— Эгельберт, это Эскенланд завоевывать ему две руки надо было и то не получилось. На прекрасную Францию и одной хватит.
— Совершенно с вами согласен, господин барон!
Инспектор злобно засопел, комиссар сердито откашлялся, де Нью с лукавой укоризной покачал головой. Ему я кивнул, извиняясь, и подмигнул.
— Хорошо. Что с фон Виндифрошем?
— Передаю дословно — он на точке три, все штатно.
— Замечательно. Если я не отзвонюсь до трех дня — объявляем войну!
— Да, господин барон!
Я отключил телефон и развел руками:
— Эскенландец, горячий парень. Им только дай с кем-нибудь подраться.
Полицейские попереглядывались, наконец комиссар откашлялся и с «политической улыбкой» задал вопрос:
— А что это было там насчет войны? Какая-то игра слов?
— Никакой игры… вон там, в бумагах, лежит свиток. Инспектор, потрудитесь развернуть.
Час назад полицейский уже разворачивал его, но прочитать не смог и отложил, за ненадобностью, теперь же он нервно схватил пергамент и с какой-то тревогой протянул комиссару. Тот развернул плотный материал и уставился на повисшие печати.
— Это что?
— Это мои документы. Выписаны, как полагается, в соответствии с обычаем эсков… ну, привнесенным обычаем, все-таки собственной письменности у этого маленького народа не было, так что вся дипломатическая переписка велась на латыни.
— Дипломатическая? — Комиссар еще пытался изобразить непринужденность, но было ясно, что услышанное ему не нравится.
— Ну да. Визит главы государства, пусть и неофициальный… я на всякий случай захватил верительные грамоты. Это они и есть.
— Главы государства?
— О, вы не в курсе? С отделением Эскенланда Гравштайн стал самостоятельным субъектом международного права, а поскольку последние двадцать три года я руковожу баронством… Наша суверенность была признана Республикой во время Консулата, я проверял, а раз положение обязывает, пришлось выписывать самому себе документы. Правда, очень не хотелось вручать их лично президенту, все-таки я здесь с личным визитом — вдохнуть воздух свободного Парижа, посмотреть на новую коллекцию маэстро, посетить музей… и высказать свое отношение к экспозиции украденных когда-то у нас реликвий.
Инспектор с комиссаром переглянулись, в уши графу зашептали с двух сторон люди очень официального вида, в дверях еще трое что-то оживленно чиркали в планшетах. Наконец, окончательно помрачневший комиссар, откашлявшись, спросил:
— Тогда какого… в смысле, зачем, уважаемый господин барон, вы позволили себя задер… в смысле — неужели вы не могли объяснить это еще два часа назад? Мы бы со всем уважением приняли участие, и уверяю вас, что… гхм… нам удалось бы избежать некоторых… ненужных трений. Опять же господин граф…
Я встал и начал собирать вещи со стола, рассовывая их по карманам.
— В самом деле, зачем мне могло понадобиться отвлекать на себя внимание? — Удерживая серьезную мину я со значением подмигнул одному из журналистов, у которого мгновенно заблестели от азарта глаза. — Два часа, масса времени… думаю, заказанная мной партия копий Эскенландской Чаши уже подъезжает к Гравштайну. Мне стоит поторопиться, много дел. Значит, говорите, Чаша на месте? Отлично, я так и предполагал. Разумеется, где же ей быть, ведь Ее. Никто. Не. Похищал. — И снова подмигивание журналисту. — Приятно было познакомиться, господин комиссар. Граф, а не пройтись ли нам немного?
— О, конечно, Александр!
Выражение физиономии инспектора, из-под носа которого уводили удачно раскрытое дело и возможное повышение, стало приемлемой платой за два часа скуки и нервотрепки.
— Раз выяснились все обстоятельства, я больше не могу вас задерживать, уважаемый фон Гравштайн. Конечно, есть еще некоторые вопросы…
— Следующий месяц я практически безвылазно буду занят, но уверен, управляющий охотно вам поможет. Он у меня по совместительству министр иностранных дел, так что обращайтесь. Правда, он французов не очень любит, но кто у нас без недостатков? А теперь прошу простить, господа, много дел!
На выходе из участка журналисты рванули с места наперегонки. Мы с де Нюи посмотрели им в след и с одинаковыми улыбками (пусть и по разному поводу) одновременно поклонились:
— Благодарю, граф! Ваше участие оказалось очень кстати, но право, стоило ли беспокоиться?
— Конечно, Александр, конечно! Вы и как личность и как барон меня очень интересуете, я не мог поступить иначе! Благодарю, господа, дальше ваша помощь не потребуется. — Отпустив юристов мы пошли по улочкам, ведя неспешный разговор.
— Все-таки что-то нехорошее есть во всех присутственных местах, а особенно связанных с отправлением правосудия. Когда выходишь оттуда дышится как-то легче… впрочем, может это тот самый «воздух Парижа»?
— Возможно, Александр, возможно. Я так понимаю, что вам надо было…
— Просидеть некоторое время в участке, пока мой друг, барон фон Финдифрош, занят другими делами.
— Другими делами, вот как? Ну что же, надеюсь, у него все получится. Кстати, хорошее кафе. Заглянем?
У меня было еще время, так что заглянули. Граф-модельер оказался неплохим собеседником, но почему-то все темы сводил к одному:
— Как барон фон Гравштайн вы можете претендовать на трон Нейморики, через вашего дальнего предшественника, Эгроина Гравштайн. И, таким образом, на трон некоторых европейских государств, к примеру на все ту же Британию… ну или точнее на Англию.
— Право лишь тогда право, когда оно подтверждено силой.
— Приятно видеть настоящую эскенландскую практичность!
— Скорее — Римскую. Румыния, все-таки, последняя из провинций старого Рима, окруженная тьмой невежества.
Чем-то наш разговор напоминал те суматошные годы, когда постоянно приходилось доказывать, кто ты есть, кто за тобой стоит и кто тебя знает — причем не факт, что хоть в одном твоем слове была хоть капля правды. Главное, чтобы верили твоим словам типа «да за меня вся Слободка подпишется! Да я с самим Черепом работаю!» Впрочем, что-то подобное об аристократии я всю жизнь подозревал. Формулировки чуть-чуть гламурнее, а суть та же.
Не съездить ли на могилку к старине Карлу Иерониму Фридриху, не похвастаться ли своими подвигами, как барон — барону? Тем более, от моего баронства недалеко…
— Так что в принципе вы можете претендовать на герцогский трон.
— Скажите, любезный граф, может, у меня и на трон Франции есть права?
Он нервно ерзнул взглядом, но прежде чем ответил я перебил:
— Так, все! Не продолжайте, а то мне в самом деле придется Париж завоевывать!
— Знаете, друг мой, — он оглянулся по сторонам и неожиданно тяжело вздохнул. — Я был бы не против… Да и не только я.
Нет уж! Зачем мне столько арабов и шампанского?
Минуту помолчав я спросил, переводя тему:
— И как это у вас под рукой оказались нужные люди?
— О, мой дорогой Александр, еще вчера я понял, что вы из тех людей, что плохо вписываются в цивилизованные рамки. Есть у вас в лице что-то такое… — Он неопределенно пошевелил пальцами и я со вздохом подсказал:
— Пиратское?
— Точно! Именно! — Де Нюи вдруг отчетливо щелкнул, переключаясь и уходя куда-то в себя. — Пираты… но ведь в самом деле… отличная идея, как раз последний штрих!
Стараясь не представлять себе бородатых, одноглазо-одноруко-одноногих морских разбойников, наряженных в прозрачные кружева «от Нюи» я невежливо посмотрел на часы. Роже, впрочем, уже что-то чертил на салфетке, иногда бросая на меня извиняющиеся взгляды. Не знаю, зачем он мне помог, но сейчас мы резко отдалялись друг от друга. Еще раз поблагодарив за участие и пригласив к себе в замок я откланялся.
Звонок, такси, десять минут дороги, вокзал, поезд. На мое счастье, сегодня из города можно было выбраться без помех, так что час спустя я был уже далеко. Вокзал провинциального городишки, очень похожего на эскенландские. Кафе. Звонок.
Получасом спустя мы гнали по дороге к границе с Бельгией в стареньком, совершенно не аристократическом Фольксвагене. Мой сидящий за рулем «подельник» периодически мешал проглядывать появляющиеся в новостях сообщения о произошедшем, и наконец не выдержал:
— Александэр… а что дальше?
С удовлетворением закончив еще один комментарий в обсуждении статьи, я пожал плечами:
— Дальше? Об инциденте в музее станет известно всем заинтересованным лицам и охочей до сенсаций публике, и всем станет интересно — а что же, собственно, произошло? Сначала станут оправдываться французы, мол у них ничего не крали, все это злобные наветы. Им, конечно, никто не поверит, после того, как они сами меня арестовали и держали в застенках, любые их слова, противоречащие моим, будут восприняты именно как оправдания: люди всегда считают истиной то, во что верят, а верить в красивое ограбление гораздо приятнее, чем слушать скучные доводы властей. Шум в музее был? Был, вы сами его устроили, замкнув сигнализацию! Есть мнение, что чаша подменена авантюристом, в смысле патриотом-эксенландцем? Есть! У нас целых двадцать человек сообщников, которые будут месяц хвастаться своей отвагой, и сотня очевидцев, которые «вспомнят» все, что угодно. Еще бы, мы им такое зрелище устроили!
