Хью. Мне девяносто два года, а я ни разу не пробовал орального секса.
Стивен. Да уж, наверное, не пробовали. Оральный секс! Нашли, о чем думать.
Хью. И на верблюде верхом не скакал.
Стивен. По-моему, вы заговариваетесь, мистер Симнок.
Хью. Никогда не видел, как писает женщина.
Стивен. Еще минута, и я на вас рассержусь, ей-ей.
Хью. Ни одного человека не убил.
Стивен. Знаете, мистер Симнок, я, пожалуй, начну сейчас убивать одного, если он не проявит осторожность, большое ему спасибо.
Хью. Никогда не был в оперном театре. И гамбургера ни разу не ел.
Стивен. Вы просто глупый старик, хватит чушь молоть, я этого больше не потерплю.
Хью. Никогда ничем не пресытился. Ничего не сделал для этого.
Стивен. По-моему, вы немного озябли, да оно и не удивительно. Еще минута и вы получите ваш какао.
Хью. Не хочу я вашего дурацкого какао.
Стивен. Не капризничайте, вы же любите какао.
Хью. Терпеть не могу. На нем пенка.
Стивен. А вы помешайте ложечкой, и не будет пенки.
Хью. Заставляет меня давиться им, лакать, будто я кошка какая. А я хочу пить молоко из грудей бирманской девы.
Стивен. Ну не знаю. Что с вами сегодня, мистер Симнок? Думаю, нужно будет увеличить вашу дозу витамина Е. Бирманских девушек ему подавай. Это в нашем-то Тодмордене.
Хью. У тебя изо рта воняет.
Стивен. Ну вот. Не надо переходить на личности, мистер Симнок.
Хью. Гнилой капустой.
Стивен. Я на вас очень сердит, мистер Симнок.
Хью. Ты пидорас.
Стивен. Никакой я не пидорас, мистер Симнок, нехорошо так говорить.
Хью. Пидорас, додик, двустволка и половой демократ. И небось ни разу этого не попробовал.
Стивен. Я не желаю слушать такие слова, мистер Симнок, правда, не желаю.
Хью. И нечего тебе торчать в таком месте, в твои-то годы.
Стивен. Кто-то же должен здесь работать, мистер Симнок. Служить обществу, хотя какое мне может быть дело до…
Хью. Ты должен бродить по свету, пробовать оральный секс, людей убивать, смотреть, как в оперных театрах писают женщины, и есть гамбургеры, сидя верхом на верблюдах. Пить молоко из грудей непальских дев.
Стивен. В прошлый раз были бирманские.
Хью. Я передумал. Непальских. А ты торчишь здесь и терпишь грубости от старика. Пидор ты, вот ты кто. Пидор с дурным запахом изо рта.
Стивен. Ах, мистер Симнок, вы меня сегодня очень огорчаете. Я сейчас сбегаю за какао, а когда вернусь, давайте обойдемся без этих глупостей. Ей-богу!
Стивен уходит.
Хью. (Ему в спину) Визгливая давалка и вонючка в придачу. Никогда не видел, как писает женщина, ни разу. Жизнь прошла даром.
Стивен. (Возвращается) Ну вот, мне удалось перехватить в вестибюле миссис Гидеон с подносом. Так что, вот оно, ваше какао, и не говорите потом, что вы невезучий, какао вы нынче получите раньше всех.
Хью. Ураа!
Стивен. Видите, отличная все-таки штука, верно?
Хью. Какао.
Стивен. Да. Правда, тут один нехороший мальчик нехорошие слова говорил, верно?
Хью. Прости меня, Брайан. Правда, прости.
Стивен. То-то же. Стоит вам увидеть какао, вы сразу становитесь как шелковый. Уж и не уверен, следует ли вам его нынче давать.
Хью. Ну пожалуйста, Брайан.
Стивен. Ладно, держите. Так-то оно лучше, верно?
Хью. Очень вкусное какао.
Стивен. «Берентс», самое лучшее.
Стивен улыбается в камеру.
Стивен Голосом из телерекламы
Старое доброе какао «Берентс». Всегда под рукой. «Оригинальное», или «Новый Берентс» придумано специально для зрелых, нюхнувших жизни людей. Содержит натуральные добавки из мощных барбитуратов и героина.
Хью, блаженно улыбаясь, отключается.
Стивен и Хью в каком-то запустелом месте. Вокруг черно. Хью на мониторе, Стивен вживе.
Стивен. Боюсь, нам придется попросить, чтобы вы немножко потрудились, леди и джентльмены, и помогли нам. Напрягли ваше, так сказать, воображение.
Хью. Вот именно. Для того, чтобы мы смогли сыграть следующую сценку, леди и джентльмены, нам требуется только одно: вообразите нас обоих голыми.
Стивен. Да. Простите, что обращаемся к вам с такой просьбой. От себя можем сказать, что мы с Хью намеревались пойти до конца и действительно оголиться, но нам не хватило средств.
Хью. Вот именно. Боюсь, что бюджет передачи этого просто не выдержал бы. Ну да ладно.
Стивен. А теперь, дабы помочь вам выстроить в воображении нужную картину, могу сказать, что действие сценки происходит в церкви.
Хью. Вот именно. Стивен будет играть епископа.
Стивен. А Хью будет играть на органе.
Хью. Органиста.
Стивен. Что?
Хью. Я буду играть органиста.
Стивен. Органиста? Ну да. Но ты же и на органе будешь играть?
Хью. Нет. Не буду. Я буду играть органиста, который не умеет играть на органе.
Стивен. О Господи. Прости. Прости. Ну конечно. Я опять все испортил?
Хью. По правде сказать, да.
Стивен. Простите, леди и джентльмены.
Хью. И лучше бы вы все перестали, наконец, воображать нас голыми.
Стивен. Да, завязывайте с этим. Кончайте. Я сам кругом виноват. Извините. Черт.
Стивен обращается к мистеру и миссис Публика
Стивен. Леди и джентльмены, думаю, за эти недели мы достаточно хорошо узнали друг дружку и это дает мне право сделать небольшое признание. Я вовсе не хочу смутить вас таковым. Меня оно не смущает, а ведь именно я сбираюсь открыть вам душу. Дело в том, что я не совсем таков, каким кажусь. Вы видите перед собой человека, которого я с присущей мне добротой назвал бы прелестнейшим существом, да так оно, в сущности, и есть. Однако, и вот тут я попросил бы вас оказаться людьми в редкостной степени милыми, я обладаю одной странной особенностью, которая, по моему ощущению, делает меня, говоря со всей присущей мне мягкостью, существом небесным и почти божественным. Как и у все возрастающего в наши дни числа людей, к моей груди приторочены два соска: вот здесь и, в несколько меньшей мере, здесь, однако, — и это образует особенность, заставляющую меня выглядеть отчасти менее упоительным, нежели обычно, — в то время, как вот этот, Невилл, розов, бодр и обладает всеми достоинствами, каких только можно пожелать, другой, он у меня вот тут, его зовут Шейлой, окрашен в ярко-голубые тона и испытывает что-то вроде юношеского разочарования в жизни. Ну вот, на этом я, со ставшей уже привычной для вас гладкокожестью и златобедростью, позволю себе закруглиться. Вы были терпеливы, обманчиво привлекательны и на удивление угодливы. Я же счастлив тем, что был с вами столь баснословен. Благодарю вас.
Стивен и Хью оживленно беседуют в телестудии — во всяком случае, Стивен оживлен чрезвычайно.
Хью. Хорошо, давайте поговорим вместо этого о гибкости языка — о лингвистической эластичности, если угодно.
Стивен. Мне кажется, я уже говорил, что наш язык, английский…
Хью. На котором мы, судя по всему, говорим…
Стивен. В той мере, в какой мы на нем говорим, да, безусловно, определяет нас самих. Мы определяемся нашим языком — хотите определяться, пожалуйста, ради бога, валяйте.
Хью. (В камеру) Здравствуйте! Мы беседуем о языке.
Стивен. Возможно, я мог бы проиллюстрировать этот момент — по крайней мере, позвольте мне попытаться. Вопрос таков: способен ли наш язык, английский то есть, способен ли он снести демагогичность?
Хью. Демагогичность?
Стивен. Демагогичность.
Хью. А под демагогичностью вы подразумеваете?..
Стивен. Я подразумеваю демагогичность — взрывоопасное красноречие, убедительную и хлесткую риторику. Послушайте, если бы Гитлер оказался англичанином, были бы мы, в аналогичных обстоятельствах, подвигнуты, одурманены, воспламенены его зажигательными речами или лишь посмеялись бы над ним? А, а, а? Не слишком ли английский язык ироничен, чтобы стать опорой для гитлеровской манеры, не резал ли бы он наш слух просто-напросто фальшью?
Хью. (В камеру) Мы беседуем о том, что режет наш слух просто-напросто фальшью.
