не унималась цыганка. — Дам тебе горошину с наговором от злодейского умысла. Ты ей три ночи грудь натирай с правого бока на левый, а потом брось ее в мышиную нору и плюнь через плечо.
— Ладно уж, давай, — засмеялся Леонтий Петрович. — Люблю пошутить.
Вечером он разговаривал с женой о цыганах, о цыганских кибитках, о том, что неплохо бы съездить в Москву и сходить в театр «Ромэн». Гриша продекламировал: «Цыгане шумною толпой по Бессарабии кочуют…» Потом пили чай с вареньем и заводили пластинку «Мой костер».
Перед сном Леонтий Петрович взял горошину и принялся натирать ею грудь. Гриша высунул голову из-под простыни и сочувственно наблюдал.
— Папа, не так, — заметил он. — Нужно с правого бока на левый.
— Фу ты, — плюнул отец. — И чего ты не спишь?
— Я сейчас усну, — виновато прошептал Гриша.
Но он долго еще не спал и все думал о том, что хорошо бы взять у отца горошину и натереть себе грудь. Тогда учитель математики, Федор Кузьмич, может, перестал бы срывать на нем зло и ставить ему двойки.
А. Чистяков
ГОРЕ НА МОТОРЕ
Окончив училище механизации сельского хозяйства, Пашка Шуткин свою работу в машинно-тракторной станции начал с пешего хождения.
Потом, год спустя, у него появился какой-то велосипед, марку которого так и не мог установить ни один специалист. Только закадычный Пашкин друг механик Вася Булкин — отъявленный балагур и насмешник — сделал заключение:
— Твоя машина, Паша, французской марки.
— Почему ты так думаешь? — спросил Пашка, смущенно посмотрев на принимавших участие в экспертизе трактористов.
— Потому так и думаю, — разъяснил Вася, — что не иначе эту машину во время французского нашествия бросили где-нибудь спешно отступавшие из Москвы французы.
После такого позорного заключения Пашку больше никто не видел на этом велосипеде.
Но полгода спустя он прикатил к МТС на новеньком горьковском «Прогрессе», а еще через полгода носился на шумном, как камнедробилка, «Киевлянине».
Как истый любитель техники, Пашка вкладывал в нее не только всю душу, но и все деньги. Последовательно он был владельцем мотоциклов «К-125», «Москва» и, наконец, снящегося каждому мотоциклисту «ИЖ-49».
Но Пашке и этого было мало.
— В нитку вытянусь, а куплю «М-72», — решительно заявил он.
— Правильно, Паша! — поддерживал его Вася Булкин. — На трех колесах да с прицепом — это же грузовик, хоть дрова из леса вози.
Вася Булкин тем более охотно подтрунивал над Пашкой, что сам уже пережил период повального в нашу эпоху мотоциклетного недуга, которым сейчас в самой тяжелой форме страдал его друг.
О своем намерении стать владельцем мотоцикла с коляской Пашка сообщил Леночке. Но молодая супруга, до сих пор благосклонно смотревшая на забавы свихнувшегося на технике мужа и охотно катавшаяся с ним на мотоциклах всех марок, на этот раз сказала:
— Корову покупать будем, Павлик, не до колясок.
Вот те на! Только что замуж успела выйти, а ей корову подавай! Пашка даже растерялся и ничего не мог сказать в порядке возражения.
Поразмыслив, Пашка начал осторожно подъезжать, или, как он выражался, «подбирать ключ».
— Ну, а если, к примеру, я план вдвое перевыполню? — задал он вопрос.
— Тогда хоть весь сверхплановый заработок на мотоцикл.
— Молодец ты у меня, Ленушка! — воскликнул образованный Пашка и поцеловал молодую супругу, измазав ее мазутом, которым у него почему-то всегда были замазаны даже щеки.
— А перевыполнишь ли? — усомнилась жена. — В прошлом году план-то чуть-чуть доездил.
— Прошлый год — это прошлый год, — возразил Пашка. — Молод был, первый год работал. А теперь у меня опыт.
— Дай бог нашему теляти волка поймати, — засмеялась Леночка и в свою очередь поцеловала Пашку.
Дела у Пашки как-будто шли неплохо. Двести процентов он, конечно, не делал, но сто тридцать у него выходило на круг.
— Молодец, Паша! — похвалили его в МТС. — Давай жми.
Вместе с ростом нормы выработки росла и Пашкина слава. Его имя не сходило с Доски почета, о нем писали в районной и даже областной печати.
— Как это, Пашка, у тебя получается? — спрашивали товарищи. — Как на двадцать два поставишь, так стонет машина от натуги. А у тебя двадцать шесть, двадцать семь на круг идет. В чем секрет?
— Ничего особенного, — похваливался Пашка. — Никаких секретов быть не может. Надо в порядке содержать технику, не допускать поломок и простоев, а также не спать за рулем.
Прицепщик же Славка, работавший с Пашкой, секрет его высокой выработки объяснял совсем другими словами:
— Он, дьявол курносый, обманом берет, — в узком семейном кругу рассказывал Славка. — Пашем мы с ним, скажем, к примеру, на двенадцать, а то и на одиннадцать сантиметров. А ежели, скажем, появляется вдали какое начальство, он кричит мне: «Славка, бузуй!». Ну я и забузую до отказа. Подойдет или подъедет начальство, ну и видит — не пашем мы, а канавы роем… А как миновало начальство, он сразу команду: «Поднимай, Славок!»
Когда Пашка похвалился перед своей Леночкой, она и не подозревала, о каком опыте говорил ее лукавый супруг. Как жене тракториста, вдоволь наслушавшейся всякой тракторной премудрости, ей казалось, что ее Павлик в совершенстве овладел техникой вождения машины, приобрел сноровку, сметливость, выносливость, уменье производить ремонт в борозде.
Но Пашка говорил совсем о другом опыте — об опыте обманывать всякое начальство. И надо сказать, что производил это куда лучше, чем ремонт в борозде. Внешне его участки ничем не отличались От участков товарищей. Свою мелкую пахоту он прикрывал последним заездом, не жалея на него ни времени, ни бензина, ни трактора. В этом случае, по Славкиной терминологии, получалась, уже не борозда, а канава, через которую надо было прыгать…
В этот день Пашка пахал на южном склоне Приречного увала. Под однообразный гул мотора, разомлевший от жары и жажды, Славка подремывал на своем неудобном сиденье. Неожиданно его тряхнуло. Трактор остановился, и раздалась знакомая команда:
— Славка, бузуй!
«Кто-нибудь едет», — привычными движениями выполняя команду, подумал Славка и не ошибся: по верхней дороге ехал полевод Григорий Бабушкин.
Как всегда в подобных случаях, Пашка был спокоен. «Добро пожаловать! — подшучивал он, оглядываясь назад. — Двадцать шесть — не меньше… Как раз на дороге встретимся».
Но Бабушкин, видимо, тоже знал, с какого конца пирог едят. Недаром про него говорили, что у него видит око далеко, а ум — дальше.
Он свернул с дороги вправо и поехал вниз по увалу. Доехав до пахоты, вылез из тарантаса, вынул что-то — должно быть, складной метр — из кармана, смерил в одном месте, в другом и третьем. Потом тут же, прямо у борозды, сел, закурил и сидел до тех пор, пока
