— Арис…
— Мне нужен чай, а тебе нужен торт. Потому что я планирую тебя расстроить. Или себя. Или нас. Как получится.
Стах протискивается мимо Тима. Снимает куртку, вешает сам. Наклоняется, чтобы разуться.
Тим почему-то не уходит ставить чайник. Он наблюдает за Стахом. А потом спрашивает, почти лишившись голоса:
— Из-за вчерашнего?..
Стах избавляется от ботинок и возвращается — в эпицентр трагедии. Он потерянно размыкает губы. Он не ожидал. Чтобы настолько. И понимает только теперь, как прозвучало. Пытается утешить:
— Это не то, что ты думаешь…
Но Тим уже столько надумал, что утешение не работает.
— Не дрейфь, Котофей. Хотя дрейфь, но не так. Это из-за матери.
Тим изучает его взглядом. Стах ждет, что до него дойдет. Тим спрашивает:
— Ты меня бросаешь?..
— В каком еще плане — бросаю?..
У Тима такие глаза — пустые и молчаливые, как будто совсем. Стах перед кем распинался вчера? Тим ни хрена не услышал. Кроме того, что ему захотелось. Стах раздражается.
— Я не уйду. Сказал же.
Тима должно отпустить. А он прислушивается к себе — и вдруг прикрывает глаза, и вдруг пошатывается, как будто теряет сознание. И Стах пугается. Делает шаг ближе, думает ловить.
Тима не надо ловить. Он останавливает взглядом — вмораживает в пол. Роняет слезы.
Стаху кажется: Тим проплакал всю ночь. Никто не может истязать его сильнее, чем он сам. Стах опускает голову. Решает: не фигня. Приходится все-таки подтягивать извинения:
— Прости за вчера.
Тим не слышит. У него не истерика, а словно остаточное — после нее. И это страшнее. Потому что Стах не понимает, что с ним.
К этому нельзя привыкнуть. К перепадам его настроения. К тому, что любое слово может нанести такой ущерб. И нельзя просчитать, и нельзя подготовиться.
Тим оседает на корточки. Закрывает лицо руками. Стах опускается вниз. И просит беспомощно:
— Тиш, ну в самом деле…
Тим ничего не отвечает. Стах касается рукой его плеча. У Тима ломается голос:
— Почему это так тяжело?..
Стах замолкает на пару секунд. Он знает. Ему тоже. Потом он объясняет, что у них случилось, хотя бы себе:
— Да я не так сказал, понятно? Я все время не то говорю. Тебе, матери. Всем. И мать завтра из-за меня собирается общаться с твоим лечащим врачом. Это ужасная новость. Хуже — только о гражданской войне… И я не могу это предотвратить. Вообще. Ты здесь ни при чем…
Тим вытирает пальцами лицо, шмыгает носом, сжимает руки перед собой в замок. Он отключается. И у Стаха наступает внутри глобальное похолодание раньше, чем Тим произносит:
— Надо было сказать тебе «нет»… Или хотя бы себе.
-
Стаху кажется, что он теперь знает, как бывает в невесомости. Когда вышвыривают в открытый космос.
Он наблюдает, как поднимается Тим, как он уходит в кухню.
Собирается за ним.
Знает, что не хочет получить ответ, но произносит бесцветно:
— Объяснись.
Тим замирает — спиной к нему.
— Что ты ответил маме? — и переводит тему, а Стах стискивает зубы.
Что это значит?! Какого хрена «надо было сказать»? Давай, Тим. Заяви, что устал это чувствовать.
— Объяснись.
Тим не объясняется. У него нет больше эмоции. Тима сегодня нет. Он просит о чем-то, что больше не важно:
— Скажи ей, что не надо…
Ей такого не скажешь. Она тоже впадет в невменяемое состояние. Как гребаный Тим.
— Что это значит — «надо было»? Ты можешь объяснить или что?
— Для чего?..
Сука. Тим. Стах просит: «Давай поговорим». А он спрашивает: «Для чего?» Может, Стаху не плевать — что творится в этой голове? Может, чтобы понять? Может, это единственный способ уладить?
Тим бесит. Стах теряет терпение.
— Ты достал. Я предлагаю разобраться. Ты говоришь: «Иди лесом».
— А смысл?..
— Я тебя ударю, Тиша. Я не шучу.
Тим оборачивается. Смотрит своими невозможными глазами. Сегодня — бесконечно синими. Он говорит:
— Ну давай.
Стах теряет Тима. Находит мальчика — с переломанными костями. Мальчик говорит: «Ну давай». Еще и ты. Если хочешь. Можешь.
И худшее в Тиме: ты его ударишь, а он — не ответит. Стах отступает на шаг. Он усмехается безрадостно.
Сил злиться у него не остается. Есть только тупое ноющее осознание, что у Тима покалеченная психика.
Надо что-то сделать. Как-то отреагировать. Но Стах не знает, как реагировать — на такое.
И он предпочитает делать вид… что может исправить, откатить время, попросить Тима — вернуться в свое обычное состояние.
Он спрашивает, словно не происходит крушение:
— Хочешь торт?
Тим садится за стол. Сначала он не двигается совсем. Но затем, наверное, жалеет Стаха: отрицательно качает головой. Не ставит чайник. Стах кладет пакет рядом и ставит — за него. Опускается перед Тимом на корточки, смотрит снизу вверх.
Он чинит. Он произносит осторожно:
— Я принес тебе луну.
Тим уставляется в ответ. Неохотно. Сдается:
— Что?..
— Она светится. Если выключить свет.
Стах пробивается к нему — через высоченные глыбы льда. К Тиму возвращается мимика. Может, потому, что эта боль — другого толка. И Стах хватает его за руку раньше, чем Тим начнет запираться, и просит:
— Ну все. Все, Тиша. Не будем ссориться. Не плачь.
Тим заходится всхлипами и отворачивается. Стах не знает, как прекратить это. Прижимается губами к его пальцам. Тим вырывается. Совсем — и хочет встать с места, уйти.
Стах поднимается за ним и удерживает. Пытается обнять. Тим замирает только на секунду, потом — отталкивает.
— Пусти.
— Не пущу.
Тим зареванный и не хочет, чтобы Стах его видел. Отпихивает. Не позволяет — к себе.
«Ты меня бросаешь?»
Это был не испуг. Это было решение, которое Тим принял — за Стаха.
— Что ты делаешь?! Какого хрена, Тиша?! Вчера ты добивался от меня признания, что я тебя хочу. А что ты делаешь сейчас?! Я тебя хочу. Доволен? Это тебе надо услышать? Что тебе надо услышать?! «Не смей бросать меня»? Да хрен ты это сделаешь, ты понял?
Тим перестает реветь. Стах повторяет тише:
— Ты не можешь…
Тим замораживает тоном:
— Да что ты знаешь обо мне?
-
Стах не способен его удержать. Тим уходит. К себе в комнату. Или вообще.
Не теперь. Тим — не имеет права теперь. Не когда он под кожей, в голове и крови. Не после вчерашнего. Не после сегодняшнего.
Стах идет за ним. И захлопывает перед ним дверь. Преграждает дорогу. Тим прикрывает глаза — утомленно. Тим просит:
— Арис. Возвращайся домой.
— Нет.
— Я хочу, чтобы ты ушел…
— Мне плевать, что ты хочешь.
Тим смотрит на него в упор. Три секунды тишины и мороза, когда хочется отвести взгляд — так студит глаза. А может, не студит. Может, их вот-вот зальет.
Тим кивает. Прячется в ванную: лишь бы где-нибудь запереться. Удерживает дверь, мешая Стаху отнять преграду. Но тот психует и все-таки отнимает рывком.
Тим смотрит на него, как на предателя. Отступает. Он спрашивает взглядом. Какого. Хрена. Но Стах не отвечает. Тим пытается снова пройти, а потом, как не получается, вдруг дерется с ним, пытаясь отпихнуть.
— Да пусти! Что ты надо мной издеваешься?!
Тим плачет. Стах хватает его, чуть не сносит. Не специально. Просто не ожидал, что Тим настолько легкий. Не рассчитал. И Тим чуть не валится в ванную. Стах ловит его и прижимает к себе… с ощущением, какое бывает, когда ловишь что-то очень важное — за секунду до того, как разобьется.
Стах чувствует, что Тим затих. И в целом много чувствует Тима. До такого напряжения во всем теле, что никак не вдохнуть. И приходится признать, что Тим сейчас нужнее. Стах стискивает его крепче.
Тим может дышать. Тим — может. Он выдыхает, оглушая тишину, и приникает ближе, и обвивает руками, поднимая — пальцами волосы от шеи до затылка, волны мурашек, член.
Стах ненавидит Тима. И не может отпустить.
Тим как-то плаксиво на него реагирует. Не то чтобы постанывает — скрипит голосом, как будто ему больно или не терпится.
