Большая кость
Ворона жадная, раскрывши клюв, глядела,
Как пес Волчок со смаком кость глодал.
Той костью овладеть Ворона захотела
И сверху вниз, как ястреб, налетела!
Такого натиска Волчок не ожидал.
И он, не разобрав, откуда кто напал, —
Шасть под крыльцо,
А наглая воровка,
Что подлый свой маневр придумала так ловко,
Вцепилась в кость… Однако кость была
Не по Вороне тяжела.
И как Ворона ни старалась,
Ни тужилась, ни надрывалась,
Все ж уволочь с собой добычу не смогла,
Да хорошо еще, сама жива осталась —
Волчок, придя в себя, ей вырвал полкрыла!
Одна из первых мер предосторожности:
Соразмерять желанья и возможности.
Щенок был одинок – он в детстве потерялся
И вот теперь с трудом в собаки выбивался:
Тут переспит, там драку обойдет,
Где выпросит кусок, где стянет, где найдет, —
Короче говоря, жилось бедняге туго,
Бездомный, он искал в любом мальчишке друга.
Однажды увязался за одним,
Весь день сопровождал, хвостом ему виляя,
В глаза смотрел, подобострастно лая,
Но от порога был опять гоним…
За чье-нибудь крыльцо, под чей-нибудь забор, —
Когда бы спать бедняга ни ложился,
Один мираж ему туманил взор,
Один блаженный сон ему упорно снился,
Один и тот же сон сегодня, как вчера:
Ошейник. Цепь. Собачья конура…
Когда же этот сон однажды сбылся,
Он тихо стал скулить с утра и до утра…
«Дружище! Мы с тобой не виделись сто лет!
Поздравить я хочу тебя с законным браком.
Ты пополнел, с иголочки одет…
Рассказывай, как ты живешь, однако?»
«Уж год, как я не ем студенческих котлет —
Живу как человек с тех пор, как стал супругом,
И все ж кривить душой не буду перед другом…
Теперь меня домашний ждет обед
И накрахмалена на каждый день рубашка.
Жена моя – заботливая пташка,
И коль случится занемочь,
Она меня со всем стараньем лечит
И все щебечет, все щебечет,
Щебечет и щебечет день и ночь,
Щебечет, хоть беги из дома прочь,
Чтоб самому себе варить опять сосиски…»
«Зачем же ты женился?»
«Для прописки!..»
Скворец схватил однажды Червяка
И вместе с ним вознесся в облака…
Другой Червяк пускай теперь доложит,
Что он летать, рожденный ползать, может!
Собрались однажды вместе
Иностранные коты
И расселись, честь по чести,
Распушив свои хвосты.
Из посольств они явились,
Там, где мыши завелись,
Помяукав – сговорились,
Помурлыкав – разошлись…
У себя, в своих квартирах,
И от дома вдалеке
Говорят все кошки мира
На кошачьем языке.
Означают по-турецки
«Мяу-мяу» и «мур-мур»,
Точно так же и по-шведски,
По-французски и немецки —
«Мяу-мяу» и «мур-мур».
Мог единством похвалиться
Тех котов недолгий сбор.
А послы договориться
Все не могут до сих пор!..
Навстречу Бабочке, присевшей на цветок,
Червяк мохнатый полз, он Гусеницей звался
И, несмотря на кучу мелких ног,
Довольно медленно по стеблю продвигался.
Зато у Бабочки с боков по два крыла
Диковинного радужного цвета —
Она самой природою была
Так празднично, нарядно разодета.
«Мне неприятно на тебя смотреть! —
Сказала Гусенице Бабочка-красотка, —
Такая у тебя противная походка,
Что так и хочется скорее улететь…»
И Бабочка вспорхнула над цветком,
И в солнечных лучах затрепетала,
А Гусеница двинулась ползком
И вскоре тоже бабочкою стала…
Моя мораль сама сошла с пера:
Не забывай, каким ты был вчера!
Плющ, что вкруг дерева в саду у дома вился,
В один прекрасный день вдруг взял
и возгордился.
На всех, кто ниже рос, взирая свысока:
«Ну, до чего ж у нас растительность мелка!
Черемуха и та, на удивленье просто,
Чуть выше человеческого роста,
А если взять цветы, то мне за них обидно
За то, что с высоты мне их почти не видно!»
«Послушай, Плющ! – от возмущенья зол,
Поежившись, сказал сосновый Ствол. —
Когда бы за меня всю жизнь ты не цеплялся,
Ты так бы высоко сегодня не забрался!»
Туристы, отдыхавшие на воле
И коротавшие у речки вечера,
С колхозного картофельного поля
Картошку набирали в два ведра.
И, заложив ее в золу костра,
Ее пекли и ужинали сытно —
Печеная картошка аппетитна,
И горяча, и в меру солона!
А вот откуда, как взята она,
Об этом так судил тот, кто картошку ел:
– Подумаешь! Колхоз не обеднел!
На каждого из нас пришлось по две картохи!
Ведь это – крохи!..
Житейский этот факт мне подал мысль одну:
Так можно растащить по крохам всю страну,
Когда в большое личное ведро
Класть беззастенчиво народное добро!
Однажды, в непогоду,
С крутого берега упал ребенок в воду,
Барахтается в ней, зовет на помощь мать,
Того гляди, бедняжка захлебнется…
Какой-то человек кричит: «Спасать! Спасать!»
А сам на берегу стоит, не шевельнется.
Когда спасли мальчонку наконец,
Спросили у того, кто так взывал к народу:
«Скажите, гражданин, по виду вы – пловец,
Чего ж вы мешкали и не бросались в воду?»
«Да, я, не скрою, плаваю как гусь! —
Ответил человек, не чувствуя подвоха. —
Но если я и плаваю неплохо,
То простудиться все-таки боюсь».
В пути друг другу помогая
И ношу тяжкую все дальше продвигая,
Лесной тропинкою, меж листьев и корней,
Два малых муравья товарища тащили.
Им это было явно не по силе —
Был мертвый муравей намного их крупней.
Но муравьи – загадочное племя,
Что обладает качествами теми,
Которых нет порою у людей…
О людях проявляя беспокойство,
Закономерный видя в том резон,
Заботливый «отдел благоустройства»
В микрорайоне вырастил газон.
Пока он рос – площадку охраняли,
Со временем охрану эту сняли.
Но только не учел отдел районный,
Что невозможно будет проследить,
Как станут этот островок зеленый
И взрослые и дети обходить.
И вот уже кому-то неохота
Вокруг травы отмеривать шаги,
И он шагает, этот первый, кто-то,
В траве оставив след своей ноги.
Потом за ним прошли второй и третий
Ни для кого теперь запрета нет!
А там уже и взрослые, и дети —
Жильцы домов идут друг другу вслед.
За две недели поперек газона
Районный житель вытоптал тропу.
Составлен акт милицией района,
Подтверждено инспекцией АПУ…
Кто эту басню с толком прочитает,
Тот, может, и поймет, чего нам не хватает!
Бумажный Рубль, лежавший в кошельке,
Презрительно судил о Пятаке:
«Ничтожная монета!» – он сказал.
Но тут его за угол кто-то взял
И разменял на двадцать пятаков —
По содержанью Рубль ведь таков,
Но он таким самодовольным был,
Что он про мелочь эту позабыл!
Упитанный и гладкий Воробьишка
В районе повстречал худого Воробья:
«Откуда и куда летишь, братишка?
Какие, так сказать, оставил ты края?»
Худой ему в ответ: «Могу тебе открыться!
Хочу у вас немного подкормиться —
Цель у меня действительно одна!
Ты не суди меня за это строго,
Откуда я лечу, поверишь, на дорогах
Мне не сыскать ни одного зерна!»
«У вас, конечно, есть чем поживиться! —
Сказал Толстяк. – Когда идет страда,
По нашей области, там, где везут пшеницу,
Ты наклюешься зерен без труда!»
Когда уж Воробей о хлебе так судачит,
Так это что-нибудь да значит!
Известно, что людская доброта
Хорошая в характере черта,
Однако есть и доброта такая,
Что наглецов плодит, их просьбам потакая…
Так вот, без уточненья имярек,
Жил-был один добрейший человек.
О чем бы кто его ни попросил,
Он не жалел ни времени, ни сил,
Чтоб каждому просителю помочь,
Допустим, где-нибудь пристроить чью-то дочь,
Которая себя ничем не проявила,
Ну, разве что экзамен провалила;
Кому-то, где-то, что-то протолкнуть,
Того отправить, этого вернуть…
Подобных просьб к нему премного было,
И шли они потоком, как река,
Что начала свой путь от ручейка,
Одна влекла другую за собой,
И это был уже почти разбой!
Был осажден добряк со всех сторон,
Но как-то раз собрался с духом он
И отрубил просителю в ответ:
«Я на хоккей вам не достал билет!
Прошу простить, но не смогу помочь!»
И так ответив, сам не спал всю ночь,
А тот нахал, что получил отказ,
На всех углах костит его сейчас…
