи и складывая их – что-то в шкаф, что-то в комод, что-то в стирку. Зачем-то протерла пыль – вечер понедельника самое время для этого, ага. Полила цветы.
А потом оказалась на балконе, кутаясь в старое пальто, и глядела на Ромкины окна, пытаясь хотя бы немного разобраться в себе, понять, что со всем этим делать. В его спальне – она ее безошибочно нашла – горел свет. Значит, он там. Впихнул ей как подачку, а теперь там. И еще изображения дома в ее телефоне, в которых четко угадывалось, каким этот дом будет.
Как ему снова поверить? Можно ли ему снова поверить?
Что тогда случилось? Что-то же случилось! Она и в тот сентябрьский вечер это чувствовала.
Что так сильно его скрутило, что он ушел? Что она такого могла сделать? Надо ли ей это знать? Хочет ли она это знать?
Женя судорожно перевела дыхание и нырнула назад, в комнату. Не чувствовала ни холода, ни сырости. Только бесконечную усталость. А ведь и правда – еще только понедельник. Вернулась на кухню. Взяла в руки телефон. Положила ладошку на живот, в котором велась активная вечерняя жизнь. Первые шевеления она стала чувствовать больше месяца назад. Сначала даже не поняла. Сейчас точно знала. Немножко внутри, капельку под пальцами. С каждым днем – все ощутимее.
Хмыкнула.
Стерла написанное и быстро набрала:
«Ты об этом мечтаешь?» - это и отправила, представляя себе, как он хватает трубку, едва только раздался звук уведомления.
Была недалека от истины. Роман уже думал, что ответа не будет, когда тот пришел. Даже всерьез размышлял над тем, что прямо сейчас ей позвонит и спросит, что она думает об этом. Держался лишь потому, что боялся, что начнет орать. На Женю нельзя орать. Никогда больше. Довольно безобразной сцены у университета.
А тут вдруг вопрос. Странный такой. И вполне в ее духе. Об этом ли он мечтает.
Черт возьми! Откуда он знает, о чем мечтает? Ему некогда мечтать, когда столько дел! У него Женя, двое детей с третьим на подходе, «MODELIT», собака, бунтующая Лена Михална, благотворительные проекты и куча такой чепухи, какая никому и не снилась.
А хочет он рядом с собой только ее! Эту женщину-девочку, которая будто бы так и не повзрослела. У которой столь многое в первый раз. Которая... не боится мечтать.
Роман сглотнул.
Откинулся головой на подушку.
Заставил заткнуться все голоса, наперебой орущие в его голове варианты ответа.
И написал:
«Да, об этом, с садом и у моря. И чтобы был небольшой причал, только наш. Сейчас тут ничего не понятно, но мне кажется, что остальное можно дорисовать».
«Это ты сам проектировал?»
Нет, блин! С Норманом Фостером!
«Сам, конечно. Если помнишь, у меня диплом архитектурного валяется».
«Помню. Красиво получилось».
«Правда нравится?»
«Правда. Нравится. Наверное, будет хорошо, если получится его построить».
«Не если, а когда, Женя. Ты же знаешь».
«Еще бы!» Отправить. Женя усмехнулась. Еще бы она не знала! Никаких «если» в случае Романа Моджеевского быть не может.
Она прилегла в постель. Моджеевский перевернулся набок. Обоим казалось, что они не одни сейчас.
«Мне пора спать, у меня режим)))» - от нее.
«Конечно, ложись! Ты хорошо себя чувствуешь?» - от него.
«Да, все в порядке. А ты? Как твой грипп?»
«Мне лучше, но работу на этой неделе точно прогуливаю».
«Можешь себе позволить. У меня Горбатова».
«После вашего новогоднего корпоратива даже я ее побаиваюсь. Хотя все оставить на Фролова тоже страшно».
«За неделю не развалит. Алена твоя не позволит».
«Она не моя. Все еще ревнуешь?»
«Иди нафиг, Рома!»
«Тебе тоже спокойной ночи».
Но какое спокойствие от ночи, когда оба смотрели в потолок и испытывали тот волшебный подъем, о существовании которого, кажется уже и забыли. Этот подъем назывался словом «надежда». Они оба впервые за долгое время начинали надеяться, каждый на свое, но все же каждый – на одно и то же. Потому что ни для одного из них без другого счастье уже возможно не было.
Думали, спать не смогут. И сами не заметили, как уснули. Крепко, сладко и до самого утра.
А утром он всполошился. И всполошил ее.
Аккурат за завтраком Женя получила вопрос прямо в лоб:
«А ты хотела бы дом?» - как если бы его подбросило на месте от осознания, что никогда не спрашивал о том, чего она хочет. А он и правда не спрашивал – он ставил перед фактом. Всегда, с самого начала.
