337. ПРИТЧА
Пировал Барыш средь своих хором,
Угощал он Знать дорогим вином,
Не жалел рублей, не щадил труда…
В этот час к окну подошла Нужда.
Говорит: «Барыш! Не оставь меня,
Голодаю я уж четыре дня».
— «Видно, пьянствуешь, — ей Барыш сказал,
Черствый хлеба край ей в окошко дал
И, смеясь, кричит — Пир так пир горой!
Эй, жена, на стол поскорей накрой,
Подавай пирог, подавай нам щи,
Всё, что есть в печи, всё на стол мечи!»
Поплелась Нужда от окошка прочь…
На дворе метель и глухая ночь,
На дворе мороз, в стороне ж кабак,
И в него Нужда доплелась кой-как.
В кабаке Нужде уголок был дан,
За лохмотья ж ей поднесен стакан.
Пропила зипун — стали гнать Нужду,
И пошла Нужда, позабыв беду,
Прямо в темный лес, улеглась под ель,
Хлеб жует она… а над ней метель…
Засыпай, Нужда, — и чего тут? — знай,
Что «коль хлеба край, так под елью рай».
<1864>
338. ПРОЕЗЖИМ
(РАЗДУМЬЕ ГОРЕМЫКИ)
Что вы смотрите так подозрительно
На заплаты одежды моей?
Или прихоть пришла снисходительно
Бросить мне пару медных грошей?
Вы сегодня добры изумительно,
Благодарен я вам от души! —
Только знайте:
Не помогут мне ваши гроши —
Проезжайте!
Было время: с какою охотою
За работой я грудь надрывал,
Всё боролся с нуждой да с заботою,
Но не мог устоять — и упал.
А теперь я почти не работаю,
Что добуду — тащу всё в кабак…
Что ж? Ну знайте,
Что я пьяница, нищий, — итак,
Проезжайте!
Было время: рукою несмелою
Я стучался у ваших дверей…
Да! я с матерью жил престарелою
И с несчастной сестрою моей.
Но теперь я к вам шагу не сделаю,
Миновала невзгоды пора,
Поздно! — Знайте,
Что уж мать умерла, а сестра…
Проезжайте!
<1864>
Смотрите, вот наш пролетарий!
Он не успел окончить курс
В одной из наших семинарий,
В одной из наших бурс.
Из бурсы с скверным аттестатом
Начальством был он исключен;
Хотел быть по найму солдатом,
Да плох здоровьем он.
Потом читал он и учился…
Больной, собрав остаток сил,
Пешком в столицу притащился,
В студенты поступил.
Терпел нужду, терпел лишенья —
Нет сил трудиться, нечем жить…
Бедняга вышел из терпенья —
И с горя начал пить.
Тут посещать не стал он лекций,
На службу поступить хотел,
Но не имел знакомств, протекций,
Прав по рожденью не имел.
А время шло и дни летели;
Он, обнищать успев кругом,
Стал в рваной фризовой шинели
Ходить в питейный дом.
Чем он живет, он сам не знает:
То настрочит прошенье он,
То с днем рожденья поздравляет,
То сходит на поклон.
Бедняге пьянице не стыдно
Просить дрожащею рукой —
Всё человеческое, видно,
Убито в нем нуждой.
И вот, помаявшись в столице,
Он станет чахнуть и умрет,
И купят для него в <больнице>
Гроб на казенный счет.
<1864>
Много песен слыхал я в родной стороне,
Как их с горя, как с радости пели,
Но одна только песнь в память врезалась мне,
Это — песня рабочей артели:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
За работой толпа, не под силу ей труд,
Ноет грудь, ломит шею и спину…
Но вздохнут бедняки, пот с лица оботрут
И, кряхтя, запевают дубину:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
Англичанин-хитрец, чтоб работе помочь,
Вымышлял за машиной машину;
Ухитрились и мы: чуть пришлося невмочь,
Вспоминаем родную дубину:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
Да, дубинка, в тебя, видно, вера сильна,
Что творят по тебе так поминки,
Где работа дружней и усердней нужна,
Там у нас, знать, нельзя без дубинки:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
Эта песня у нас уж сложилась давно;
Петр с дубинкой ходил на работу,
Чтоб дружней прорубалось в Европу окно, —
И гремело по финскому флоту:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
Прорубили окно… Да, могуч был напор
Бессознательной силы… Все стали
Эту силу ценить и бояться с тех пор…
Наши ж деды одно напевали:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
И от дедов к отцам, от отцов к сыновьям
Эта песня пошла по наследству;
Чуть на лад что нейдет, так к дубинушке там
Прибегаем как к верному средству:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
Эх, когда б эту песню допеть поскорей!
Без дубины чтоб спорилось дело
И при тяжком труде утомленных людей
Монотонно б у нас не гудело:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
<1865>
Предсказывать стань-ка кто в старые годы,
Что время настанет, когда у людей
Помчатся стрелою по рельсам подводы
Без лошадей;
Что станут повсюду работать машины,
Что по́ морю плавать без ветра начнем…
О боже! какой бы содом
Все подняли тотчас в защиту рутины:
«Он рехнулся! В желтый дом,
На цепь сумасброда!
Ведь волнует у народа
Он умы…»
Что ж теперь про крик такого рода
Скажем мы?
Предсказывать стань-ка кто в старые годы,
Что люди со временем так будут жить,
Что им и перуны небесного свода
Станут служить;
Что сила, которой пугают нас грозы,
Покорно депеши мчать станет потом…
В ответ бы раздались кругом
И крик, и проклятья, и брань, и угрозы:
«Он рехнулся! В желтый дом,
На цепь сумасброда!
Ведь волнует у народа
Он умы…»
Что ж теперь про крик такого рода
Скажем мы?
Предсказывать стань-ка кто в старые годы,
Что станет вдруг солнечный луч рисовать,
Что мы и портреты, и горы, и воды
Станем писать
Не кистью, а пользуясь солнечным светом,
Что кисть и палитру заменит во всем
Нам свет, покоренный умом…
В ответ что за крик бы раздался при этом:
«Он рехнулся! В желтый дом,
На цепь сумасброда!
Ведь волнует у народа
Он умы…»
Что ж теперь про крик такого рода
Скажем мы?
Предсказывать стань-ка кто в старые годы,
Что в обществе вовсе не будет рабов,
Что время настанет, и снимет свобода
Бремя оков,
И новый склад жизни, склад жизни свободной
Заставит всё делать свободным трудом…
Сказать бы всё это — кругом
Раздался б немедленно крик всенародный:
«Он рехнулся! В желтый дом,
На цепь сумасброда!
Ведь волнует у народа
Он умы…»
Что ж теперь про крик такого рода
Скажем мы?
Предсказывать стань-ка кто в наши хоть годы,
Что время настанет такое, когда
На свете не будет страданий, невзгоды
С гнетом труда,
Что люди устроят склад жизни примерно,
Что с голодом бедный не будет знаком…
Скажите-ка это — кругом
Поднимутся громкие крики, наверно:
«Он рехнулся! В желтый дом,
На цепь сумасброда!
Ведь волнует у народа
Он умы…»
Что ж теперь про крик такого рода
Скажем мы?
<1868>
342. «Французы в Суэце, как видно…»
