Только после этого Моджеевский снова посмотрел на Арсена. И вдруг улыбнулся:
- Так вот почему ты так ни с кем и не ужился.
- Речь не обо мне.
- А я не хочу постоянно, всю свою жизнь ждать подвоха от женщины, которую люблю. По-твоему, что? Дурь это? Чокнулся на старости лет и в любовь ударился?
- На то и похоже, - громыхнул Борисыч. – Ты очевидные вещи игнорируешь! Почему не позволил мне пробить того клоуна? Боишься, что правда окажется не такой, как ты себе нафантазировал? Ты же всегда был реалистом. Что ж тебя так торкнуло?
- Да я и есть реалист! – повысил голос и Моджеевский. – И, в отличие от тебя, пытаюсь оценивать ее объективно! Именно ее, а не шаблон, в котором все это время жил! Ты реально всех баб так судишь? Вообще всех? Включая свою нынешнюю?
- Не всех!
- А! Ну да! Нина святая!
- Ну уж явно не эта твоя.
Роман зло хохотнул и отвернулся. Телефон молчал. Жрать – хотелось жутко. Лучше б они с Арсеном забухали, как в нормальные времена, чем вся эта чушь, из-за которой руки чесались долбануть старого друга. Но жизнь показывала, что даже забухать вместе у них все меньше поводов.
Вышвырнуть его – не вышвырнешь. Он столько обо всех Ромкиных потрохах и внутренностях знает – потом в жизни не отмоешься. Но ведь это именно он, Моджеевский, помог ему на ноги встать. Его усилиями сейчас у Коваля даже собственная охранная фирма имеется. Шустрит мужик, зарабатывает. Бога ради, но как бы там ни было, а войны лучше избежать. Даже если тянет этому идиоту зашоренному сейчас морду начистить. А в действительности чистить ее только себе…
- Знаешь, - заговорил наконец после долгих раздумий Роман, - давай договариваться на берегу. Что бы дальше со мной ни было, и чем бы ни обернулось... это тебя не касается. Я понимаю все про твои стереотипы, и работа у меня явно на это повлияла, но Арсен... – он скрежетнул зубами, - условимся так: либо ты принимаешь Женю вне этой чухни, которую тебе твой жизненный опыт и чутье подсказывают, и понимаешь, что она есть... и будет... либо расстаемся полюбовно. Ты остаешься при своем, но ко мне больше отношения не имеешь. Я против тебя в жизни слова не скажу. По доброй памяти буду даже рекомендовать знакомым. Но безопасника поищу другого. Вот такая перспектива. Достаточно доходчиво?
- Достаточно, - отозвался Коваль после некоторых раздумий и поднялся. – Твои заботы. Но учти, я тебя предупреждал. И если она тебя кинет в компании со своим клоуном, разбирайся сам.
- Разберусь, Арсен. Мы на то и мужики, чтобы за свои поступки отвечать. Может, все-таки будешь яичницу? Еще омлет могу... или тосты?
- Приятного аппетита, Рома.
На том визит вежливости был окончен. Моджеевский отправил дорогого гостя восвояси – в смысле в офис, а сам и правда взялся готовить. Чат с Женей молчал. Наверное, работает, упрямица. Но пора было начинать учитывать ее желания. И ее упрямство. И ее всю, целиком, какая есть. И еще в один из дней, когда ми́нет риск ее заразить, сунуться к ней и выяснить все до конца. Потому что ну сколько уже можно?!
«Ты серьезно боишься высоты?» - в обеденный перерыв решила выяснить все до конца и Женька.
«А я не рассказывал, что ли?»
«Нет».
«Ну ок... короче, мне было восемь лет, когда я на спор влез на трубу котельной...»
Когда рождается новое
Мы уже говорили об этом на первой странице, но и теперь, на сто какой-то, возьмем на себя смелость напомнить нашим читателям (не потому что сомневаемся в их памяти, а исключительно ради красоты текста), что для начала любого романа весна – наиболее подходящий среди всех прочих сезонов.
И на то есть свои причины, на наш взгляд, довольно веские, ведь весна – это время, когда рождается новое или пробуждается к жизни старое, но самое важное. И от весны до лета рукой подать, тогда как путь от осени до марта – бесконечен не по календарю, а по ощущениям.
А еще весна – это время безумств, даже если котики распуганы, а великовозрастный и седоватый Ромео вовсе не карабкается в окно третьего этажа по пожарной лестнице или водосточной трубе. Этот Ромео боится высоты, только-только очухался после болезни и стоит у ворот Гунинского особняка на улице Молодежной. Стоит недавно, глядит, как в каких-то тридцати метрах от него в природном обрамлении цветущего миндального дерева самая восхитительная из всех Джульетт, его собственная Джульетта Андреевна, очаровательно беременная его ребенком, ведет чинную беседу со своей соседкой, местной Жанной д'Арк.
Ромео не прислушивается. Ромео готовится войти. Войти бесповоротно. Войти, чтобы остаться с ней на весь остаток жизни, сколько бы ему ни было отмерено. И пусть бы только бабка куда-то делась с дороги, потому что совсем не так Моджеевский представлял себе их с Женей встречу.
Он шел на поправку медленно, но верно, бесясь от того, что ни на что не годен, и пытаясь использовать убегающее от него время с пользой, пока наконец не выздоровел окончательно. Чертов грипп отыгрался на нем в этот раз за все бесцельно прожитые годы, полные бычьего здоровья и некоторых излишеств.
Зато за эти дни он по фотографиям от своего агента выбрал несколько участков для возведения будущего Моджеевского поместья, и надо было лишь окончательно остановиться на самом подходящем, но это он планировал сделать с Женей, если...
... если, мать его, он сейчас ее уломает.
И это самое слабое место в его стратегии, потому что он с трудом представлял, как уламывать будет. Они ведь так и не вернулись к вопросу обсуждения их отношений, и каждый старательно избегал этой темы, будто бы ею можно обжечься, а они оба только-только начали приходить в себя. В остальном – общались как друзья с легким намеком на флирт. И это было слишком мало, чтобы Роману казалось достаточным.
Настолько мало, что вот прямо сейчас до него доносится скрежещущий голос Антонины Васильевны, вещавшей на весь двор отвратительнейшую сентенцию из всех, что Моджеевский когда бы то ни было слышал: «Вот из Гарика отличный бы папаша получился!»
Какой-такой нахрен папаша?!
Для кого папаша?!
Для его, Моджеевского, ребенка – папаша?!
То есть к ней по-прежнему через претендентов не пробиться?!
Интересной жизнью живет милая его сердцу Джульетта Андреевна, прямо сейчас зашедшаяся смехом, отчего у Романа как-то сразу на душе стало и светлее, и теплее, и именно поэтому же он не слышал Жениной реплики, но ему вполне довольно было того, как недовольно поджала губы старуха, что заставило его даже кивнуть самому себе: мол, знай наших!
- Не хочешь Гарика? – посчитала нужным уточнить Антонина Васильевна.
«Не хочет», - удовлетворенно констатировал про себя господин Моджеевский.
- А есть еще варианты? – донесся до него Женин веселый голос. Вот чума. Варианты ей подавай.
- Ну а сосед наш новый! Как на тебя смотрит! Я такой голодный взгляд только у дуры Марты и видела!
Это она про Юрагу, что ли? Так свалить уже должен был, мать его, за буго...
Додумать эту мысль Роман не успел. Далее все происходило слишком быстро, а он только после гриппа! Да и возраст не тот.
Одновременно с кошачьим воем откуда-то из окон раздался угрожающий вопль: «Где топор?! Ты, гадина, куда топор дела?!»
Орал, несомненно, мужик. Женщины на крыльце испуганно переглянулись, о чем-то почти по-птичьи заклекотали, Женя вся собралась в напряженный комок, а Антонина Васильевна принялась увещевать, что ничего, мол, страшного.
«Зарублю обоих! Топор где?» - еще более устрашающе понеслось по улице из окна, кажется, точно на первом этаже, аккурат у Жениного подъезда. Моджеевский же тоже подобрался.
- Надо ж сделать что-то! – выкрикнула Женька.
- Да не зарубит он никого! – запричитала Антонина Васильевна. – Это ж Бухан, он и мухи не обидит.
И тут из окна с треском и звоном пополам полетела табуретка, рассыпая вокруг себя стекольные брызги. Женя взвизгнула, а старушка сориентировалась куда быстрее ее и уж точно куда быстрее Моджеевского, отпихнув беременную соседку в самый дальний угол крыльца под козырьком и продолжая что-то кричать, но ее было совсем не слышно из-за визга, доносившегося из нехорошей квартиры.
