Кое-что о потолке
(Вадим Кузнецов)
Выпью вечером чаю,
в потолок посвищу.
Ни о ком не скучаю,
ни о чем не грущу.
Вадим Кузнецов
Я живу не скучаю,
сяду в свой уголок,
выпью вечером чаю
и плюю в потолок.
От волнений не ежусь,
мне они нипочем.
Ни о чем не тревожусь
и пишу ни о чем…
Выражаю отменно
самобытность свою.
Посижу вдохновенно
и опять поплюю.
Наблюдать интересно,
как ложатся плевки…
Да и мыслям не тесно,
да и строчки легки.
Чтим занятия те мы,
что пришлись по нутру.
Есть и выгода: темы
с потолка я беру.
И плевать продолжаю
смачно,
наискосок.
Потолок уважаю!
К счастью, мой – невысок…
Архивная быль
(Владимир Рецептер)
Терпенья и мужества впрок накопив
и перед судьбою смиренья,
спускайся, верней, поднимайся в архив,
спроси номерное храпенье…
Владимир Рецептер. «Архив»
Терпенья и мужества впрок накопив,
душою возвышен и тонок,
как ныне сбирается прямо в архив
наш интеллигентный потомок.
Хватило бы только старанья и сил
в бесценные вникнуть страницы…
И вдруг, замирая, потомок спросил:
– А где тут Рецептер хранится?
Хранитель архива, бессмертных кумир,
сказал ему: – Сам удивляюсь!
Здесь Пушкин, там Хаустов, ниже – Шекспир,
Рецептера нет, извиняюсь!
– Да как же! – воскликнул потомок, дрожа
и мысленно с жизнью прощаясь. –
Ты режешь, папаша, меня без ножа,
ведь я ж по нему защищаюсь!
Он столько гипотез и столько идей,
как помнится, выдвинул славных,
что должен среди знаменитых людей
в архиве пылиться на равных!
Ответил хранитель, взглянув из-под век,
спокойным пытаясь казаться:
– Не лучше ли вам, молодой человек,
за первоисточники взяться…
Что делать?
(Нина Королева)
Мой первый ненаглядный человек
Был молод, и умен, и человечен…
А мой второй мужчина был красив.
И были годы, полные тревоги…
А третий мой мужчина – был ли он?
И кто он был? Да разве в этом дело!
Нина Королева
Я первого забыла. И второй
Из памяти ушел, как в лес охотник…
А первый, между прочим, был герой.
Второй был мореплаватель. Нет, плотник!
Мой третий был красив. Четвертый – лыс,
Но так умен, что мне с ним было тяжко.
Мой пятый строен был как кипарис,
И жалко, что загнулся он, бедняжка…
Шестой, седьмой, восьмой… Да что же я?
Что обо мне подумают отныне?
Ведь это все не я, а лишь моя
Лирическая слишком героиня!
Что делать мне? И что мне делать с ней?
Пора бы ей уже остановиться…
Мне кажется, необходимо ей
Немедленно в кого-нибудь влюбиться!
С кем поведешься
(Евгений Антошкин)
Меня не так пугают психи –
Они отходчивы,
Смелы.
Боюсь восторженных и тихих:
Одни глупы,
Другие злы.
Евгений Антошкин
Не всем дано понять, возможно,
Полет
Возвышенных идей.
И мне тоскливо и тревожно
Среди
Вменяемых людей.
Совсем другое дело – психи!
Порой буйны,
Порой тихи.
С каким они восторгом тихим
Бормочут вслух
Мои стихи!
Их жизнь близка мне и знакома,
Я среди них
Во всей красе!
Я им кричу: – У вас все дома? –
Они в ответ кричат:
– Не все!
Да разве выразить словами
То, как я
Удовлетворен.
Ведь я и сам – но между нами! –
С недавних пор
Наполеон!
Пропавший день
(Александр Шевелев)
Тиха вечерняя равнина,
Звезда вспорхнула надо мной.
Весь день душа была ранима
Красивой женщиной одной.
Александр Шевелев
Я пробудился в девять двадцать,
сказав себе: «Пора вставать!»
Поел и вышел прогуляться
примерно в десять сорок пять.
Пешком по Невскому я влекся,
порхало солнце надо мной.
В двенадцать десять я увлекся
красивой женщиной одной.
Пошел за нею. Вдохновенье
снедало грудь. Глаза зажглись.
И – о волшебное мгновенье! –
в семнадцать тридцать мы сошлись
у гастронома. Так ранима
была душа на склоне дня!..
Она прошла с улыбкой мимо
и не заметила меня.
Пришел домой я, дверью хлопнул
и понял, севши на диван,
что я, дурак, весь день ухлопал
на изнурительный роман.
Бесовские штучки
(Юрий Панкратов)
На лугу, где стынут ветлы,
где пасутся кобылицы,
обо мне ночные ведьмы
сочиняют небылицы.
Юрий Панкратов
Нечестивы и рогаты,
непричесаны и сивы,
прибывали делегаты
на конгресс нечистой силы.
Собрались в кружок у дуба
и мигали виновато,
все пытали друг у друга:
– Братцы, кто такой Панкратов?!
Ведьм немедля допросили:
– Что за шутки, в самом деле? –
Но они заголосили:
– Ночью мы не разглядели!..
Домовой пожал плечами,
в стенограмме бес напутал.
Водяной сказал, скучая:
– Может, кто его попутал?..
Делегаты повздыхали, –
тут сам черт сломает ногу!
И хвостами помахали,
и послать решили… к богу!
…Обижаться я не вправе,
но придется потрудиться,
о своей чертовской славе
сочиняя небылицы.
Сколько будет дважды два
(Лев Куклин)
Я немало дорог истоптал в этом мире,
И на собственной шкуре я понял зато:
Дважды два – не всегда в нашей жизни четыре,
А порою – и пять.
А бывает – и сто.
Лев Куклин
Я когда-то мечтал
инженером стать горным,
В этом деле хотел получить я права.
Но везде мне вопрос задавали упорно:
– Сколько будет, товарищ Куклин,
дважды два?
– Пять! – всегда отвечал я упрямо и гордо,
В эту цифру вложив темперамент и злость.
Инженером, увы, а тем более горным,
К сожалению,
так мне и не довелось…
Я хотел быть актером, врачом и матросом,
Стать ботаником чуть не решил я едва.
И повсюду меня изводили вопросом:
– Сколько будет, товарищ Куклин,
дважды два?
Улыбались, не то еще, дескать,
мы спросим…
Стал везде отвечать я по-разному всем:
«Шесть», «одиннадцать», «тридцать один»,
«сорок восемь»,
Как-то сам удивился, ответив: «Сто семь!»
Кто, не помню,
помог мне однажды советом,
Поклониться советчику рад и сейчас:
– Ваш единственный путь – становиться
поэтом,
Ибо уровень знаний подходит как раз…
И с тех пор я поэт. Сочиняю прилично.
Издаюсь, исполняюсь,
хоть в мэтры бери…
Я, конечно, шутил, ибо знаю отлично:
Дважды два – как известно и школьнику – три!
На задворках
(Евгений Елисеев)
Выйдешь на задворки
и стоишь как пень:
до чего же зоркий,
лупоглазый день!
А потянешь носом –
ух ты, гой еси!..
Евгений Елисеев
Кто-то любит горки,
кто-то – в поле спать.
Я люблю задворки –
чисто благодать!
Дрема дух треножит
цельный божий день.
Всяк стоит как может,
я стою как пень.
Думать – энто точно –
лучше стоя пнем
вислоухой ночью,
лупоглазым днем.
Бьешься над вопросом,
ажно вымок весь.
А потянешь носом –
хоть топор повесь.
Хорошо, укромно,
как иначе быть…
Тут мысля истомна –
инда да кубыть.
Если ж мыслей нету,
господи спаси,
выручить поэта
может «гой еси»!
Тайна жизни
(Василий Захарченко)
Я часто замираю перед тайной.
Ей имя – жизнь.
В разрядах молний, в грохоте грозовом,
В рассоле огнедышащей планеты
Родился крохотный комочек жизни –
Икринка, сгусток…
Василий Захарченко
Я часто замираю перед тайной,
Я бы назвал ее – преображенье.
Загадочнее тайны нет нигде.
…Немыслимо бывает пробужденье:
Глаза разлепишь – что за наважденье? –
Лежать лежишь, но неизвестно где…
А в голове – все бури мирозданья,
Да что там бури – просто катаклизмы,
Как написал бы Лавренев – разлом!
Глаза на лбу, в них молнии сверкают,
Язык шершавый, в членах колотун,
Ни встать ни сесть,
Во рту бог знает что,
Не то Ваала пасть, не то клоака,
Выпрыгивает сердце из груди,
И что вчера случилось – помнишь смутно…
И тут, я вам скажу, одно спасенье,
Верней сказать, единственное средство.
Берешь его дрожащими руками
В каком-нибудь вместительном сосуде,
Подносишь к огнедышащему рту!..
Струится он, прохладный, мутноватый,
Грозово жгучий, острый, животворный!..
Захлебываясь, ты его отведал –
И к жизни возвратился и расцвел!
Есть в жизни тайна!
Имя ей – рассол.
