— Оказывается, — провозгласил культурник, прежде чем человек мог перевести дух, — некоторые товарищи недооценивают значение коллектива. Они разбиваются на парочки и подозрительным образом изолируются, что ведёт, с одной стороны, к распаду нашего отдыхающего коллектива, а с другой — к заметному падению нравственности. Мы этого не потерпим. Мы не будем возрождать нравы крупной буржуазии, ездившей сюда в поисках морального разложения.
Во время обеда не произошло ничего особенного. Культурник читал по радио сообщение о результатах суданских выборов и статью «Оправдала ли себя система дубль-вэ с тремя защитниками против сборной Италии в августе позапрошлого года?», но кто-то перерезал шнур громкоговорителя.
После обеда культурник зашёл ко мне.
— Ты напишешь стихотворение о жизни отдыхающих, — сообщил он мне по секрету.
Я обратил его внимание на то, что последнее стихотворение было написано мною тринадцать лет тому назад. Но культурник и глазом не моргнул.
— Подойдёт, — сказал он, — немного подправь и заостри в сторону отдыха. Или, может быть, наши трудящиеся тебя не интересуют? — загремел он вдруг. — Может быть, ты думаешь больше о личных удобствах, чем об интересах масс?
Мы спорили около часа. И я продал себя за три свободных дня. Не спрашивайте, что я написал; знаю только, что некоторые товарищи перестали со мной здороваться и что если я когда-нибудь и замышлял разложить коллектив и создать подозрительно изолирующуюся парочку, то теперь мне пришлось от этого отказаться.
Когда я три дня спустя, относительно свежий и набравшийся сил, вернулся в среду отдыхающих, то выяснил, что их стало заметно меньше. Тем же, которые оставались, неутомимый культурник продолжал читать лекции о дарвинизме, импрессионизме, идеализме и об уходе за человеком, ужаленным коброй. Для вечернего самодеятельного концерта я должен был выучить два стихотворения Яна Костры [9], приготовить рассказ из жизни ацтеков и аккомпанировать на рояле культурнику, исполнявшему вариации на темы тирольских танцев. И так текли дни — радостно, плодотворно и с несомненной пользой.
Я немного похудел, но это пустяки — в канцелярии нагуляю снова. От чтения меня тошнило, я плохо спал и тосковал по спорту, свежему воздуху и возможности помечтать. Впрочем, и это не так уж важно — ведь послезавтра я буду дома.
С культурником я расставался у автобуса.
— Выше голову, — сказал он мне ободряюще, — ты должен гордиться тем, что сумел использовать отпуск по-новому, в духе времени, что ты отверг пережитки прошлого и свободно шагнул вперёд.
В автобусе я был один. Остальные отдыхающие давно сбежали — только мне пришлось терпеть, потому что дома у меня был ремонт, а зимой всё сохнет медленно…
Я ехал по сказочной стране, по мерцающим долинам, по морю озона, я с завистью смотрел на лыжников, которые бороздили чистые снежные склоны, ничего не зная об основах применения искусственных удобрений и о результатах суданских выборов. Я с радостью думал о своём братиславском кабинете; через какой-нибудь год я, вероятно, снова смогу интересоваться вопросами культуры.
Перевод В.Савицкого
Поучительная история о карьере моего знакомого
У меня есть знакомый, о котором можно с полным основанием сказать, что он владеет искусством ориентироваться в обстановке. Я всегда преклонялся перед ним и, пожалуй, немного ему завидовал. Однажды, встретившись с ним в трамвае, я набрался мужества и спросил, каким образом он повсюду достигает успеха.
Тогда мой знакомый развил теорию поведения на собраниях.
— Мы живём в великое время, — серьёзно сказал он, — во время, подобное античному. Как в древнем Риме важнейшие вопросы решались на форуме, так теперь все вопросы жизни и смерти решаются на собраниях. Не в канцеляриях, цехах и мастерских, а на собраниях переживаем мы наиболее драматические и ответственные минуты нашей молодости.
Мой знакомый сделал ораторскую паузу и, увидев, что я всё ещё не понимаю, продолжал:
— По твоему выступлению на собрании оценивают тебя — таково золотое правило нашей жизни. Можно работать, можно быть порядочным человеком, но, главное, надо уметь вести себя на собрании. Посмотри, к примеру, на меня. Я знаю назубок технику, тактику и стратегию собраний. Я выступаю с деловыми и информационными замечаниями, кратко напоминаю и констатирую, соглашаюсь, выдвигаю и клеймлю, остаюсь при особом мнении, решительно отвергаю, со всей серьёзностью предлагаю обдумать, охотно допускаю, разрешаю себе дополнить подчёркиваю с полным сознанием ответственности В делах нужно проявлять широкий размах. В результате без меня совершенно не могут обойтись, меня уже назначили референтом..
Я выразил своему знакомому моё глубокое восхищение, принял его наставления к сведению и стал ими руководствоваться. Через некоторое время мой начальник вызвал меня и спросил:
— Что с вами? На собраниях вы шумите, во всё суёте нос, а за работой засыпаете. Чем это объяснить?
Я разозлился на своего знакомого. А при встрече пожаловался ему и обрушился на него с горькими упрёками.
— Ну да, — сочувственно улыбнулся он, — ты просто не учёл ситуации. Вот посмотри на меня: на собраниях я сижу скромно, тише воды, ниже травы. Другие выскакивают, болтают как заводные, говорят о чём угодно, допускают ошибки и перегибы, зря тратят энергию, портят себе нервы, наживают врагов, а я слушаю и посмеиваюсь в усы. Молчание — золото, дорогой мой. При оценке качества работников о каждом могут вспомнить, как он ляпнул что-нибудь или совершил какую-нибудь глупость. А обо мне ничего плохого сказать нельзя. Все говорят: это тихий, серьёзный, вдумчивый человек, сама надёжность, а как скромен! Солидный работник, и по-своему — широкого размаха. В результате я стал начальником- отдела.
Я понял свою ошибку и погрузился в многозначительное молчание: на собраниях вёл себя наблюдателем, который про себя все расценивает иронически и стоит выше этого. Меня вызвали и заявили напрямик:
— Ты последнее время какой-то пассивный, серьёзные вопросы в одно ухо впускаешь, в другое выпускаешь, игнорируешь злободневные проблемы, отрываешься от коллектива и вообще не проявляешь себя. Если не изменишься, мы вынуждены будем сделать выводы.
Я отрёкся от своего знакомого и поклялся до конца жизни не встречаться с ним. Через два часа я случайно очутился рядом с ним в кино. Он очень сердечно приветствовал меня и сообщил, что стал заместителем начальника сектора.
— Наконец-то поняли, — гордо сказал он, — что энергичная и своеобразная личность. На каждом собрании, как только начинаются прения, я встаю и громко, жёстко, принципиально и беспощадно критикую. На меня невозможно повлиять, меня нельзя подкупить. Если я вижу ошибку, то бью невзирая на лица, собственного брата не пожалею. Критика — движущая сила общества, и тому, кто владеет искусством критики, принадлежит будущее. Одно из двух — или с широким размахом, или никак! Если хочешь чего-нибудь добиться — это единственный путь!
На ближайшем собрании я попросил слова первым. Выступил воинственно, с широким размахом, порицал опоздания, семейственность, бюрократизм, грубость по отношению к посетителям, снисходительность к недостаткам, лень, беспорядок, алкоголизм, устаревшие методы, безграмотность, нарушение правил гигиены, глупость, злобу, беспринципность и критиковал одного за другим всех присутствовавших. Через неделю меня перевели на периферию.
Я написал знакомому яростное письмо. Он ответил мне через месяц — был, мол, занят, так как в качестве начальника сектора сейчас завален работой.
«Уясни себе, — писал он, — что критиковать надо, но обдуманно. Особенно нужно знать — кого и когда. Рекомендуется уделять повышенное внимание подчинённым, вышестоящих критиковать тоже, но положительно, а отрицательно только в пределах их собственной самокритики. В исключительных случаях с ними следует заранее договариваться. А самое главное, слова нужно просить в конце собрания, когда все уже выступили; нужно высказывать исключительно такие суждения, по которым большинство предыдущих ораторов уже достигло соглашения; эти суждения нужно углублять, в случае необходимости расширять и обогащать примерами из практики. Собственные выводы надо делать, конечно, с широким размахом, но осторожно и с чувством меры. Тогда человека полюбят и всесторонне оценят. Кстати, кажется, я буду заместителем начальника учреждения, говорят, что он уже высказался в этом смысле».
Я порвал со своим знакомым всякие отношения: неудобно беспокоить такое высокое лицо.
А сам стал вести будничную жизнь без широкого размаха. Выполнял свои обязанности, учился, занимался спортом, ходил на собрания, как полагается; если меня что-нибудь интересовало, просил слова, если нет — молчал; если мне что-нибудь казалось плохим, я это критиковал, если мне что-нибудь нравилось — я это поддерживал. И так, без широкого размаха, прошло три года,
