Находясь в неописуемом волнении, я кинулся домой, чтобы поделиться новостью.
— Это птица. Ты перепутал, — вынес вердикт батя, перед этим внимательно посмотрев на меня.
Мля, да я и с похмелья не перепутал бы птичье личико с такой страшной мордой! Но мои доводы никто не слушал, до тех пор, пока в очередной прекрасный день морда не соизволила вылезти из скворечника до подмышек.
Лежа на животе в отверстии, свесив лапки вниз и оглядывая мир глазками, похожими на черную икру, там царствовала Ее величество белка. Я даже немного расстроился. Одно дело, когда в твоем скворечнике живет загадочная волосатая морда, и другое дело, когда тривиальная белка.
Я нашел, где у ней там глаза, и, пристально глядя в них, обратился к животине.
— Слушай, белка, — начал я издалека, — ты куда дела гражданина птицо? Съела?
Товарищ белка смущенно молчала и шевелила носом.
— Молчишь? Вину свою чуешь? Поди, съела мамашу с птенчиками и перышка не оставила? — Я шмыгнул носом, вытер слезинку. Птичку было действительно жалко.
Потом, оклемавшись от обрушившегося горя, проведя нехитрое следствие и не найдя каких-либо доказательств птицеубийства в виде перьев, я пришел к выводу, что птичка была изгнана без кровопролития простым пинком под зад.
Но была в поведении этого рыжего рейдера одна странность: никто не видел, как она ходит, прыгает, да и вообще двигается. На глаза она попадалась только в одном положении: лежа на животе на пороге своего дома и свесив свои руки наружу.
…В этот день я, разомлев от жары и пива, сидел на пластмассовом стульчике недалеко от березы и наблюдал уже традиционную картину — белку в позе «панка тошнит в окно».
Так прошел час, два… Я успел подремать, проснуться, а белка все висела, как презерватив на ветке под окном.
Нехорошее предчувствие закралось в душу. На улице градусов тридцать, ни ветерка, а она не шевелится уже столько времени. Значит, сдохла. Может, от жары, а может, и болела чем хроническим.
Срочно собрав консилиум из домочадцев, я вынес на обсуждение вопрос о возможной скоропостижной кончине белки.
Пристально вглядевшись в свисающий на подмышках трупик, батя безапелляционно и авторитетно изрек:
— Это бельчонок.
— Ма-а-а-а-ленький, — протянула сестрица.
— Не шевелится, — подметила внимательная матушка.
— Значит, сдох! — Батин диагноз подвел черту авторитетному консилиуму.
На повестке дня замаячил второй вопрос. Если проблему с диагнозом мы закрыли грамотно и быстро, то что делать с телом усопшего, который к тому же висит на высоте метра три, никто себе не представлял. Все сочувственно смотрели на сдохшую белку, качали головами…
— Жарко, — подметил наблюдательный батя.
— Завоняет, — грамотно молвила сестра.
— Надо выколупать ее оттуда. — Матушка активно приняла участие в совещании.
— Тащи лестницу! — батя опять авторитетно закончил дискуссию, которая своей краткостью напоминала предыдущий жаркий спор.
Лестницу я принес и установил к дереву, но, глядя на примеривающегося к ней батю, позволил себе немного усомниться.
— А не навернешься? — дипломатично поинтересовался я.
— Ты чё?! — Возмущению бати не было предела.
Он с легкостью и даже где-то грациозно закинул свои сто килограммов сразу на вторую ступеньку. Лестница крякнула и погрузилась в землю как раз по ступеньку со стоящим на ней батей.
— Устойчивее будет! — Батин энтузиазм не знал предела.
Довольно-таки проворно он взобрался к скворечнику и с надеждой в голосе тихонько позвал:
— Бе-е-елка… Белочка-а-а… Ты жива?
Все с напряжение ждали, что ответит белка, но ее мохнатое тело безвольно свисало и всем своим видом подтверждало диагноз.
— Сдохла! — окончательно диагностировал батя, глядя на нас сверху вниз, и брезгливо схватил белку за свисающую лапу.
Выдернуть труп из скворечника он не успел, поскольку в следующую секунду белка, разомлевшая от солнца и спящая, как ребенок, навела резкость и узрела какое-то существо, которое весьма грубо и недружелюбно держало ее за лапу.
— Итихума-а-ать!!! — истошно застрекотала белка и взмыла вверх.
Батя, не ожидавший от совсем мертвого трупа такой спортивной прыти, как-то нервно дернулся и сам чуть не взмыл вверх по дереву. Он даже сделал инстинктивную попытку спрыгнуть с трехметровой лестницы, но почему-то вовремя остановился. Хотя зрители внизу уже предусмотрительно разбежались в разные стороны.
…А на верху березы, на толстом суку, сидела белка, шевелила губами и периодически показывала нам что-то, хлопая правой лапкой по согнутой левой.
P.S. Она вернулась. Все лето мы кормили ее орешками, которые специально для этого покупал батя. А потом она ушла. Но, видно, с нами и этим местом у нее было связано очень многое, поэтому белка свила себе гнездо на соседнем дереве и каждый день спускается вниз за своими тремя орешками.
А помните, в моем далеком, а вашем не знаю, детстве был такой — не побоюсь этого слова — тренажер, который назывался — прости мне мой склероз — «Кузнечик». «Кузнечик» — это такая палка с пружиной и подставками под ноги. Встаешь на подножники, крепко цепляешься за ручки — и понесся прыгать, как одноногий пират Сильвер, хлебнувший адреналину.
Улицы нашего поселка, особенно на пике популярности этого прыгунка, смотрелись как планета, населенная прыгучими блохами. А ты представь: штук двадцать отмороженных детишек с криком и матерщинным гиканьем скачут по улице. Сюрреализм во всей его красе. Некоторые, самые затейники, умудрялись стащить дома длинный плащ, напяливали его так, что он закрывал инструмент до самой земли… Зрелище, которое потом представало перед глазами, заставляло вздрогнуть даже меня, далеко не самого паиньку в команде. Когда это существо в плаще начинало свои прыгающие передвижения, то некоторые тетеньки даже приседали над собственными свежими лужицами.
Когда мне купили такой девайс, счастливей меня был только соседский Вадик, потому что намедни, прыгая по квартире на «Кузнечике», он умудрился своей головой отколоть огромный кусок штукатурки с потолка, а при последующем, произошедшем, вероятно, по инерции, прыжке этой же головой снес напрочь люстру из чешского хрусталя. После чего, потеряв равновесие, завалился набок и лишил семью стеклянной дверки в гарнитуре.
Родители Вадика отличались нравом крутым и были весьма скоры на расправу, но, на удивление, в этот раз ему ничего не было. Хотя он и отчаянно ссал предстоящей экзекуции, но тихая волна гнева, прошедшая мимо него, показала, что все-таки бывают на свете чудеса. И поэтому я был на втором месте по объему счастья на одну маленькую детскую душу.
…Помня нелегкий путь друга к совершенству, для тренировки я выбрал кухню. Во-первых, там не было люстры, во-вторых, там не было стеклянных дверей. И в-третьих, мне просто было западло тренироваться на улице. Там я должен был появиться уже если не мастером спорта по кузнечику, то кандидатом, точно.
Странно, но на кухне, пока я осваивал походку тушканчика, ничего криминального не случилось. Вмятина на холодильнике не в счет.
Наконец пришла пора явить себя обществу, которое громко резвилось на улице и являло собой ту беззаботную вакханалию, при вспоминании которой меня пробивает на ностальгию.
…Скрипнула подъездная дверь, и с железным тушканчиком наперевес появился я, весь улыбающийся и в белом… Хотя немного вру. Улыбался, это да. А вот насчет белого… Ну не в моде был тогда этот цвет в моей среде. На мне ниже пояса висели чисто пацанские треники с вытянутыми коленками, которые во время ветра шевелились в разные стороны, напоминая клюв любопытного пеликана. Сверху, тоже по моде, я был облачен в майку. Какого она была раньше цвета, не вспомнит даже матушка, но пара треники + майка говорила о том, что я не в консерваторию иду.
Понятно, весь дикий дивизион поздравил меня с покупкой, и, лицемерно поцокивая языками от восхищения, каждый по разу пропрыгал на моей боевой блохе. Хотя чё цокать-то было? Разнообразием моделей «Кузнечик» нас не баловал, а как-то даже совсем наоборот. Конкретно совсем. В нашем магазине модель на тот момент была всего одна, поэтому все мы скакали на совершенно одинаковых девайсах.
«Эх, мать!» — Я красиво запрыгнул на тушканчика и заскакал по направлению к горке. Прыгать на воле оказалось намного лучше, чем на кухне среди четырех стен, где прыгать приходилось преимущественно только вверх.
Минут через десять я освоился уже настолько, что скакал как ахалтекинец. Особенно хорошо и далеко прыгалось с горки. Основная опасность была в том, чтобы не упасть на землю, и все мое внимание было сосредоточено именно на этом…
На чем было сосредоточено внимание мужика, я не знаю. Осторожной поступью он шагал с работы, неся в руке свернутые в трубу ватманы, шевелил губами и загибал пальцы на левой руке. Может, это был бухгалтер, которого заставили рисовать стенгазету, а может, еще кто. Я не знаю. Мне было не до этого. Я скакал.
