И я с детства несокрушимо знаю, что неразрешимых ситуаций нет. Впрочем, что знаю? Чепуха! Это входило в меня с лучами солнца и влажным воздухом моря. Я вдыхала его с первыми моими рассветами. Я в этом росла, любила, смеялась. Это убеждение такая же часть мира, как я сама, и мир не представляю без него…
Постепенно я втянулась в ритм. От ударов веслом лодчонка скользила, будто я конькобежец, и было чудесное ощущение легкости. Мелкие, еще неторопливые волны не мешали мне, когда я взлетала на них, а потом скатывалась вниз, стрелкой опережая волну и набирая скорость не только веслом, а и оттого, что съезжала на этих горках. Постепенно ветер крепчал, но я уже не замечала его. Я полностью ушла в это буйство, довольно скоро начав уже бессознательно ловить ветер спиной и использовать его в этом действии как классное подспорье и опору. Когда ты всю жизнь учишься каждую минуту и отдаешь полное внимание к каждому своему действию, стремясь к совершенству каждого своего проявления, то, благодаря накопленному опыту и инстинкту, вскоре ты учишься уже автоматически, словно само собой. Нужна лишь полная, абсолютная погруженность в творимое и желание сделать как лучше…
Я почти бессознательно пробовала заставить волну нести меня, нащупывая ее особенности. Сначала я просто не рассекала медленные волны, а взбиралась на гребень с помощью весла, выюливая (поднимаясь вверх мелкими резкими зигзагами, как лыжник или корабль против ветра, работая веслом) и скатывалась с них вперед, как с горки. Но, так как ветер крепчал, волны становились все круче и круче, умение держать волну росло. Подсознание самостоятельно впитывало все движения, которые я могла нащупать и которые могли пригодиться. И потому вскоре я попробовала оседлать волну. Первый раз, второй раз… десятый… сотый… Уперто, снова и снова я учила лодчонку подчиняться не столько веслу, сколько, малейшему движению своих ног и тела, зажав ее ногами, сдвинутыми вокруг бруса внутри, чтоб можно было тэйвонту не просто стоять, а именно держать ими лодку. Почему-то на память приходила лыжная доска, которой, как подсказывала память, я отлично владела, как и горными лыжами.
Все женщины-воины, тэйвонтуэ Дивенора имели абсолютно железные мышцы ног и бедер. И вовсе не только потому, что это было орудие убийства. И поднятую в ударе в лицо ногу, боковом или прямом, нужно было держать с грузом на конце в таком положении сутками. А потому что они ездили на конях коленями вниз и положив голени на спину коня, пятки к хребту. Словно поджав колени. Чтоб ноги не были кривые, как у ковбоев. И ездили абсолютно без седел, зажимая спину коня железными коленями. И хватка коленями должна была быть не просто железной, а титановой, и не на минуту, не на две, и не на час, а многие сутки совершенно бессознательно. Чтоб вообще не думать о ней, впившись в спину коня коленями, как клещ. Потому что в бою, когда только сражения длились сутками, а походы месяцами, от этого зависела больше чем жизнь. Ведь тэйвонтуэ не сидели в бою на конях смирно. А полосовали во все стороны до земли мечом, не касаясь повода руками, а управляя умными, дрессированными, специально воспитанными для боя животными лишь нажатиями больших пальцев ног.
Чего только не делали разные школы, чтоб воспитать эту хватку! И висели днями на турнике, зажимая коленями груз в несколько раз больше своего веса и не давая ему упасть. И днями удерживали согнутыми коленями мощную дугу лука, а кто постарше, чудовищно упругую и упорную стальную дугу из особой упругой аэнской стали, используемой для пружин. Внутренние мышцы бедер были железными в самом буквальном смысле — они могли смять ими самый толстый железный стержень. Так же тренировались внешние мышцы бедер, но уже для удара и гармоничного развития и вида женских ног. И, надо признать, подобной красоты кроме тэйвонтуэ не имел никто, разве что известные гаэтаны. Которых тоже тренировали, как наемных убийц, несмотря на профессию. Так что тело формою становилось точеным и совершенным.
Пришло время, когда я удержалась на волне. Удержалась намного больше минуты.
Удержалась не доской, а маленькой юркой лодчонкой! И неожиданно стала на ней во весь рост. Над морем. Я оседлала волну!
Еще шли часы за часами тренировки, но то были счастливые часы. Я упивалась не только ездой посреди безбрежного океана воды на хрупкой юркой лодчонке, но и властью тела над стихией. Я безумствовала. Я осваивала эту лодчонку, превращая ее в абсолютно ногам послушные "лыжи". Я могла, чуть подпрыгнув, мгновенно развернуть ее в любом направлении. И так сотни резких, молниеносных раз за считанные секунды, что рывки и развороты были почти незаметны. И не только…
Даже без волн я, кажется, смогла бы плыть без весла, двигаясь мелкими зигзагами, и резкими разворотами и толкаясь от воды лодчонкой, будто лыжами или коньками, и взбираясь на холмы волн такими полупрыжками с разворотами без всякого весла. Наоборот — в этом водяном хаосе кипящей воды и пены, сталкивающихся волн, оно только мешало, и служило лишь иногда для страховки или мгновенного разгона.
Несмотря на то, что валы достигли чудовищной высоты, я тренировала снова и снова каждое найденное движение или маневр до полного совершенства. И лишь когда отдыхала, седлала большую волну и позволяла ей нести себя к далекому берегу туда, где сходилось тучи и вода.
Но вот странность — само стояние на волне, когда я почувствовала его, вдруг открылось мне неожиданно легко. Словно я уже это умела. Трудность представило только особенности управления лодкой на волне, а саму волну я почему-то чувствовала как свою руку. Но как я не напрягала память, я ничего не смогла вспомнить. Кроме какой-то смутной картинки, где я, совсем маленькая, с разгону прямо с доской вылетаю на песок, и, пробежав по инерции, ляпаюсь, холодная, на кого-то родного и близкого, разомлевшего под горячим солнцем, оглушительно визжа…
Но в Дивеноре нет теплого моря! А океаны холодные и ледовитые! А те, что есть, полны сотнями видами всякой сверхопаснейшей для человека живности, считающей его вкуснейшей едой, как сам Дивенор полон всякими гадами. И забитые, невежественные крестьяне даже боятся подходить к ним. Все хорошие моря уже давно отделились, как Славина или Аэна!
Боже, где же это прошло мое детство?!?
Как не напрягала я память, я так и не смогла вспомнить, на каком языке я визжала.
Но неожиданно вспомнила зато, что доску я освоила так, будто это были мои ноги. Теперь я осваивала лодку, а умение чувствовать волну словно уже было в какой-то мере из прошлого опыта. Но хрупкая лодчонка оказалась куда удобней, маневренней, быстрее, чувствительней доски, хотя и где-то в миллион раз ее сложнее. И увлекательнее! В миллионы раз. Потому что по своей юркости и маневренности давала именно человеку, имеющий гигантский опыт и ловкость, именно невиданную власть над океаном! Истинно, я начинала чувствовать себя в нем как рыба в воде. Даже среди хаоса волн. Хотя тот, кто не имел гигантских накоплений тренировок, навыков, реакции, умений управления собой и лодкой, то есть накоплений сознания, никаких преимуществ бы не увидел и счел бы это издевательством. И это было правильно. Потому что именно накопления Сознания, именно Умения и Мастерство, и давали это преимущество! Именно Мастерство, Ум и
Знания словно преображало обстоятельство, а не нечто физическое, и делали тебя сверхчеловеком, рождая из обстоятельств новое сочетание. Ибо оно было в мастерстве. А кто ленился всю жизнь, ожидая "добрых" обстоятельств, и не накопил умений, знаний, тренировок, тот утонет даже в луже…
Я совершенно не заметила, как настигла парусник, который шел в ту же сторону, что и я, но под другим углом к ветру. Он отчаянно боролся с гигантскими волнами, захлестывавшими и бросавшими его. Я догоняла его по другому курсу, идя со скоростью волны. Но ему приходилось худо! Я как раз подошла, когда громадная волна накрыла его с головой, и он еле вынырнул.
Показалось мне это или нет, что из разломанной в одном месте волной постройки мелькнула фигурка ребенка? И тут же скрылась между волн в месиве кипящих пропастей?
Заинтересованная, я прямо по гребню волны, которая меня несла, скользнула на тот уровень, и, через секунду, когда волна прошла над тем местом, просто выхватила из воды резким жестом ребенка. Ибо волна прошла как раз над этим местом, и, то есть, сама подняла его ко мне. Маленького, ошеломленного… Я чуть не ударилась даже в него лодочкой…
С ребенком в руке, ибо во второй было весло, управлять лодкой стало заметно трудней, и та все норовила соскользнуть. Но я как-то приноровилась, прижав его к груди.
Ребенок был жив, потому что железно уцепился мне в грудь. И даже мешал мне работать, потому что жадно, ненасытно вглядывался в мое лицо, принимая, очевидно, за какое-то сказочное существо или подводную королеву… Я чуть улыбнулась ему, в основном глазами, и слегка прижала к себе, стараясь перелить в него хоть частицу своего мужества и тепла сердца. У него засияли глаза, и он вжался в меня еще сильнее.
