— Ну вот, товарищ начдив, — сказал нахальный Фурманов, который сам лично написал данное произведение. — Я же говорил, в наший сплоченных рядах действует вражеский агент.
— Погодь, — задумчиво сказал начдив. — Агент — это одно, а вот какая зараза эту дрянь наштамповала…
Зараза-изготовитель вышеуказанной дряни предпочла в дальнейшие переговоры не вступать и ретироваться на кухню. Там, к удивлению Дмитрия Андреевича, не было никого. Гулко стукалась от ветра неплотно закрытая форточка, а вообще внутри было тихо и ничего не видно. Фурманов удивленно сел на завалинку, куда предусмотрительномстительный Петька заколотил свежий трехдюймовый гвоздь. Острием вверх, конечно. Вопль политрука потряс округу. Из канавы выскочили испуганные домашние гуси и с перепугу пролетели аж тридцать метров. А Петька, уяснивший для себя, что длительные однообразные уговоры даже несколько возбуждают дам, проводил время с Анной Семеновной на вышеописанном сеновале. Вскоре, а точнее, к вечеру, дверь сеновала распахнулась, и оттуда вышел Петька, очень довольный.
— Ну? — спросил голос с небес.
Петька испуганно поднял голову. На дереве сидел начдив, поигрывая биноклем.
— Чего?
— Как она на сене? — спросил Василий Иванович. Он хотел спросить «как она в постели», но подумал, что Петька может неправильно понять.
— Во! — сказал Петька, показывая большой палец.
— Ишь ты, как человеку счастье подвалило, — ехидно сказал Чапаев.
Внизу, под деревом, политрук гневно кусал локоть. «Ну почему же, страдал он, — почему он может, а я не могу?»
— Тут видны две исторические причины, — сказал Василий иванович, свешиваясь с дерева.
Ни одну из них он назвать не успел, так как сук, на котором он сидел, не выдержал его тяжести. На следующий день утром Чапаева разбудил равнодушный и заспанный дед Митрич.
— Кореш Шпандент приехали, — сказал он, показывая пальцем на улицу.
«Не дай бог, опять иностранцы», — подумал Василий Иванович, снимая с крючка берданку. А тем временем корреспондент уже гремел уроненным ведром в сенях. — Сколько их, Митрич? — полушепотом спросил начдив.
— Всего-то одна баба, — сказал Митрич, распахивая скрипящую дверь.
— Баба? — удивился начдив, и обомлел. Таких баб он еще не видел не разу. Несмотря на свое пролетарское положение, корреспондента хотелось затащить за печку и основательно пощупать.
— Товарищ Чапаев? — корреспондент состроила глазки и возбудительно опустилась на лавку. Василий Иванович перевел дух и шумно сглотнул. — Я корреспондент газеты «Правда» из Москвы. Приехала описать вашу живописную гибель и вашу боевую роту…
— Дивизию, — глухим голосом поправил ее Чапаев. Он чувствовал, что если она скажет еще хоть слово или сделает еще одно движение, он тогда не вытерпит.
Внезапно дама встала и потянулась за ридикюлем, брошенным Митричем на пол. Василий Иванович с боевым кличем «Ура» бросился на нее. Дама нисколько не сопротивлялась. Она только ласково пропищала «шалунишка», и начдив понял, что боевой маневр удался. Он засунул одну руку корреспонденту под юбку, а второй принялся судорожно расстегивать галифе. Корреспондент газеты «Правда» Чапаеву понравилась. Он некоторое время старательно уговаривал ее остаться, а когда уговорил, явился Петька. Он изумленно посмотрел на даму, сидящую рядом с начдивом в полном неглиже, и почесал в затылке. Начдив крякнул и сказал:
— Петька, знакомься, корреспондент из Москвы.
— Здоров, корреспондент, — испуганно сказал Петька, решивший, что корреспондент сейчас пойдет вот в таком виде на кухню и велит сократить рацион до куска хлеба со стаканом воды в день.
«А кто, интересно лучше, — подумал Петька, — Анка или эта?»
— Здравствуйте, товарищ Петька, — сказала корреспондент. Я буду описывать в газете вашу боевую роту…
— Дивизию, — лениво поправил Чапаев, изучая нижнюю часть спины корреспондента рукой.
— Не слабо, — сказал Петька.
— Чего пришел? — спросил начдив сурово. — Не видишь, мы заняты с товарищем корреспондентом.
«Анка лучше», — подумал Петька, и обнаружил, что забыл, зачем пришел.
— Ну иди. — сказал начдив. — Когда вспомнишь, заходи, поговорим о жизни.
Весть о том, что в избушке начдива сидит офигенная голая баба, разнеслась по дивизии в мгновение ока. Первым прибежал Фурманов. Он посмотрел в окно, щелкнул языком и обиженно сказал:
— Ну почему он, ну почему?
Следующий порыв страсти Василию Ивановичу пришлось провести под одобрительные возгласы дивизии, собравшейся перед штабом. Дивизии корреспондент тоже понравился. Только Петька и Фурманов не нашли в ней ничего хорошего. Они отчего-то быстро забыли все обиды, нанесенные друг другу, и мирно сидели под деревом, глядя в небо.
— Скажи мне, Дмитрий Андреич, есть на Луне люди — ай нету? — спросил внезапно Петька.
— Не знаю, — лениво ответил Фурманов, немного поразмыслив. — Насчет людев не знаю, а вот коммунисты, пожалуй, точно есть…
— Ну да…
— Точно тебе говорю… Спроси и Василия Иваныча. Он позавчерась после ужина там красное знамя видел…
— А чего он пил?
— Самопляс.
Лето восемнадцатого года выдалось неудачное. Сразу же после опубликования в газете «Гудок» некролога товарища Чапаева начались дожди. В дивизии стали поговаривать о иностранной интервенции, о немцах и французах, которые, якобы, где-то там высаживаются. Ободренные такими заявлениями белые в одну ночь собрались и дружно отступили аж на двести сорок километров. Василий Иванович приписывал данное событие своему чуткому руководству и своей великой пролетарской и полководческой мудрости. В честь данного события было поставлено ведро водки, а когда оное кончилось, было назначено наступление. К наступлению собирались две недели. Сначала уговаривали Анку, плотно засевшую вследствие повышенной удобности избушкикухни. Затем вытаскивали застрявшую в одной из многочисленных образовавшихся луж тачанку. Когда вытащили тачанку, оказалось, что белые забыли свой пулемет. Перевоз пулемета занял еще три дня. Тем не менее вскорости чапаевская дивизия двинулась вслед за удравшими белыми. Впереди дивизии ехал Василий Иванович в тачанке. На его коленях сидела корреспондент из Москвы, которую, как оказалось, звали вовсе не корреспондент, а Клаша. Сзади тачанки плелись все собранные на данный момент лошади и три коровы. Далее плелась гогочущая дивизия. Василий Иванович предполагал, что преследование белых займет дня два-три. Он понял, что ошибался, только когда была четвертая неделя пути. Местный географ Фурманов сказал, что чапаевская дивизия в данный момент находится в пятидесяти километрах от монгольской границы. Услышав данное сообщение, Василий Иванович нисколько не удивился. Он, например, вполне серьезно предполагал, что земля плоская, и что до Америки рукой подать. Вечером Василий Иванович собрал совет дивизии. В него входили: Василий Иванович — само собой, начдив, главный вождь и идейный вдохновитель; затем, товарищ Фурманов — политрук и т. д.; Петька — для ведения конспекта и вообще; Анка — для того, чтобы Петьке не было скучно вести конспект и тоже вообще, и, конечно же, московский корреспондент Клаша, чтобы не скучно было Василию Ивановичу.
— Ну вот чего, уважаемый совет, — важно начал Василий Иванович, прикурив от керосиновой лампы. — Ща на повестке дня аж два вопроса догонять тех, с которыми мы воевали… как их, Петька? Ну да, белых, или пересечь монгольскую границу и помогать тамошним коммунистам в борьбе за ихнее светлое будущее. Скажу вам для начала, что я за второй пункт. Вот.
Начались бурные дебаты. Попросту говоря, Василий Иванович щупал коррепондента Клашу, а Петька, соответственно, Анку, и все это сопровождалось оглушительным визгом на повышенных частотах.
— Ну, чего решим? — спросил Василий Иванович.
— Второй пункт, — сказал Фурманов.
Всем остальным было все равно, и поэтому рано утром чапаевская дивизия пересекла монгольскую границу, коей являлся полупротухший и почти совсем засохший узенький ручей. В честь удачного форсирования ручья было выставлено еще ведро водки, а после его опорожнения еще два. Кончилось тем, что все жутко перепились и три дня и две ночи из зарослей каких-то низкорослых кустов раздавались звуки пролетарских песен и самозабвенного блевания. В таком виде чапаевскую дивизию и застал отряд удивленных монгольских пограничников. Рассуждать о незаконности ареста перепившиеся бойцы никак не могли, поэтому пограничники, не мудрствуя, собрали всех в несколько грузовиков и отвезли на заставу. Утром Василий Иванович проснулся с тяжелой головой в совершенно неизвестном месте, без сабли, сапог, штанов и что самое главное — без корреспондента Клаши и документов. На окне была толстенная решетка, в углу ворочался и рыгал кто-то очень знакомый. Василий Иванович, охая, слез с верхней полки нар на нижнюю и попытался нащупать пол. Попав ногой в лужу чего-то скользкого, он ругнулся и залез обратно. Попытавшись заснуть, он обнаружил, что спать ему не хочется совершенно. Василий Иванович посмотрел в угол, где кто-то ворочался, и позвал:
