Май 1888 г. [76]
ПОЕЗДКА МЭГГИ В ОКСФОРД (9—13 июня 1889 г.)
«Малышкой Бутлеса» она
Как бы с гастрольным туром
Явилась. «Видеть всё должна,
Будь даже небо хмурым!»
Приятель, знающий места,
Водил её немало.
В Крайст Чёрч на кухню неспроста
Свернули для начала.
А повара стоят и ждут,
Как будто с уговором;
Шагнула Мэгги к ним — и тут
Они как грянут хором
Свободы Боевую Песнь!
«Жарьте и варите,
Мэгги угостите;
Сочная котлета —
Лучшая диета!
Мэгги объеденье —
Нам на загляденье;
Тоненькая слишком
Бутлеса малышка!»
Затем — то улочка, то двор:
Бродили и глазели.
Вот Трапезная, вот Собор,
Аж ноги заболели.
По Ворстер Гарден к озерцу
Ступали под листвой,
К Сент-Джону, старцу-молодцу
Окольной шли тропой.
Лужайка колледжа Сент-Джон
Всегда к себе влечёт.
«Гляди! — вскричала Мэгги. — Вон!
Какой чудесный Кот!»
Бродила Мэгги взад-вперёд
По дворику Сент-Джона.
Ходил за ней Чудесный Кот
И пел неугомонно
Свободы Боевую Песнь:
«Мяу, мяу, Кошки!
Мэгги на дорожке:
Ну-ка, не ленитесь —
Мэгги поклонитесь;
Хвосты распушите,
Мэгги помашите.
Бросьте „кошки-мышки“,
Все бегом к Малышке!».
Но вот пора в Крайст Чёрч назад —
За ужин без забот;
Уж чашки чайные стоят,
Студент особый ждёт.
Назавтра вновь идут гулять —
Из парка в парк теперь.
А в Ботаническом-то — глядь:
Стоит свирепый Зверь.
Да только Мэгги нипочём
Свирепость невсерьёз:
Из камня Вепрь — не бьёт хвостом
И крепко в землю врос.
Вот Модлен-колледжа крыльцо;
Высокая стена.
На ней огромное лицо,
И Мэгги сражена.
Но тоже, видно, неспроста
Какой-то ученик
Загнул повыше угол рта —
И улыбнулся лик!
Девчушка — в смех: «Ему везёт!
Пускай бы мне друзья
Всегда вот так тянули рот,
Когда весёлость пропадёт,
Чтоб улыбалась я».
Олени к ней бегут гурьбой
Во всю оленью прыть,
Ведь Мэгги хлеб взяла с собой
Милашек покормить.
Она их кормит с рук, смеясь;
Олени знай жуют;
Вкруг Мэгги скачут, не боясь,
И, чавкая, поют
Свободы Боевую Песнь:
«Преклоним колени
Перед ней, олени!
Славная девчушка —
Будет нам подружка;
Мэггин голосочек
Точно ручеёчек,
Меггина ручонка
Точно у зайчонка.
Ласковая слишком
Бутлеса малышка».
Епископ там любил гулять
Огромный, точно слон.
«Нельзя ли в жёны Мэгги взять?» —
Как видно, думал он.
Себе решила Мэгги: «Нет!»
Вот с этим в брак вступить?
Так много господину лет,
Как только может быть.
«Малышка Бутлеса, милорд, —
Её представил друг. —
Мы просто ходим взад-вперёд
И смотрим всё вокруг».
«И как вам?» — спрашивает тот.
А девочка на это:
«Во всей провинции, милорд,
Красивей места нету!»
Назавтра утром — в путь, домой!
Уж Оксфорд вдалеке.
Все мысли Мэгги до одной
Об этом городке.
Состав спешит, и пар шипит,
Качается вагон;
Состав стучит, а Мэгги спит...
И слышится сквозь сон
Свободы Боевая Песнь:
«Оксфорд, до свиданья!
Нелегко прощанье.
Старый город милый,
Башенки и шпили,
Дворики, садочки,
Лужайки, цветочки,
Главный колокол Фомы —
В общем, всё видали мы.
Спит, устала слишком
Бутлеса малышка!» [77]
К М. Э. Б.
Мятеж ли фей тому виной,
Но Мэб, с венцом простясь,
Нашла приют в земле иной,
В ребёнка обратясь.
О девица, мне ясно сразу:
Когда сидишь над книжкой сказок,
А вялый пальчик не стремится
Переворачивать страницы,
Твои мечтательные взгляды
Виденьям издалёка рады
И возрождают между строк
Родного царства уголок [78].
Поначалу я испытывал большие затруднения, назвать ли описываемый период моей жизни «Причитанием» или же «Хвалебной песнью», так много содержится в нём великого и восхитительного, так много мрачного и жестокого. Но в поисках чего-нибудь среднего между этими двумя обозначениями я, наконец, остановился на приведённом выше заглавии — разумеется, неверном; я всегда поступаю неверно, но позвольте эту тему не продолжать. Настоящий оратор, как правило, никогда не поддаётся наплыву чувств при зачине; всё, что он может себе позволить, взяв слово, — это банальнейшие общие места, а распаляется он уже потом и постепенно. Как говорится, «vires acquirit eundo» [79]. Поэтому пока достаточно лишь сказать, что зовут меня Леопольд Эдгар Стаббс. Я умышленно заявляю об этом, предваряя свой рассказ, с тем чтобы читатель по какой-либо случайности не спутал меня со знаменитым сапожником с Потл-стрит, Кэмберуэлл, носящим такое же имя, или с моим менее достойным уважения, но более известным однофамильцем, комедийным актёром Стаббсом из Канады. Какие-либо отношения с ними обоими я отвергаю с ужасом и презрением, но ведь нет преступления в том, чтобы зваться так же, как эти два вышеупомянутых человека, которых я никогда в глаза не видел и, надеюсь, никогда не увижу.
Но покончим с общими местами.
Ответь же мне ныне, человече, мудрый в разгадывании снов и знаков, как случилось, что в некую пятницу вечером, круто свернув с Грейт Уотлс-стрит, я внезапно и без особой радости столкнулся с отзывчивым малым нерасполагающей наружности, но с глазами, сверкавшими натуральным огнём гениальности? Ночью я размечтался, что великая идея моей жизни на пороге осуществления. Какова же великая идея моей жизни? Я тебе расскажу. Расскажу со стыдом и скорбью.
С мальчишеских лет моим томлением и страстью (преобладавшими над увлечением игрой в мраморные шарики и беготнёй голова в голову и сравнимыми разве что с любовью к ирискам) была поэзия — поэзия в самом широком и неопределённом значении слова, поэзия, не сдерживаемая законами смысла, рифмы или ритма, а воспаряющая над миром и звучащая отголосками музыки небесных сфер! Ещё с юности — нет, с самой колыбели жаждал я поэзии, красоты, новизны и романтичности. Когда я говорю «жаждал», я использую слово, мало подходящее для описания своих переживаний в минуты душевного умиротворения; оно так же способно обрисовать безудержную импульсивность моего вдохновения, как те далёкие от анатомической достоверности картинки, украшающие наружные стены театра Адельфы и представляющие Флексмора во всех мыслимых положениях, никогда доселе не удававшихся человеческому телу, дают склонным порассуждать посетителям партера действительное понятие о мастерстве и ловкости этого замечательного симбиоза живой плоти и каучука.
Но я отклонился в сторону, — вот странность, если мне позволено будет так выразиться, характерная для жизни; а как я обнаружил однажды (время не позволяет мне рассказать об этом случае поподробнее), на мой вопрос «Что же такое жизнь?» никто-таки из присутствующих (а наша компания насчитывала девятерых, включая официанта, и вышеозначенное наблюдение было сделано уже после того, как убрали суп) не был в состоянии дать мне рассудительный ответ.
