продолжая улыбаться. — Побоишься за свою репутацию. Драка в ресторане. Мне-то что. Мне бара-бир. А тебя на бюро потянут. Будет скандал. Передовик производства, член бригады коммунистического труда и вдруг учинил драку в ресторане. Чэ-пэ! То-то, сэр!
Все клокотало у меня внутри. Я стоял перед ним с сжатыми кулаками.
— Ладно, — сказал Родька. — Не дребезжи. Это меня раздражает. Доедай лучше свой витаминный салат.
Он отвесил театральный поклон, сказал «салют современникам!» и удалился.
Родька не оставил нас в покое. Минут через десять официант принес нам бутылку венгерского вина.
— Мы не заказывали, — сказал я.
— Это вам с того столика прислали, — пояснил официант. — Подарок, значит.
— Отнесите обратно, — сказал я.
Официант посмотрел на нас, как на темных, неотесанных людей, не знающих элементарных правил ресторанного обихода.
— Вы не беспокойтесь, — сказал он. — Так принято. Они вам уважение делают. Если вы хотите им уважение сделать — пошлите тоже подарок. А еще у нас так бывает: они вам бутылочку, вы им две, они — три, вы им — четыре. А потом, значит, столы сдвигают и пьют на брудершафт…
— Не будем мы сдвигать столы, — сказал я.
Официант отнес бутылку. Со столика Родьки донесся взрыв смеха… Родька встал и подошел к помосту джазистов. Он пошептался с ударником, и вскоре мы услышали: «Ой, цветет калина в поле у ручья»… Джаз играл эту песню с какими-то шутовскими вариациями…
— Теперь нам, кажется, пора, — сказала Катя.
Мы начали ждать официанта, чтобы расплатиться. Его не так легко было заполучить. Он непрерывно курсировал между Родькиным столиком, буфетом и раздаточным окном.
— Послушайте, — сказал я пробегавшему мимо официанту. — Подойдите, пожалуйста, к нам.
— Ах, какие вы, право, — недовольно сказал официант. — Вы же видите, я занят! Не играюсь, ведь. Я им блюда́ подаю. Блюда́ могут остыть. А они этого не любят, — и он, держа над головой поднос, рысью устремился к буфету.
Я сидел, проклиная свою деликатность. Неважное впечатление я произвел на Катю в роли ресторанного кавалера. Этакий робкий простачок. В эту минуту я завидовал Родьке. Завидовал его самообладанию, его непобедимой самоуверенности, его спокойствию и нахальству.
Официант снова пробежал мимо нас с подносом, уставленным запусками. И вдруг — я глазам своим не поверил — передо мной возникла фигура Родькиной матери. Она шла к их столику.
— Я так и знала, что ты здесь, — сказала она. — Я так и знала…
За соседним столиком возникло минутное замешательство.
— Зачем ты пришла? — спросил, наконец, по возможности спокойно Родька.
— Как ты мог это сделать? — сказала она.
— Не понимаю, что случилось? — сказал Родька.
— Ты отлично понимаешь. Как ты мог это сделать?
— Мама, здесь не место для семейных объяснений, — сказал Родька.
— Никогда не думала, чтобы мой мальчик, мой мальчик… — она не договорила.
Она вынула платочек из старенькой сумочки и прижала, его к глазам. Руки ее дрожали. Да и вся ее худенькая, опущенная фигурка содрогалась от беззвучных рыданий.
Толстогубая брюнетка демонстративно отвернулась и начала пудриться, глядясь в зеркальце. Блондинка потягивала через соломинку крюшон и с явным интересом следила за развертывающимися событиями.
— Мама, выйдем! — сказал Родька. — Неудобно, все-таки…
Мать отняла платочек от мокрого лица.
— А деньги красть у матери удобно? Последние деньги, которые я отложила на отпуск. Ты же знаешь, я тяжело больна. Мне нужно лечиться. И это все, что у меня было. Боже, как ты мог…
— Не видел я никаких денег, — прошептал Родька. — Идем отсюда.
— Не видел! Не брал! Что же ты хочешь, чтобы я пошла в милицию…
— Ты этого не сделаешь! — испугался Родька.
— На этот раз сделаю!
— Мама, если ты меня любишь…
— Сделаю, — тихо сказала мать.
Родька вытащил из кармана смятую пачку денег. Мать выхватила их, сунула в сумочку и направилась к выходу.
— Мама! — засеменил вслед Родька. — Мне же расплатиться надо.
Мать вышла, не оборачиваясь.
— Ну и компот! — сказал Родька, возвращаясь на место. — Что теперь делать? У тебя деньги есть? — спросил он у брюнетки.
— Ни фига́! — спокойно ответила она, продолжая глядеться в зеркальце.
— Когда приглашаешь девочек в ресторан, надо иметь пенсы, — зло бросила блондинка.
Родька пошел к помосту джазистов. Он шепнул что-то на ухо ударнику. Тот отрицательно помотал головой. Родька вернулся явно растерянный.
— Слушай, — сказал он официанту. — Запиши ужин на мой счет. Завтра рассчитаемся.
С лица официанта сползла улыбка.
— Не могу, — сказал он.
— Ты же меня знаешь не первый месяц.
— Знать-то знаю, а не положено.
— Хорошо. Тогда дай мне взаймы, как старому знакомому. Две сотни.
— Не дам. Вы уж извините меня, доверия нет, поскольку вы у родной мамаши деньги украли.
Великолепный Родька проглотил оскорбление.
— Возьму двести, отдам — триста! Идет?
— Никак нет.
— Так как же быть?
— Придется старшину вызывать, — меланхолически сказал официант.
— Пахомыч, это не по-товарищески, — сказал Родька. — Так с друзьями не поступают.
— Какой уж я вам друг…
— Голубчик, не делай этого, прошу тебя, не надо…
— Надо не надо, а такой у нас порядок…
Родька молитвенно сложил руки на груди:
— Пахомыч, дорогой, я возьму в долг.
Он подбежал к нашему столику.
— Ребята, выручите, — сказал он, задыхаясь.
— Нет у нас денег, — ответил я.
— Ребята, не откажите. Мы же в одном классе сидели. Ну что вам стоит? Вы же самостоятельные, вы же работаете, вы получаете зарплату, я же ничего не имею, на мамины подачки не проживешь, я нищий, ребята…
— Не унижайся, — сказала Катя.
— Я не унижаюсь, у меня же безвыходное положение. Мне нельзя больше попадаться в милицию. Помогите, ребята, нехорошо бросать товарища в беде, вы же комсомольцы, где ваше сердце?..
У Кати задрожали губы, и мне показалось, что она вот-вот расплачется.
Я полез в карман за деньгами.
— Не давай! — сказала Катя. — Не смей давать ни копейки.
Я спрятал деньги. Родька метнулся к своему столику.
— Инга! Сузи! — сказал он. — Вы должны наскрести деньги, я не могу идти в милицию. Вы же знаете, почему я не молу…
— Я сказала: у меня ни фига́ нет! — отрезала брюнетка.
— Гуд бай! — сказала блондинка, поднимаясь. — Меня пригласили чуваки с того столика.
— Стоп! — сказал официант. — Никто отсюда не уйдет.
Блондинка села.
— Так как же? Платить будем? — спросил официант.
— Ей-богу я отдам, Пахомыч, честное слово, — завыл Родька.
— Придется вызывать, — вздохнул официант.
Родька кинулся к нему и начал хватать его за руки и скулить, и всхлипывать, и говорить взахлеб какие-то жалкие слова.
Катя отвернулась.
— Ладно, — сказал официант, которому надоела вся эта канитель. — Вызову директора.
Пришел директор, высокий, начавший седеть человек, в защитном кителе с двумя орденскими планками на груди. Официант объяснил ситуацию.
— Ну что ж, есть выход, — сказал директор. —
