— Да не красней ты, Абсар, никто же тебя не подозревает, — подала голос одна из женщин.
— Ну и что с того, что он заведующий фермой, зачем выгораживаешь? — отрезала другая. — А-а-а, устыдилась все-таки, знать, лишнего сенца собралась урвать?
— А твой муж — грабитель лесной! С чьего позволения он приволок во двор сруб для бани?! Или, может, на собственном огороде лес вырастил?
— Кто видел? Говори, кто это видел?
— Не видели бы — разговору бы об этом не было! Вся родня ваша одним миром мазана. Жулики да прохвосты!
— Зато ваша порода — скупердяйская! Зимой снега не выпросишь. У вас от жадности-то мозги высохли. Потому что куриными мозгами питаетесь.
— Слышите, агай-эне, у всех на виду распоследними словами позорит. Я такого не потерплю! В суд подам! В товарищеский суд!..
— Угомонитесь же! — Абсар, выведенный из терпения, стукнул кулаком по столу.
— Не угомонюсь. Как я такое себе могу позволить! Пусть Шатура перестанет.
— Не перестану. Прямо у всех на глазах меня поносит. Шепни ты мне наедине — еще куда ни шло! А ты перед всем честным народом языком, как мочалкой треплешь!
— Уж такая я есть — и за спиной, и в глаза всегда режу одну правду-матку.
— Агай-эне, будьте свидетелями, она снова оскорбила мою беспорочную личность. Я собственнолично к тебе обращаюсь, Абсар!
— Что ты хочешь сказать?
— Как что? Ты ведь у нас — председатель товсуда, товарищеского, имею в виду. Миндиян с Хазиахмет-агаем — его полномочные члены. Вот я и требую — немедленно открывай свой суд!
— Но ведь, агай-эне, на повестке дня совершенно иной вопрос! Мы же должны говорить о зимовке скота…
— Скот твой никуда не убежит, а вот Мунавара от слов своих может ускользнуть, отказаться. Она вертихвостка известная, что налим, увертливая.
— Но ведь, агай-эне, на повестке дня…
— Давай, давай, Абсар, куй железо, пока горячо, — заинтересованно загалдела публика, настаивая на своем. — Раз суд, пусть будет суд! Пусть восторжествует правда, а несправедливость будет посрамлена. Окончательно и бесповоротно!
— Ну, если общество настаивает, — начал чесать затылок Абсар. И, окончательно решившись, гаркнул:
— Итак, агай-эне! Внеочередное заседание товарищеского суда считаю открытым! На повестке дня…
Перевел с башкирского Сагит Сафиуллин
Сергей Бурцев, Искандер Садриев
Пермские юмористы. Как и большинство соавторов — это люди совершенно разные. Бурцев — выше, Садриев — тоньше, Бурцев — моложе, Садриев — подвижней, Бурцев работает строителем-монтажником, Садриев — корреспондентом областной газеты «Звезда». Общее же в них то, что оба носят очки и смотрят через них на окружающий мир с улыбкой.
ЖЕЛЕЗЯКА
Раньше Семен Урдюков эту штуку и не замечал. Стоит себе железяка какая-то — и пусть стоит. Значит, нужно. Пройти есть место. Боком. А тут машину дров достал. Машина не проедет, она боком еще шире.
Пошел Семен в контору, у чьего забора эта штуковина разместилась. Прямо к директору. Так и так, говорит, забирайте свою технику. Мешает.
— Какую технику? — удивился директор. И вызвал главного инженера.
Вдвоем они долго смотрели из окна на железяку, помешавшую Семену, а потом вызвали вахтера.
— У нас кто-нибудь что-нибудь выносил? — спросил директор.
— Ни в жисть, — ответствовал вахтер и, не просыпаясь, ушел на пост.
— Ну вот, — обрадовался главный инженер. — Соседская, видимо.
И он кивнул на другую сторону дороги. Соседский начальник самолично вышел посмотреть на безобразие.
— Нет, — сказал он, — у нас пропали инвентарные номера К-587 и Ш-023. А на этом и номера-то нет. Ты, паря, топай-ка к дорожникам. Они в том квартале асфальт здесь укладывали. Да и по виду железяка ихняя.
Дорожно-строительный начальник аж завибрировал от радости:
— Где он, где? Мы его никак списать не можем! Слушай, а резину с него не посымали?
— Не было на нем резины, — сумрачно сказал Семен. — Одно железо…
— Не было, говоришь? — сник дорожник. — Тогда это не наше. У нас с резиной было… Ежели где найдешь, звони. А насчет этой к газовикам сходи. Они после нас трубы прокладывали, раззявы.
Газовик сразу разочаровал Семена, заявив:
— Если это наше, то там еще и трубы должны лежать. Полтораста погонных метров. Без труб не возьму.
Зайдя еще по четырем адресам, Семен махнул на все рукой и заявился в «Утильсырье».
— Ничейная железяка, — соблазнял он приемщика. — Пудов на страшнопредставитьсколько. Забери!
— Не могу. Ничейную — не могу. Вот кабы чья-то…
Семен закручинился. Ноги сами занесли его в мужской отдел «Гастронома», и через час он был готов. Боком мимо железяки протиснуться не удалось. Он молча бил ногами штуковину, потом заплакал и уснул на ее холодной груди.
Утром его разбудил шурин:
— Слазь, мне домой пора ехать. Погостил — и довольно.
— Еще поживи! Не чужой ведь…
— Не могу. Вот из-за этой чурки. Слазь-ка, заводить пора.
— Так это твоя?!
— Не пешком же к тебе восемь километров отмахал. Вот на нем. Экспериментальный. «АЭЗП» кличут. Автомат экстренной заточки пил. Чай, меня с ним уж потеряли.
Он обнял Семена, лихо вскочил на железяку и дал газу.
— Как же, потеряли! — пробурчал Семен и, сплюнув, пошел за дровами.
Машинист котла теплоцеха Красноуральского медеплавильного комбината. Тут бы, казалось, не до шуток, а поди ж ты…
НЕ ТА КОТЛЕТА
Стены обеденного зала, в котором проходило собрание сотрудников столовой, буквально сотрясались, а в соседнем варочном цехе тревожно позвякивали о плиту пустые алюминиевые кастрюли. Насколько все были взволнованы, можно судить уже по тому, что на заседание явился даже гардеробщик Ершов.
— Товарищи! — поднял руку председатель. — Я, конечно, понимаю, такое всегда волнует, и все же прошу успокоиться и соблюдать порядок.
— А чего он коллектив подводит! — закричала уборщица Постникова.
— Прынцип, главное прынцип нарушил! — вставил сторож Халкин.
Виновник бурных излияний сотрудников повар Гусяткин сидел, понурившись, в первом ряду и, сопя, тер ладонью край стула.
— Стыдно роже-то! — громко сказала кассир Говядина. — Ишь, глаза-то не кажет.
И зал снова зашумел:
— Гнать его в шею!
— И разговаривать нечего!
— Эдакое удумал!
— Тише, товарищи, — воспользовался небольшой паузой председатель. — Мы вот здесь сидим и справедливо возмущаемся. А кто, позвольте вас спросить, сигнализировал о том, что Гусяткин является на работу в нетрезвом виде? Вот то-то. Проглядели, упустили человека, и как результат…
— А может, все это так, показалось только? — послышался робкий голос из зала.
— Показалось?! — вскричала кассир Говядина. — Прибежала я в столовую без пятнадцати, припоздала малость, ну и схватила че под руку попало. Жую и чувствую: что-то не то. В руке котлета, а во рту — мясо. Поглядела — точно: в руке котлета. А во рту мясо. Кто, спрашиваю, готовил? Гусяткин. Подбежала — мать честная! — от него винищем тащит.
В зале повисла скорбная тишина.
— Ежели он такой умный, — нарушила молчание уборщица Постникова, — то пущай тогда и пол моет, и котлеты жарит.
— Гусяткин, — сказал председатель, — объясните товарищам, каким образом в котлеты попало мясо?
Гусяткин встал, шмыгнул носом и сказал:
— День рождения мы с брательником отмечали, перебрали малость, а вставать рано. Ну и…
— Что «ну», что «и»?
— Ну, и тово…
— Да что с ним разговаривать?
— Все ясно.
— Товарищи, — поднялся председатель, — прошу внимания. Здесь нужно смотреть в корень. Причиной поступка явилось пьянство, в котором повар Гусяткин был неоднократно замечен. Поэтому предлагаю ходатайствовать перед отделом внутренних дел о направлении его на принудительное лечение от алкоголизма. Кто за? Прошу голосовать…
ПОГОНЯ
Приближалась станция. Когда поезд начал замедлять ход, Корж спустился на подножку. Рывок — и он, сжавшись в клубок, покатился под откос. Поезд прошумел мимо и скрылся. Падая, Корж стукнулся головой о большую ветку, и теперь медленно приходил в себя. Вдруг вспомнил все, рванулся, чтобы встать, но в глазах потемнело, и он снова опустился на землю. Через минуту медленно поднялся, пошатываясь, подошел к ближайшему дереву и прислонился. Затем сбросил пиджак, оторвал рукав от рубашки, туго перевязал им голову и медленно двинулся в чащу леса. Боль стала терпимой, и Корж зашагал быстрее. Еще быстрее, еще быстрее, и вот он уже почти бежит.
