Обидней всего — назвали бессовестным. Ночами не сплю. Может, и правда мало во мне совести-то? Надо, думаю, разжиться. Деньжонки еще оставались, да и от Виринеи получил перевод. Пятнадцать рублей. Беру хозяйственную сумку, иду на рынок. Протолкался до обеда. В этой толкучке ни у кого совести нет. Зашел в комиссионный — говорят: была, да всю продали. Еще на той неделе. Ладно. Может, из-под полы где достану? Поспрашивал, ни у кого нет. Старушка какая-то посоветовала: «Садись вот на такой-то автобус, доедешь до последней остановки. Спрашивай в деревянных домах».
Поехал, стучусь в первом дому. Выходит гражданин, тапочки на босу ногу. «Была, — говорит, — да всю продал. Еще до праздника. Деньги были очень нужны». Брюхо почесал, дверями хлопнул. Я — в другой дом. Так и так, в цене не постою. «Пожалуйста, — говорят, — можем продать сколько надо. Только деньги сразу». Я обрадовался. «Конешно! Конешно!» — «Давай посудину!» Рассчитался честь честью, прихожу на квартеру. К невестке. Та и вниманья не обращает да еще потом ехидничает: «Ишь, какой совестливый стал папаша-то!» Я про себя думаю: «Нет уж, лучше своя совесть, а не покупная. Уж сколько есть…»
Домой приехал — сумку в погреб. Лежит третий год.
Весёлая жизнь
Съездил не зря, потому что понял цель жизни. Основную. Какая цель-та? Как тебе сказать… Не каждый, пожалуй, поймет. Я, конешно, не про тебя, а так, в общем. Жить научил зятев сусед. Последние-то дни меня уж и ночевать не пускали. «Иди, — говорят, — куда хошь со своей совестью. И глаза не мозоль». Ночевать где-то надо. Я к зятеву суседу, мужик вроде душевный. Утром пробудились — хлеба нет. Чай пить не с чем. «Иди, — говорит, — дедушко, сдай бутылки». Я бутылки сдал, купил батонов. Он говорит: «Здря! Надо было на эти деньги купить вина. Жить не умеешь, дедко. Я, — говорит, — все время так. Бутылки сдам, на эти деньги куплю вина. Чтобы бутылок еще больше, чтобы еще больше сдать. Вот уже десять годов ничего не делаю». Я подумал, а ведь и правда!
Домой приехал, попробовал новый способ. Получилось. Веселая пошла жизнь! Пенсию не трогаю, вся до копеечки идет на книжку. Пять бутылок сдам, а шесть покупаю. Выпьешь их, у тебя уж не пять, а шесть. Шесть сдашь, покупаешь семь. Дело прибыльное. Пей, сдавай, покупай, опять сдавай ходишь все время веселый. Заботушки никакой. На давленье со стороны не обращаешь вниманья. Мужики увидели такое дело, все перешли на мой способ. «Вот, — говорят, — Барахвостов, тебе спасибо! Научил, как жить». — «То-то, говорю, — всегда берите с меня пример, со мной не пропадешь. Выхаживал и не из таких положений». С этого дня нашу деревню не узнать, баб с мужиками не узнать, детишков не узнать. Даже петухи поют по-новому.
Пропала бухтина
Ах ты, господи… Вишь ты, что получилось. Вот беда-то! Не успел на сарай сходить, ее уже нет. Пропала. Да нет, не Виринея. Куда Виринея денется? Кабы уехала на недельку — перекрестился бы локтем. Чево? Никуда не поедешь? Знамо, не поедешь, такую старую и в багаж не примут, не то что своим ходом. А надо бы тебя отправить-то. Хоть на недельку. К невесткам-то. Ладно уж, сиди дома. Хм… Так это куда она подевалась, только что тут была. Чево, чево? Да бухтина! Бухтину хорошую потерял, найти не могу. Только на минуту и отлучился на волю. Ты-то не видел? Ну-ко погляди под ногами-то. Под лавкой. Нету? Хм… Виринея, а ты чего расселась, давай тоже ищи. Бухтина не иголка, должна быть. В шкапу-то глядела? За печкой? Ах, мать-перемать, ты что? Останови реплики, помогай искать. Глаза не видят на ощупь ищи. Должна где-то рядом быть. Ну? Нету? Чево отстань, чево отстань! Не отстану. Хм… Нет, видать, эту бухтину не найти.
Надо придумывать новую. Жаль, бухтинка-то была хорошая. Ядреная. Ну да никуда не девается. Ах вот она, мокрохвостка! Все время на языке вертелась. Апп! Цуп-цуп-цуп… Стой-стой-ст-ст… Попалася! А, вот теперь не ускочишь. Слушай дальше.
Листки перепутал
В тот-то раз я умирал сам, по своей воле. А тут вдруг почувствовал: скоро придется помирать принудительно. Совсем, братец, разные темы. Утром погляжу на численник, на календарь-то. Оторву вчерашний листок — дня как не бывало. Чувствую, осталось еще деньков считанное количество… Листочки как будто сами и сыплются. Я их в берестяную пестерку складываю, сам думаю: «А на хрена было и канитель заводить! Ежели все равно умирать…»
Один раз утром еле-еле встал. Листок оторвал да и полетел: голова закружилась, ноги подкосились. Вижу, приходит конец взаправду. Сегодня умру, как пить дать, умру. Тут уж обратно не убежать. Все. Лежу на кровати в туманном сознанье, воздуху все меньше и меньше. В последний момент вспомнил, что я Барахвостов. Вспомнил, до календаря на карачках дополз, встал. Листок-то оторвал от численника, а после… после взял да обратно и приклеил! В этот день не умер, на другой день приклеил позавчерашний листок. Опять день выжил. Начал приклеивать обратные числа. Начал жить в обратном направленье. Как утро, так листок и приклею. Пошел взад. Обратно к молодому возрасту. Вот уж и от пенсии отказали, говорят, стал молодой. Вышел из старого возраста. Работу стали давать опять потяжельше. Обжился. Чай пью самосильно. Кадушки делаю. Как думаешь дальше-то пятиться? Уж больно заманчиво. Праздников стало много. Вон сегодня Первый май. А ну, Виринея, подавай новый костюм! Чево? Еще до Восьмого марта неделя? Ну, это я, видать, листки перепутал. А ты не трогай больше мою пестерочку. Ищи для наперстков другую посуду.
Дело заглохло
Еще думаю выписать посылкой один особый корень. Говорят, растет где-то в Китае, около самого Маодзедуна. Слышь, Виринея! Он, прохвост Маодзедун-от, думаешь, почему долго живет? И ребятишки у него все еще копятся. Корень, корень ему помогает! На вид вроде нашей редьки, и витаминов в нем очень много. Еще думаю делать физкультурные телодвиженья, а зимой заместо бани лазать голышом в прорубь. Возьму пешню, пошире распешаю и каждый день по два раза. Утром и вечером. Говорят, очень помогает.
А что? Барахвостов не сгузает.[11] Вот худо только, не стало в колхозе работы по моей специальности. Русских печек осталось считанные единицы. Мерзнут, как воробьи в крещенье, а печи подай новомодные. Старых конструкций стыдятся. Холодно, и полежать, когда заболеешь, негде.
Зато в передовиках. Печнику стало делать нечего, поневоле начнешь бухтины выдумывать. А меня еще до войны многие писатели за бухтины вином поили. Такой был мастак завирального дела. Оне у меня бухтины записывали, а грамотки посылали в Москву. Когда я первый раз умер, дак в Москве-то схватились за голову: «Ах! Ох! Как оконфузились! Почему Барахвостова проспали, не устеклили? Надо было его в больницу повалить, все рематизмы вылечить». Дурачки! Где вы раньше-то были?
Ну, постановили послать следом за мной натодельного человека, чтобы там, кровь из носу, меня найти и все бухтины, какие при мне остались, записать на блокнот. Уж и командировку ему выписали. А я — возьми да воскресни. У них весь интерес к бухтинам сразу пропал, все дело заглохло. Видать, ждут, когда умру взаправду.
Зимой вечера долгие
Вот так и живу. Той зимой тоже приезжал один вроде тебя. В боярской шапке, ботиночки востроносые. По морозу бежит, бабы сказывали, прискакивает. Заходит в избу. «Гражданин Барахвостов здесь живет?» «Здесь». — «Имя, отчество?» — «С утра был Кузьма Иванович». — «Кузьма Иванович, мы к вам по важному делу». Слезаю с печи, мою у рукомойника руки. Здороваюсь. Виринея поставила самовар, хлеба нарезала. Сидел всю ночь, записывал. На второй день — продолженье. Неделю прожил, уехал. А я уж привык рассказывать-то. Зимой вечера долгие, начал рассказывать бухтины своим мужикам. Вдруг бумага — из области: «Прекратить разбазаривание бухтин! Барахвостова остановить!» Прибывает из района нарочный, берут десятского. Приходят ко мне на квартеру: «Товарищ Барахвостов!» — «Я за него». — «Приказано все бухтины у вас описать, принять под расписку». — «Что вы, ребята!» — «Не разводи частную собственность!» Делать нечего — сдал. Какие были в наличности. По вечерам сижу дома. А ночью, как назло, бухтины из меня так и лезут. Рассказать бы, да некому. Моя Виринея совсем оглохла. Уснешь, а оне вместе с храпом так и норовят на волю из меня выскочить. Пробудишься, проглотишь: сиди в нутре, не пришло время! Сон собьется, сходишь на двор.
Ты-то от какой организации? Тоже по бухтинам — вижу и сам. Хорошее дело. Только у нас в Вологодской области, может, и почище меня есть, да не сказываются. Бухтинники-то. Ну да ладно, я тоже могу намолоть три короба.[12] Слабо? А, ешкин нос, ничего не слабо! Керосину бы только надо в лампу долить да жонку из дому выманить. Не даст поговорить на просторе!
