После чего перестал пользоваться его услугами, стал, подобно другим, смеяться над ним, проще говоря, повернулся к нему спиной. Однако Мустафа не изменил своего поведения. Он остался таким же уважительным, вежливым и обязательным, но, по его собственным словам, он вернулся к прежней вере и нормам жизни, в которых был воспитан, и ничто не заставит его их оставить.
- У меня есть кинжал, - говорил он, - и если я нарушу свою клятву, то пусть мне отсекут голову этим кинжалом.
В свое первое посещение я был, пожалуй, излишне снисходителен и не предостерег Мустафу последствиями от его чрезмерного увлечения европейскими привычками, идущими вразрез с чувствами, образом жизни и верованиями его народа. Теперь, однако, я, нисколько не колеблясь, выказал ему свое восхищение тем мужеством и решительностью, с которыми он порвал с приобретенными привычками, не сулившими ему ничего хорошего. Кроме того, теперь мы познакомились поближе, и мне казалось, что я имею право говорить на эту тему. Опять же, всегда легче и приятнее высказывать похвалу, нежели упреки.
Однажды, мне пришлось затачивать мой чертежный карандаш садовым ножом с кривым лезвием; свой перочинный нож я где-то оставил.
Мустафа приметил его и с восхищением поинтересовался, дорого ли стоит такой замечательный нож.
- Вовсе нет, - отвечал я. - Хотя этот я даже не покупал. Его мне подарили. Я заказал семена некоторых растений, и торговец, посылая мне заказ, приложил этот нож в качестве подарка. В Англии ему цена - шиллинг.
Он вернул его, на его лице по-прежнему было написано восхищение.
- Это как раз то, что мне нужно, - сказал он. - Я знаю, у вас есть другой нож, со многими лезвиями. Тоже очень хороший, но он слишком маленький. Мне не нужно точить карандаши. Хотя в нем есть и другие полезные приспособления - например, крючок, чтобы вынимать камни из лошадиных подков, или пинцеты для удаления волос. Но он мне не нужен; а вот этот, с кривым лезвием, просто великолепен.
- Если тебе нужен такой нож, - сказал я, - ничего не может быть проще. Я взял его с собой в Египет только потому, что им можно выполнять некоторую грубую работу.
Я закончил картину той зимой, и остался вполне ею удовлетворен. На ней был изображен большой двор храма Луксора, вечерней порой, с последними алыми лучами заходящего солнца над далекими песчаными дюнами и пурпуром восточной части неба. Я замечательно подобрал цвета, но, все же, они не могли в полной мере передать великолепия природы.
Картина была выставлена в Академии, ее отвратительная, страдающая качеством, фотография помещена в одном из иллюстрированных путеводителей по галерее; затем продана и, что особенно приятно, принесла мне не только приличный доход, но и заказ еще на две или три картины подобного жанра. Дело в том, что многие англичане и американцы, поднявшись по Нилу и посетив страну пирамид, по возвращении совсем не прочь приобрести картины, напоминающие им о приятных путешествиях по этой древней земле.
Я вернулся в гостиницу Луксора в ноябре, чтобы провести там свой третий сезон. Феллахи приветствовали меня как друга, с преувеличенным восторгом, который, - я не понимал, чем мог быть вызван: они никогда не получали от меня ничего, сверх условленной платы и вежливого обращения. Я обнаружил, что заболел египетской лихорадкой, от которой, один раз приобретя, уже не излечишься - я не мог жить без Египта, его древностей, истории фараонов, самой настоящей пустыни, коричневых вод Нила, пустынных горных хребтов, вечно голубого неба, непередаваемых красок восхода и захода солнца, и, напоследок, - но не в последнюю очередь, - без его бедных, но таких своеобразных, жителей.
Я был совершенно уверен, что причиной этого оказанного мне теплого приема был Мустафа, а первые слова, услышанные от него, когда мы, наконец, встретились, были: "Я снова стал для них хорошим. Я следую предписаниям. Я не пью спиртное, и Ибрахим обещал отдать за меня свою дочь, во второй половине Iomada -- вы называете это время январем".
- Никак не раньше?
- Нет, сэр; он говорит, что мое испытание должно продлиться ровно год, и он прав.
- Значит, вскоре после Рождества ты, наконец, обретешь желаемое счастье?
- У меня есть дом, он почти готов. Да. После Рождества в Египте станет еще одним счастливым человеком больше, - и этим счастливым человеком будет Мустафа, ваш покорный слуга.
III
Этот третий зимний сезон мы проводили в Луксоре просто прекрасно; нас было немного, но, по большей части, наши вкусы совпадали. Нам были интересны иероглифы, мы восхищались царицей Хатасу и ненавидели Рамсеса II. Мы запросто отличали художественное произведение одной династии от другой. Мы изучали картуши и пополняли свои знания даже там, где прочие туристы не находили ничего интересного.
Среди тех, кто остановился в отеле, была преподаватель из Оксфорда, очень хороший человек, интересовавшаяся всем и умевшая поддержать разговор на любую тему, я имею в виду - в той или иной степени связанную с Египтом. Еще один был молодой человек, атташе из Берлина, имевший проблемы с легкими, впрочем, не очень серьезные. Он интересовался политической ситуацией, настроен против французов, но ладил со всеми постояльцами, разумеется, кроме французов.
Здесь также остановилась американская леди, свежая и восхитительная, чей ум и речь блистали, словно кристаллы инея на солнце; женщина, исключительно добродушная, приветливая и остроумная.
И, увы! Снова был Джеймсон, не принимавший участия в наших занятиях, не понимавший наших шуток, и вообще, почти не принимавший участия в нашей жизни. Он ворчал на еду - в самом деле, она оставляла желать лучшего; на однообразие жизни в Луксоре, на своего лондонского врача, отправившего его в Египет по причине нарушенного дренирования. Мне кажется, мы приложили все усилия, чтобы вовлечь Джеймсона в наш круг, развлечь, заинтересовать, но для этого оказалось недостаточно даже жизнерадостной маленькой американской леди.
С первых же дней он начал убеждать Мустафу отказаться от своих убеждений, называя их "тошнотворным безумием". "Вот что я тебе скажу, старина, - говорил он, - жизнь не жизнь без хорошего ликера, а ваш Пророк доказал, что он не знает жизни, когда запретил употреблять этот божественный напиток".
Но Мустафа не поддавался на его уговоры.
- Он стал таким же скучным занудой, как этот его Рамзес, - заявил Джеймсон. - Он надоел мне. Я устал; вы можете поступать, как вам заблагорассудится, а я не буду больше думать ни о чем, кроме свежих фиников. Что касается дурацкого древнего Нила - он не стоит той рыбы, которая в нем ловится. Вообще, эти ваши древние египтяне были отъявленные мистификаторы. Вокруг только и разговоров, что о лотосе, а я, между прочим, так до сих пор ни одного и не видел.
Маленькая американская леди постоянно терзала англичанку вопросами относительно английского быта, в особенности о жизни и развлечениях в провинции.
- Ах, дорогая! - восклицала она. - Я бы все на свете отдала за возможность провести Рождество в каком-нибудь изысканном старомодном поместье вашей страны.
- В этом нет ничего привлекательного, - отвечала та.
- Для вас, может быть; но не для нас. То, о чем мы читаем, что представляем себе в своем воображении - вы в этом живете. Ваша жизнь кажется нам сказкой. Хотелось бы взглянуть на вашу охоту.
- Что ж, если вам нравится такое занятие, это может быть весело, - сказал Джеймсон. - Но я не думаю, что, помимо Луксора, может существовать большая дыра, чем какое-нибудь загородное поместье, под Рождество, особенно когда все мальчики возвращаются туда из своих школ.
- У нас, - продолжала между тем американка, - наши спортсмены надевают такие же платья, что и ваши охотники, после чего пускаются на лошадях в погоню за мешком анисового семени, который тащат перед ними.
