свой город, пытливо присматриваясь к быту своих подчиненных.
— Ай, Ивашка, друг, — останавливал он богатого горожанина, — ты здесь шляешься… А за что, почто ты, собачий сын, еще издали мне не кланялся, животом своим не подмел земли, свою шапочку распоганую не ломал ты, кошачий сын?!
Ивашка, будучи от природы человеком неглупым, приступал прямо к делу:
— Не гневись ты, свет-воеводушка… Ты прими от меня, сына блудного, эту курочку, эту уточку, да яичек еще три десяточка…
Воевода внимательно выслушивал это и ставил резолюцию:
— А и взять в тюрьму надо этого пса поганого, пса зловредного… К черту уточек, к черту курочек, да яички — ко всем чертям… Ты гони-ка сюда нам коровушку, да лошадушку, да…
— Ну, в тюрьму так в тюрьму, — прозаически решал Ивашка и шел к заплечным мастерам. Это были люди профессии, еще не подведомственной ремесленным управам. С Ивашкой они обращались так неосторожно, что, уходя из тюрьмы, он забывал там три пальца или одно ухо. После этого Ивашка надевал кумачовую рубаху, затыкал топор за пояс и резал купцов.
Когда Ивашкины потомки стали ходить в приказы писать жалобы, дело обстояло уже на более правильной расценке услуг.
— Прошеньице бы, — говорил Ивашка-внук писцу, — землицу у меня пооттягали.
— Тебе как: на алтын или на курицу написать-то? — деловито спрашивал писец. — Может, гусь есть — и на эту птицу можно. Особенно ежели жирная она. птица-то твоя…
— Да мне бы так уж… Чтобы отдали-то… Землицу-то…
— Чтобы отдали? — удивлялся дьяк или писец. — Ты вот что хочешь… Это, брат, коровой пахнет…
Ивашка-внук думал, раза четыре бегал советоваться со близкими людьми, искал писца победнее и наконец приходил решительный и тороватый.
— Пиши, черт старый, на пару с санками… Так, чтобы дух из них вышибло, сразу чтобы отдали…
Когда дело попадало в суд, Ивашкиному благосостоянию наступал конец. Его, как гражданского истца, конечно, сажали сначала в подвал. Выдержав там известное время, достаточное для перехода его недвижимого имущества в полную собственность судейского персонала, его выпускали в качестве свидетеля по собственному делу и. перед процессом, некоторое время пытали. Если Ивашка оставался жив, его оправдывали и снова сажали в тюрьму; если он не выдерживал, его тоже оправдывали, а присужденную землю судьи брали себе.
В этом случае Ивашка, по истории русского права, назывался повытчиком, от слова «выть».
В эпоху петровских времен взятки брали осторожнее и сразу перешли на деньги, хотя в отсталой провинции брали еще всем, что можно было довести, донести, проволочь или догнать до официальных учреждений.
В то время все помещики тягались. За что — этого никто не знал, но помещика, который бы не тягался с другим из-за чего-нибудь, все переставали уважать.
— Приметно, государь мой, — говорили тяжущемуся помещику чиновники в платьях немецкого покроя, — что достаток имеете немалый.
— Именьишко худое, деньжишки мелкие, — начинал плакаться помещик. — Серебра — только чайная ложка… Ее бы подарить кому-нибудь, да не знаю — кому…
Чиновники сейчас же придирались к слову.
— На сие мудрецом одним франкским сказано: «Сухая ложка рот дерет». Оную смазать надлежит.
* * *
…Самым тяжелым видом взятки, как я уже сказал раньше, надо считать третий — без угроз и напоминания, наиболее частый в последний период русской жизни.
— Видите ли, я хотел бы, чтобы эта бумага…
— Не могу-с.
— То есть даже не то, а чтобы…
— Не могу-с.
— Я, собственно…
— Не могу-с.
Оторопевший человек, которому нужно получить бумагу во что бы то ни стало, растерянно оглядывается по сторонам, краснеет и начинает гибнуть на глазаху окружающих.
— Разрешите мне только передать вам эту бумагу…
— Не могу-с.
— У нее в середине копия. Зеленая.
— Не могу-с.
— Синяя.
— Знаете ли, не могу-с.
— Красная, черт возьми…
— Красная? Гм!.. А вам что, собственно, угодно?
* * *
Историю взятки писать очень трудно. Немыслимо описывать состязание двух лошадей, когда обе только что пущены со старта. А взятке до своего предельного пункта еще очень далеко. Мы только еще Ивашкины внуки и только можем описывать взятки в России, как хроникеры текущих событий. Быть может, какой-нибудь Ивашкин правнук напишет эту историю не только с начала, но и до конца… У нас. к сожалению, еще нет морального права написать одно маленькое слово в неиссякаемой истории взятки в России: конец.
Американский миллионер Форд выехал в Европу мирить враждующие стороны.
Из газет
— Вильямс, мне скучно.
— Может быть, мистер Форд пожелает посмотреть, как лучший хирург в стране прививает за две тысячи долларов мышиный тиф лучшему в стране слону?
— Видел. После зарежете этого слона, нафаршируете его лучшей в стране венской мебелью, и пусть об этом будет напечатано в газете.
— В лучшей газете, сэр. Две тысячи долларов лучшему в стране репортеру.
— Дала ли ростки финиковая пальма, которую третьего дня посадили у меня под кроватью?
— Колеблется, но дает ростки, сэр.
— Что об этом говорят в обществе?
— Говорят, что лучший в стране миллионер Форд неистощим на лучшие в стране выдумки. Две с половиной тысячи долларов.
— Кому, Вильямс, кому?
— Лучшему в стране обществу за циркулирование среди него этого мнения.
— Мне скучно, Вильямс. Пусть мне вставят лишний золотой зуб.
— Лучший в стране, сэр.
— Вильямс, у меня блеснула идея.
— Алло! «Нью-Йорк тайме?» Редакция? Две тысячи долларов! У миллионера Форда блеснула…
— Не для этого. Пусть это останется между нами и миром, если вы так хотите… Я хочу мирить воюющие страны.
— Лучшие в стране державы, сэр?
— Я хочу помирить союзников. Закажите пароход.
— Прикажете запрячь лошадьми для города или океана? — Океана.
— Лучшего в стране океана. Есть. Пароход готов, оборудован и в нетерпении дожидается сэра.
— Обставьте его.
— Лучшие в стране горничные в бархатных платьях, матросы с университетским образованием, штурман — маркиз старого рода, в трюме произведения великих художников, мебель из воробьиной кожи, платиновые подмостки, старые испанские сигары в серебряных зубах у провожающих…
— Именно. Еду через восемь минут шесть терций.
— Алло! Редакция? Известный миллионер Форд, который известен тем, что…
* * *
— Вильямс, это Гаага?
— Лучшая в стране Гаага. Лучшие в стране мирные конгрессы.
— Вильямс, где восхищенная толпа, приветствующая голубя мира?
— Восемь тысяч долларов.
— И только одна старуха, просящая еще полдоллара на что-то?
— Жадная, сэр. Должно быть, все взяла себе и не предупредила.
— Вильямс, похож я на голубя
