Но я даже не дослушал его. Пошел в ресторан «Уют» и наклюкался красного крепкого.
В вытрезвителе я позировал фотокорреспонденту городской газеты. А через день читал про себя фельетон, где и бедному директору досталось на орехи. Ему инкриминировались снисходительность к пьянству и нечуткое отношение к нуждам производственников.
«Лишь восемь кружков художественной самодеятельности существует при заводском клубе, а в игротеке не найдешь лишней шахматной доски, — с укоризной писал фельетонист. — Вот почему, вместо того чтобы поиграть на органе или провести вечер над решением шахматной задачи, Горемищенко вынужден был напиться…»
Директор давал пояснения многочисленным комиссиям, ездил выяснять отношения с управляющим трестом, отдал свой кабинет под бильярдную и лично написал в стенгазету статью «Алкоголь — наш враг».
Наверное, все это очень утомило директора, потому что, когда я снова зашел к нему, он выглядел пожелтевшим, как залежавшийся плавленый сырок.
— Мне бы квартирку.
— У вас же есть квартира!
— Однокомнатная. А мне хочется улучшить жилищные условия.
— Вы ведь холостяк, — вздыхает директор. — Мы двухкомнатные только семейным даем.
— Ничем не могу вам помочь, — говорю ему. — Так уж вышло, что мне двухкомнатную захотелось.
Лицо директора стало белым, словно рубашка после стирки порошком «Радость».
— Может, мою возьмете? — наконец выдавливает он. — У меня двухкомнатная, на пятом этаже. А я с семьей в вашу переберусь…
— На пятом этаже не подходит. Высоковато. Мне бы второй или третий этаж…
— Не могу. Поймите, не имею права… — Из глаз директора покатились слезы.
— Очень жаль, но чует мое сердце, ох и достанется вам! — обещаю на прощание.
Иду, не оглядываюсь. Слышу тяжелое дыхание за спиной. Это меня догоняет директор…
— Послушайте, — остановил меня кладовщик, — вам не нужна синтетическая груша?
— А что с ней делать? — пожал я недоуменно плечами.
— Ну, скажем, подшипники смазывать…
— И сколько она стоит?
— Ничего. Вчера была инвентаризация, так ее списали. А выбрасывать жалко…
Когда я вошел в канцелярию, старший счетовод, как всегда, не удержался от вопроса:
— Что это у вас под мышкой?
— Синтетическая груша. Днем с огнем не найдешь! — гордо ответил я.
— А зачем она вам?
— Как это — зачем? Подшипники смазывать…
— У вас есть подшипники?
— Пока нет, но кто знает…
— И сколько она стоит?
— Ничего. Мне кладовщик бесплатно выдал…
Старший счетовод выскочил из комнаты.
— А какие это подшипники? Такие железные с шариками? — спросила секретарь-машинистка.
— Железные с шариками, — подтвердил я.
— И бесплатно?
Ее стройные ножки тут же засеменили по коридору.
— Удивительно! Она точно такая же, как клизма у мого брата, ветеринара, — сказал учетчик, ощупывая грушу. — Так вы говорите, подшипники?..
— Подшипники.
— И без копейки! — восторженно пробормотал он и вскоре тоже исчез.
— А по скольку дают? — поинтересовался бухгалтер, раздраженно барабаня пальцами по столу…
Вернулись они в канцелярию молчаливые, угрюмые.
— И что это делается в нашем учреждении? — глубокомысленно заметил старший счетовод. — Одним синтетические груши, а другим — шиш с маслом.
— Вот так всегда: ты трудишься, трудишься, а благодарность разным выскочкам, — вздохнула секретарь-машинистка.
— По-моему, вы еще в пеленках лежали, а я уже на счетах щелкал, — строго напомнил мне учетчик.
— Нет, это дело мы так не оставим! — хмуро изрек бухгалтер.
…Профсоюзное собрание началось бурно.
— Все знают, какие у меня семейные обстоятельства, — заявил старший плановик, — но я не помню случая, чтобы профком мне хоть чем-нибудь помог. Например, в прошлом году, сколько я ни просил волейбольный мяч на педелю, — не дали. А сейчас и грушами обошли…
— Товарищи! — вскочил счетовод. — Вы забываете, что у меня третья группа инвалидности! Я считаю, что тоже имею право на грушу, тем более — синтетическую…
— Погодите! Погодите! — постучал стаканом о графин председательствующий. — Неужели мы не можем по справедливости решить это дело? Распределить какие-то груши? Мы ведь в прошлом году даже билеты на футбол распределили так, что все были довольны.
Послышались взволнованные реплики:
— Груши — достойным!
— Дать тому, кто действительно заслужил!
— Мы всегда забываем о людях скромных профессий, — поднял руку курьер. — Я предлагаю вручить грушу кладовщику. Человек он трудолюбивый, грамоту даже получил от пожарной охраны.
Все проголосовали «за».
Сообщение о том, что директор меня премировал, бурно обсуждалось в нашем отделе.
— Странно получается, — сказал научный сотрудник Соседушкин. — Все мы одно дело делаем, над одной темой работаем, а благодарят нас по-разному.
— Везет же людям!.. — вздохнул самый молодой работник группы Понько.
— Уметь надо, — подмигнул ему Хрумтий.
— Может, и нас научишь, как это делается? — насмешливо спросил меня старший группы Гуля.
— Поверьте, для меня это такая же неожиданность, — растерянно сказал я. — Только вчера поругался с директором…
— Так мы тебе и поверили! — махнул рукой Соседушкин.
— Сказка для взрослых, — поддержал его Понько.
— Хоть бы кофе всех угостил по такому случаю, — обиженно произнес Хрумтий.
— Пусть сам пьет свой кофе. Вместе с директором, — сказал Гуля.
Страсти и вовсе распалились, когда на пятиминутке директор назвал меня самым способным и наиболее перспективным работником отдела, человеком, у которого работа так в кипит.
— А у нас, значит, она мерзнет, — сострил Соседушкин.
— Нам вообще можно идти спать, — в тон ему высказался Понько.
— Согласен поменяться с ним местом, пусть он возглавляет отдел, коль такой умный, — буркнул Гуля.
— Может, ему еще и грамоту дадут, — сказал Хрумтий и расхохотался.
Хрумтий как в воду глядел. На следующий день директор вошел в отдел и вручил мне грамоту за успехи в научной организации труда.
Я стал возражать: дескать, не заслужил этой грамоты. Но директор в ответ похлопал по плечу и весело произнес:
— Скромность украшает героя.
Когда он вышел, в отделе наступила могильная тишина.
— Хотите, я порву эту грамоту? — сказал я.
— Конечно, ты можешь позволить себе такую выходку, ведь твердо знаешь, что получишь другую, — ухмыльнулся Соседушкин.
— А я еще с тобой в шахматы играл, — сказал Гуля.
— Будто мы глупее тебя, — чуть не заплакал Понько.
Два дня со мной никто не разговаривал. А когда в стенгазете появилась статья директора «Равняйтесь на них!» с дифирамбами в мой адрес, Гуля не выдержал:
— Может, ты нам объяснишь, в чем именно мы должны равняться на тебя?
Что я мог ему ответить?
В тот же день после обеда на доске объявлений появился приказ о том, что за особо добросовестное отношение к работе мне бесплатно предоставляется туристическая путевка.
Я сорвал приказ и на оборотной его стороне написал заявление об увольнении.
— Вот видите, — сказал директор, накладывая резолюцию на моем заявлении. — Предлагал ведь вам добровольно уйти из института — не захотели. Пришлось заставить…
Пожилая женщина, сидевшая у двери вестибюля управления, посмотрела на меня вопросительно.
— Мне к начальнику, — сказал я. И добавил: — Вот, пожалуйста, мое удостоверение.
Она долго крутила его в руках, подносила к глазам, изучала. Наконец, вздохнув, сказала:
— Зайдите вон туда, где стеклянные двери. Пусть они посмотрят.
Суровый мужчина несколько минут молча рассматривал то меня, то фотографию на удостоверении.
— Не удивляйтесь, — предупредил я его, — что на фото человек с усами. Свои усы, приблизительно такие же шикарные, как вон у того вашего коллеги, я еще на той неделе сбрил.
— Чего вы к моим усам прицепились? — обиделся усатый. — Пришли себе по каким-то делам, так и занимайтесь ими. Зачем лишними разговорами людей от работы отрывать…
— Никому я не мешаю, никого не отрываю, — неожиданно в рифму ответил я.
— А я, по-вашему, «никто»? — язвительно спросил суровый мужчина. — Показывает недействительное удостоверение, а говорит, что никому не мешает.
— Почему недействительное? — удивленно спросил я.
— Тут должно быть шесть печатей, а у вас их только пять. Если я ошибаюсь, пусть меня мой напарник поправит.
