Халабуда достал из кармана и нежно погладил металлическую коробку с резиновой трубкой и стальным браслетом на конце.
— Я считаю, этот аппарат уже хорошо себя зарекомендовал. А вы какого мнения? — спросил он. — Одно то, что наказанные на глазах старели, свидетельствует об эффективности моего прибора. Разве не так?
— Мы исследовали большинство этих, как вы говорите, наказанных, — сказал Несмачный. — И эксперты пришли к выводу, что внешние признаки старения могли появиться от сильного стресса — чувства страха, который нагоняла на людей эта ваша процедура.
— Ничего не смыслят ваши эксперты! — воскликнул Халабуда, и его глаза вспыхнули стальным блеском. — Я надеюсь, вы проведете следствие так, что правда восторжествует. А для этого потребуются компетентные эксперты…
— Хорошо, — кивнул Несмачный. — Будут компетентные! А разговор с вами продолжим завтра…
Лейтенант Бойчук, присутствовавший при допросе Халабуды, сидел сбоку молча и листал какие-то бумаги. Когда Халабуду вывели, заметил:
— Это он правильно сказал про экспертов. С них надо начинать.
— Вы имеете в виду психиатров? — спросил Несмачный. — Я их уже вызвал.
Зазвонил телефон.
Фельетонист Зареба поздравлял Несмачного с успехом.
— Верите, я ночь не спал после этой газетной реплики, которую вы меня заставили написать. Думаю: не дай бог, ваш план сорвется — что тогда делать? Писать опровержение? Это, как говорится, прокол для газеты. Не писать — пятно на вашей репутации. Наконец-то можно будет объяснить читателям, что это был своеобразный прием следователя. Желание вызвать, так сказать, огонь на себя, то есть вызвать на себя гнев «инопланетянина», который появлялся, как карающий меч, там, где, по его данным, не берегли время человека. А представьте, если бы он не прочитал этой реплики? Вдруг оказалось бы, что он вообще нашу газету не читает!..
— Читает. В этом я убедился, когда занимался делом Ревуна, о котором вы напечатали фельетон «Под маринадом». Помните? В нем говорится о том, что Ревун рационализаторские предложения маринует, заставляет рационализаторов годами к нему ходить. Вот тогда-то меня и озарило: я наконец нашел связь между фельетоном и визитом к Ревуну «инопланетянина».
— И все-таки это был риск, — сказал Зареба.
— Что поделаешь, — ответил Несмачный. — Нам, следователям, нередко приходится рисковать не только жизнью, но и своей репутацией.
27
Вокзальные громкоговорители, передавая информации о прибытии и отправлении поездов, гремели так оглушительно, что дряхлый старичок, наверное, тугой на уши, неподвижно сидевший на чемодане и безразлично смотревший прямо перед собой, вдруг встрепенулся и радостно закричал: «Слышу!»
— А вы еще собирались лететь, — сказал лейтенант Бойчук. Они с Несмачным стояли в вестибюле вокзала как раз напротив гигантских часов. — Судя по информации, поезда и те сегодня выбились из графика.
— Это и неудивительно — такая метель! — кивнул Несмачный. — Но поезда в отлично от самолетов в любую погоду отправляются без опоздания.
— И, по-моему, именно это вас сейчас больше всего и огорчает, — прищурился хитровато лейтенант.
— Я в восторге от вашей проницательности, — улыбнулся Несмачный. — А оглядываюсь по сторонам потому, что боюсь пропустить Галю. Она обещала подойти к поезду. А номер вагона сообщить я не мог ей — билет же был у вас.
— Ничего не поделаешь, — вздохнул Бойчук, — пора. Через семь минут отправление.
Лейтенант подхватил чемоданчик Несмачного, и они вышли на заснеженный перрон.
— А билеты почему не предъявляете? — сурово спросила дебелая проводница.
— Не билеты, а билет, — уточнил лейтенант.
— А-а, — произнесла проводница с такой интонацией, словно одному пассажиру разрешается ехать «зайцем».
Несмачный глянул на часы:
— Ну что ж, Владислав…
— Не спешите прощаться, — сказал лейтенант, — интуиция подсказывает мне, что через несколько секунд она придет.
— Вернее, они, — уточнил Несмачный.
Он увидел, как по перрону бежала Галина и рядом с ней — высокий мужчина. Тот, который не слишком любезно встретил их тогда возле дома.
— Добрый вечер! — выдохнула Галина. — Так спешили и все равно чуть не опоздали.
— Спасибо таксисту, успели, — пробасил мужчина. — А то бы сестра никогда бы мне этого не простила.
— Сестра? — вырвалось у Несмачного.
— А еще следователь! — засмеялась Галина. — Вас, оказывается, очень легко разыграть. Знакомьтесь, это мой брат Максим.
— Поезд отправляется, — предупредила проводница.
— Ой, а я же хотела, чтобы вы, Анатолий Петрович, записали телефон моей тети и предупредили ее, чтобы встретила меня. Я приеду в Киев в среду утренним поездом. Запомните ее телефон — двести двадцать шесть, девяносто восемь…
Поезд тронулся. Несмачный быстро пожал руки Галине, Владиславу и Максиму, вскочил в вагон и уже из тамбура крикнул:
— Не волнуйтесь, если я забуду номер телефона вашей тети, то встречу вас сам! Не возражаете?
— Тогда до встречи! — помахала ему рукой Галина.
Прихожу как-то к директору и говорю ему:
— Мне бы путевочку на курорт.
— Молод еще по курортам ездить! — по-отечески улыбается директор. — Ты у нас и месяца не работаешь.
— А меня страх как на курорт тянет! В санатории пожить хочется.
— Всем хочется, — соглашается директор. — Только заслужить надо. Мы путевки прежде всего передовикам даем.
— А может, все-таки и мне дадите?
— Нет оснований, — разводит руками директор.
— Тем хуже для вас! — хлопнул я дверью и вышел.
На улице поднял камень, швырнул его в витрину магазина.
Естественно, собрались люди, прибыла милиция.
Посадили меня в машину и отвезли куда следует…
Полчаса прокурор песочил директора за слабую воспитательную работу и коллективе, за отсутствие индивидуального подхода к отдельным работникам. А суд вынес частное определение, в котором поставил под сомнение возможность дальнейшего пребывании директора на своем посту.
Ровно через пятнадцать дней и снова в кабинете директора:
— Мне бы премию.
— Не имею права, — прикладывает он руку к сердцу.
— Даже не представляю, что теперь с вами будет, — с сожалением смотрю я на директора. — Теперь вы совсем пропали.
— Не губите!.. — упрашивает он.
Но я даже не дослушал его. Пошел в ресторан «Уют» и наклюкался красного крепкого.
В вытрезвителе я позировал фотокорреспонденту городской газеты. А через день читал про себя фельетон, где и бедному директору досталось на орехи. Ему инкриминировались снисходительность к пьянству и нечуткое отношение к нуждам производственников.
«Лишь восемь кружков художественной самодеятельности существует при заводском клубе, а в игротеке не найдешь лишней шахматной доски, — с укоризной писал фельетонист. — Вот почему, вместо того чтобы поиграть на органе или провести вечер над решением шахматной задачи, Горемищенко вынужден был напиться…»
Директор давал пояснения многочисленным комиссиям, ездил выяснять отношения с управляющим трестом, отдал свой кабинет под бильярдную и лично написал в стенгазету статью «Алкоголь — наш враг».
Наверное, все это очень утомило директора, потому что, когда я снова зашел к нему, он выглядел пожелтевшим, как залежавшийся плавленый сырок.
— Мне бы квартирку.
— У вас же есть квартира!
— Однокомнатная. А мне хочется улучшить жилищные условия.
— Вы ведь холостяк, — вздыхает директор. — Мы двухкомнатные только семейным даем.
— Ничем не могу вам помочь, — говорю ему. — Так уж вышло, что мне двухкомнатную захотелось.
Лицо директора стало белым, словно рубашка после стирки порошком «Радость».
— Может, мою возьмете? — наконец выдавливает он. — У меня двухкомнатная, на пятом этаже. А я с семьей в вашу переберусь…
— На пятом этаже не подходит. Высоковато. Мне бы второй или третий этаж…
— Не могу. Поймите, не имею права… — Из глаз директора покатились слезы.
— Очень жаль, но чует мое сердце, ох и достанется вам! — обещаю на прощание.
Иду, не оглядываюсь. Слышу тяжелое дыхание за спиной. Это меня догоняет директор…
— Послушайте, — остановил меня кладовщик, — вам не нужна синтетическая груша?
— А что с ней делать? — пожал я недоуменно плечами.
— Ну, скажем, подшипники смазывать…
— И сколько она стоит?
— Ничего. Вчера была инвентаризация, так ее списали. А выбрасывать жалко…
