class="p1">Вечерело очень быстро, а, возможно, это казалось так: у рыболовов всегда время бежит незаметно, и самый длинный день для них — мгновение. Из вечерней гаммы звуков, которыми кипела, говорила окрестность, многие стали выпадать, гаснуть. Становилось все тише и тише. Вдруг рождающуюся тишину оборвал отчетливо донесшийся выкрик Юрия Александровича:
— Сашка! На моей клюет! Тяни!!!
Солнце, наконец, сказочной жар-птицей упало в лес, освещая только макушки дубов да небо над собой. С луга сильней потянуло пустым ароматом разнотравья, а с реки — бодрящей свежестью. Совсем низко, над самыми кустами, пролетела короткая нитка чирков, как бы подводя в небе итоговую черту богатому, интересному дню.
У меня клевали только ерши, и я вернулся на то место, где поймал леща. Резецкий по-прежнему стоял на берегу, на небольшой излуке, яростно отбиваясь от комаров. Казалось, они мстили ему за то, что он и над рекой не отрешился от своих кабинетных привычек.
Это чувство усиливалось тем, что к шоферу, например, комары меньше приставали. Очевидно, спецовка, изрядно пропахшая бензином, отпугивала их. Кроме того, Сашка, обслуживая, как истый многостаночник, одну свою удочку и три Резецкого, был все время в порывистом движении. Да и внимания он меньше обращал на этих, по его выражению, поганцев. Когда же какой-либо «поганец» причинял довольно ощутимую боль, высасывая кровь, Сашка прихлопывал его и подшучивал:
— Ишь ты, храбрец какой нашелся! Вечная память тебе, дорогой товарищ комар!
У Юрия Александровича же вид был страдальческий, так как у него явно не хватало сил на оборону от комаров. Одной рукой он обхлопывал шею, другой — лоб, но комары пили кровь и на руках и даже на спине — через шелковую рубашку. Поэтому он то и дело тер руки о живот, чесался спиной о ствол ракиты, встряхивался всем телом. Ради справедливости, следует отметить, что, несмотря на комариное иго, он не терял бдительности.
— Сашка! Мой поплавок нырнул! Тяни!!! — закричал он, пытаясь отогнать от себя комаров носовым платком.
Приказ начальника был незамедлительно выполнен. К ногам Юрия Александровича упал небольшой окунек.
— Куда его? На кукан или в банку с живцами?
— Всякая рыба должна быть на кукане, — указал Резецкий.
— Тогда и живцов — тоже на кукан? — с простодушной улыбкой спросил Сашка.
— Живцов — нет. На данном этапе это еще не рыба, — серьезно разъяснил Юрий Александрович.
У меня начался оживленный клев, и я уже не мог оторвать взгляда от поплавка, но в повелительные реплики Резецкого продолжал вслушиваться.
— Сашка! — выкрикнул он. — Перебрось мою удочку с красным поплавком за корягу, в омут. Кстати — перемени на ней червяка.
— Мобилизуй все внимание на поплавки, — потребовал Резецкий в следующую минуту, — а я в кусты, на разведку дров схожу…
Наконец ухо резанул выкрик, похожий на вопль отчаяния:
— Бросай, Сашка! Съедают проклятые! Вон там сухой валежник — забирай его и разводи костер!
Вскоре мы собрались у молодого костра, потрескивающего, веселого. Мой приятель вбил у его противоположных краев два ольховых кола с рогульками, положил на них перекладину.
— Станок для производства ухи готов! — шутя доложил он.
— Составим сводку улова, — потребовал Резецкий. Вскоре он, однако, пожалел об этом, ибо поймал меньше всех.
— Говорил тебе, Сашка, чтобы в омут забрасывал, — упрекнул он шофера.
— Я так и делал, — подал голос Сашка. — А свою удочку держал на мели…
— Это не соответствует, — поморщился Резецкий.
Всю мелкую рыбу мы сдали Николаю Ивановичу, который вызвался приготовить какую-то особенную уху, Я принес еще дров и оживлял костер.
Уже заискрились, засверкали на темном бархате неба серебряные звезды, будто мальки в бездонном омуте. Поднялась над кустами луна, похожая на изогнувшуюся щуку, готовую вот-вот броситься на зазевавшихся рыбок.
До чего же хороши июньские вечера над глухой рекой, протекающей в лесу! Тепло, воздух настоен всеми цветами прибрежья; чувствуешь под собой прохладу земли, вся вселенная перед тобой и в тебе; рядом булькает уха, звенят комары, а в густой осоке настойчиво скрипит дергач о чем-то далеком и милом.
Красота вечера подействовала и на Резецкого. Толкнув носком сапога отскочившую головешку обратно в костер, он произнес, будто с трибуны:
— В разрезе требований современной медицины необходимо быть побольше на воздухе.
Уха нам, действительно, показалась необыкновенной. Даже Резецкий, почти все время державшийся строго, попробовав ее, вдруг подобрел, растаял. Вылавливая ложкой самые большие куски, он брал их затем в руки и, расправляясь с ними, звучно причмокивал толстыми губами и старательно облизывал пальцы. Иногда он приговаривал:
— Признаю: факт интересный!
После ужина Юрий Александрович, напуганный комарами, полез спать в машину. Мы втроем улеглись у костра. Засыпая, я слышал, как Резецкий наказывал шоферу:
— Разбуди меня в четыре… Прорыв в улове лучше всего ликвидировать на заре…
…Я проснулся, услышав стук дверцы машины и голос шофера:
— Юрий Александрович, Юрий Александрович! — настойчиво упрашивал он, — вставайте, уже пятый час…
Резецкий поворочался, помычал, потом, видимо, сообразив, в чем дело, ответил:
— Ты, Сашка, иди проверь подпуск сам, а после организуй чаек. И, братец, тогда опять разбуди меня… Наверстаем!
Шофер, оставляя след в росе, скрылся за кустами. Приятель мой, спохватившись и выругавшись, что проспал, побежал к реке, как на пожар. Я поспешил к своему лещиному омуту, и вскоре поплавок уже слегка покачивался на легкой зыби за камышами. По всем признакам, кроме этой загадочной зыби, заря была обнадеживающей, но клева почему-то не было. Пришлось сменить не одно место, уже стало ощутимо припекать солнце, а в моем ведерке плавало всего два пескаря, подкаменщик да крохотный окунишка.
Я вернулся к машине. Оказалось, что у всех результат был такой же плачевный, как у меня.
— На обловленном отрезке реки рыба отсутствует, — сделал вывод Резецкий.
Сашка предположил, что, возможно, новолуние виновато. Но и Сашке никто не поверил. Дело было не в этом: над лесом начинало, темнеть небо. А спустя некоторое время показалась туча, мрачная, даже не темная, а почти черная, и по верхушкам дубов пробежал резкий ветер.
— А, вот где собака зарыта! — глянув ввысь, присвистнул мой приятель. — Теперь все понятно!
Рыба в самом деле является превосходным барометром: за несколько часов она чувствует приближение ненастья и обычно перестает клевать.
— …Давайте посовещаемся, что делать, — предложил Резецкий.
— Совещаться уже некогда, — усмехнулся Сашка, растирая первую каплю дождя на загоревшей шее.
— Нет, надо же согласовать вопрос с товарищами, — попытался было настаивать Юрий Александрович, но крупные капли, упавшие и на его лысину, ускорили исход дела. Резецкий сказал «едем», а когда мы уложили все вещи в машину, он отдал заключительное рыболовецкое распоряжение:
— Сашка, обмой мою рыбу и положи в сумку, а потом бери надлежащие темпы…
