— Я умоляю вас, — говорю я, — если кто-нибудь по той или иной причине отделится от кортежа, нейтрализуйте его. Я вынужден отлучиться.
И дорогой неутомимый Сан-Антонио уходит опять.
Из туалетной комнаты раздаются стоны. Я врываюсь туда. И вижу Берю. Он пылает, как охваченная пламенем вязанка хвороста. Рукава засучены. Галстук на боку.
На кафельном полу, у его ног, валяется Дюпанар. На черепке здоровенная, как баклажан, шишка. Бровь рассечена. Он массирует свой живот. Причем с таким видом, будто спрашивает себя, что же у него там такое внутри, что мешает ему смеяться.
— Ты видишь, — шепчет Берю, открывая кран, чтобы ополоснуть руки, я принял решение, Сан-А.
А так как я смотрю на него глазами, полными страшного любопытства, он продолжает:
— Теперь, когда это дело закончено, по дороге в Париж мы сделаем небольшой крюк и заскочим в Брид-ле-Бэн, чтобы поздороваться с моей Бертой. Когда мужчина переживает слишком большое разочарование и его переполняют чувства, он испытывает потребность вернуться к своей супружнице и вновь погреться в тепле своего дома. Мне кажется, что без моей моржихи время идет очень медленно. И потом, я так перед ней провинился, что она вполне заслужила свою долю ласки по высшему счету.
— Я одергиваю его:
— Ты все переворачиваешь с ног на голову. Толстый. Перед тем, как разыгрывать передо мной сцену «воин на отдыхе», объясни, что здесь произошло.
Он делает мне знак подойти к самой дальней раковине. В раковине на дне лежит небольшая коробочка, усеянная кнопками, из нее торчит миниатюрная антенна. Похоже на транзистор. Но это, тем не менее, не транзистор.
— Во время твоего отсутствия мне пришла в голову мысль обыскать этого старого перечника. И я нашел у него эту штуковину.
Когда он увидел, что я его раскрыл, он попытался прокомпостировать меня вот этим инструментом…
Он вытаскивает из кармана приличных размеров пистолет 9-го калибра.
— Только, — продолжает он, — ты меня, Берю, знаешь…
Меня переполняют эмоции. Я беру его за шею и крепко целую его в шершавую щеку.
— Я не только знаю тебя. Толстый, но кроме того, я тебе очень за все это признателен. Ведь это ты спас положение, мой старый полишинель, мой старый пожиратель сыров, мой старый опустошитель бутылок, ты один, мой дорогой, мой славный сыскарь!
Мы катим в направлении Брид-ле-Бэн по этой прекрасной и утоляющей жажду Савойе.
На память школе Толстый оставляет свой ни на что не пригодный драндулет, такой же неприкаянный и потрепанный, как его великодушный хоззян-дароносец.
Мы помогли нашим лионским коллегам и, благодаря показаниям Дюпанара, можно надеяться, что будет арестован и мнимый Авель Канто, и станет, наконец, ясно, что случилось с настоящим! Бывший морской бродяга во всем признался: банда рондурасских террористов, пытаясь найти в школе союзника, вступила с ним в контакт, пообещав за услуги кругленькую сумму. И Дюпанар согласился. Он провел Долороса в школу, чтобы «прикончить самоубийством» Кастеллини. Он же заметил Матиаса на лестнице, когда стоял на карауле во время этой операция. Он подумал, что знаменитый преподаватель по пулевым отверстиям видел, как сбросили того, и сообщил об этом своим «нанимателям», которые и попытались нейтрализовать Рыжего. И это, по существу, их и погубило.
В тот день, когда Бардан, встревоженный открывшимся ему обманом, вернулся в школу, чтобы рассказать обо всем директору, в его приемной он что-то болтнул этому тихому малому на побегушках. Роковое стечение обстоятельств! Дюпанар понял, что все может провалиться. Он испугался и предложил несчастному Бардану пропустить рюмочку «для поднятия духа», и эта рюмочка того, собственно, и погубила. А поскольку этот типчик кроме всего прочего был еще ночным сторожем, мнимый Авель Канто смог совершенно спокойно установить свою адскую машинку! Сначала он хотел ее спрятать в санчасти, потому что это помещение было очень крошечным, и у него было больше шансов поразить свою знаменитую мишень, но мы с Ракре помешали ему. Тогда он был вынужден искать другое место и выбрал телевизионный салон. Он замаскировал бомбу в трубе подставки телевизора. Взорвать бомбу должен был по радиопередатчику Дюпанар.
— Над чем ты опять ломаешь голову? — с тревогой в голосе справляется у меня Его Высочество.
Удачно проведя операцию, он уже как-то забыл о своей крупной душевной неудаче.
— Я от начала до конца мысленно пробежал это дело, Толстый! Я всегда так поступаю, перед тем как предать дело пыли забвения.
— Да, мы не раз о нем вспомним, — соглашается он.
— Да нет, Берю, наоборот, мы его быстро забудем и выкинем из нашей памяти.
— С графиней будет посложнее! Как она меня унизила, эта дрянь!
— Твоя графиня исчезнет из твоего прошлого, как и все остальное. Когда ты встречаешься с людьми, вещами, то кажется, что ты их уже давно знал, но как только ты с ними расстаешься, кажется, что ты их вовсе и не знал…
Он пожимает плечами.
— Ты прав. Отныне я буду больше внимания уделять моей Берте. Когда я так много говорил о ней в своих лекциях, до меня дошло, как я к ней привязан!
На закате дня мы останавливаемся у гостиницы «Отельпансионат Пузо Махатмы Гранди», в которой остановилась Б.Б. (не путать с другой Б.Б. —Брижит Бардо).
Толстый хорошо знает хозяина гостиницы, и тот по знакомству сделал для него большую скидку, потому что сезон уже заканчивался.
Консьерж сообщает нам, посмотрев на доску с ключами, что госпожа Берюрье находится у себя в номере, от чего Мастодонт приходит в дикий восторг.
— Ты отдаешь себе отчет, — говорит он, смело поднимаясь по лестнице, — моя малютка ведь могла пойти погулять, но, нет: она замуровывает себя в своей комнатенке, чтобы подольше подумать о своем Александре-Бенуа и наслаждаться тем, что она худеет. Боже милосердный, как же я мог доставлять неприятности подобной супруге!
— Сейчас ты искупишь все твои грехи, — утешаю я его. — У тебя впереди целая жизнь, чтобы превратить ее жизнь в многоцветный рай.
Мы останавливаемся перед дверью с номером 22, что на жаргоне означает «атас» (положение жены полицейского обязывает). Тук-тук! Стучит указательным пальцем толстяк Берю.
Нам отвечает взрыв смеха. Тучного, обильного, радостного органического смеха, который чем-то напоминает бульканье опрокинутой винной бутылки. Берю смотрит на меня и улыбается.
— Она, должно быть, читает отрывной календарь «Вермо», говорит он.
И открывает дверь.
С первого взгляда комната кажется пустой, но мы все-таки решаемся войти. И перед нами открывается необычное зрелище. Берта Берюрье, в ванной комнате, в одной комбинации, сидит на коленях здоровенного мужика не менее десяти пудов весом. Мужик в одних плавках. Никогда еще такая куча живого мяса не сидела на одном биде (потому что громила сидит на биде). Никогда, никогда в жизни я не видел такого скопления сала в таком тесном пространстве. Ванная полна серого и пахучего дыма, и все кажется нереальным в этом чаду. На кафельном полу ванной стоит походная газовая плитка, на плитке чадящая сковорода, на которой в почерневшем масле жарятся около дюжины сарделек.
— Берта! — вопит Берюрье.
Она подскакивает и опрокидывает сковороду. Растекающееся по полу масло обжигает ступни толстокожего ископаемого. Тот издает звук, похожим на мычанье, от которого лопается эмаль ванны и срывается воронка душа. Чтобы облегчить страдания от ожога, он ставит ногу в умывальную раковину и открывает кран с холодной водой. Пол его тяжестью раковина срывается с кронштейнов и падает ему на вторую ногу. И он снова испускает дикий рев.
За это время Берта пришла в себя и с непринужденным видом восклицает:
— Какой приятный сюрприз! Вот чего не ожидала, так не ожидала, конспираторы вы мои хорошие!
Она подходят к нам, пожимает мне руку, а своего обалдевшего мужика целует в губы.
— Я представляю вам своего соседа по номеру господина Альфонса, говорит она.
Сверхтучный склоняет в поклоне свой бюст мамонта. У него двадцать три спадающих каскадом подбородка и свисающие на грудь щеки.
— Мы с господином Альфонсом убиваем время, — воркует хват-баба с курорта Брид, — жизнь здесь не очень веселая. Ты здесь, так сказать, в одиночестве.
Голос господина Альфонса напоминает тоненький голосок евнуха или сюсюкающей маленькой девочки. Он говорит, что не хочет нас беспокоить, забирает свои штаны размером с воздушный шар братьев Монгольфьер и, прихрамывая, репатриируется в свои владения.
Берюрье смотрит ему вслед и покачивает головой с видом человека, который сейчас вот-вот умрет, или которому обещают, что через неделю его покатают на яхте.
— Хорошенькое дельце! — вздыхает он.
Берта подскакивает.
— Ты, хам, ты, может быть, думаешь, что между господином Альфонсом и мной что-то было! Мы были легко одеты, потому что в гостинице жарко натоплено, только лишь поэтому!
