Звонок в дверь раздается как-то слишком рано — еще в семь. Но радует уже то, что раздается… Хотя толпиться в коридоре, когда отец с Серегой собираются — на работу и учебу, так себе, конечно…
Серега цепляет Стаха:
— Ну че, бездельник? По больничке соскучился? Твой друг такой же бесхребетный, походу, если согласился.
Стах прислоняется к стене, скрестив на груди руки, и просто ждет, когда часть семейства соберется и свалит, а Тим — зайдет.
Тим, к сожалению, заходит раньше. Замирает перед порогом потерянно — и не решается зайти. Стах кивает ему, мол, давай. Тим делает шаг, здоровается и тут же сцепляет руки перед собой, и опускает голову. Хреново. Нет, серьезно, потому что отец наблюдает, как человек держится в обществе.
Мать выходит навстречу с широкой улыбкой.
— Ты чего еще в семь? Тоже ранняя пташка, Тимоша? Как настрой?
Настрой Тима где-то под плинтусом. Он чуть слышно произносит:
— Мне к восьми.
«Может, я тихо уйду, вы тихо не войдете, а потом выяснится, что я забыл сказать, что мне к восьми?..»
Это был твой план, Тим?
А если бы Стах не спросил?
— А чего ты раньше не сказал? Надо уже тогда собираться. Я почему-то думала, что в девять.
Мать смотрит на Стаха. У того плохое предчувствие. И он заранее просит Тима взглядом не творить херни. Умоляет.
Тим старается не смотреть на него. Потому что творит херню:
— Я иду один.
Мать замирает и перестает улыбаться. А потом совершенно искренно не понимает:
— Как же ты пойдешь один? А что, если врачам нужно будет поговорить с кем-то взрослым? Если твой папа не может, а больше никого нет…
Тим поднимает на нее взгляд. Смотрит заболевшими, выплаканными за ночь глазами. Он говорит:
— Я зашел пораньше, чтобы предупредить.
Она молчит. Молчит отец. Молчит Серега. Все смотрят на Тима. У Стаха ощущение, что Тим воткнул нож ему в спину. Он просто… все рушится, все разваливается. Стах лишается Тима. И как друга, и вообще.
— И ты вот так в последний момент?.. — мать ненавидит, когда человек так поступает.
— Вы меня тоже перед фактом поставили…
Мать чуть не задыхается от возмущения:
— То есть вот так, да? Я предлагаю тебе помощь, протягиваю руку…
Стах отступает на шаг… и прикрывает глаза. У него сыпется пол под ногами. Он не знает, как это остановить.
— А я говорила тебе, Лева, я тебе говорила, что этот мальчик плохо влияет на нашего сына, что он начал отбиваться от рук…
Серега шумно выдыхает, как будто его доконало. А потом заявляет отцу:
— Если из ее нагулянного отпрыска не выйдет ничего толкового, ты сделал все, что мог.
Но отец не одобряет и цедит:
— Поговори мне.
Нашел — когда… При чужом человеке. И отец хватает Серегу, а тот опять не хочет отвечать за свое дурацкое мнение. Не хочет — и вырывается. И потому, что вырывается, сейчас получит по роже.
Мать кричит:
— Лева, перестаньте! Перестаньте сейчас же!..
Она пытается вмешаться. Отец ее отталкивает.
— Не лезь в воспитание моего старшего сына, это тебя не касается.
Отец как обычно. Толком — ни за что. Серега опять отхватит, а потом будет смотреть волком и скалить зубы, и огрызаться. И Стах втискивается между ними раньше, чем отец бьет. И огребает, соответственно, за брата. И валится — назад, на него.
Это был акт самоубийства, не иначе. Только не под поезд, а под кулак.
Серега не понимает. Секунды две. Потом отталкивает Стаха, как если бы тот его перепачкал. И вдруг злится:
— С хера ли ты заступаешься?!
А сам-то. Не заступился?..
Серега бесится, спешит.
— Куда ты пошел? Сергей.
Когда он уходит, никто не может остановить его. Даже отец. Конечно, потом он либо выдаст по первое число, либо вычеркнет из пространства на какое-то время. Но сейчас он не может остановить. А Стах не бежит. Он не бежит без разрешения. Не соглашается на последствия. На что же он соглашается?..
Тим вжимается в дверь. Пялится на Стаха. И тот усмехается. Грустно. И ему жаль, что почти — прощаясь.
Серега хватает виновника происшествий за шиворот и выталкивает из квартиры:
— Ты выметаешься первым.
— Аристарх, — хуже, когда у отца голос спокойный, чем когда возмущенный. Он чеканит слова: — Куда ты влез?
Стах не знает, куда влез. Зачем. Как вылезти. Он не реагирует. Даже на то, что брат выволок Тима.
— Забыл порядки этого дома? Ты наказан.
Да. Так его в жизни еще никто не наказывал…
II
Стах отслеживает, как мать сминает и выбрасывает лотос, который сложил ей Тим. Отслеживает уже без чувств, сминая следом «бумажные» планы: он больше никогда не сможет доказать ей, что Тим — ничего. Может, даже не придется. И он пытается с этой мыслью свыкнуться, бредет к себе в комнату.
Мать отправляется за ним.
— И как это понимать, Аристарх?
— Как обычно: как хочешь.
— Я сразу тебе…
Стах оборачивается — еще в коридоре.
— А чего ты ожидала от него? Что он кивнет и согласится?
— Это потому, что нет привычки к семье. Пришел со своей политикой в чужой дом, когда все уже решено…
— Нет, мам, — Стах отвечает ей ровно, но только потому, что у него нет сил — еще и на нее. — Нет. В чужой дом со своей политикой пришла ты.
— Что я сделала, Стах? Повтори.
— Что ты — делаешь. Разрушаешь мою жизнь, — произносит, потому что уже нечего терять. И повторяет, специально для нее, падая вниз по слогам: — Раз-ру-ша-ешь.
Воцаряется тишина. Стоит звон. Отрезая все внешние звуки. У матери такое лицо, словно ее задело ударной волной. Волной внутри Стаха.
Она спрашивает чуть не шепотом:
— Что же ты такое говоришь?..
Стах даже рад. Что ему пусто. Он бы, наверное, разорался. В другой раз, при других обстоятельствах. Спровоцировал бы деда. Дед бьет реже, но куда больнее, чем отец. И обычно — за скандалы. Потому что «сволочь малолетняя» не должна повышать голос на родителей.
Стах уходит в свою комнату. Садится за стол. Открывает учебники — отвлекаться. Он пытается.
Голос матери нарастает, становится надрывней. Она еще долго, упрямо, изо всех сил старается достучаться, старается донести свои нервные догадки о Тиме, о том, как эта дружба негативно влияет и дальше, дальше, дальше по списку. Стах держится. Каким-то неимоверным усилием воли — в тотальном отсутствии, в тотальном неосознании того, что произошло.
И просто ждет. Когда она уйдет.
И когда чудо все-таки свершается, он наконец-то разрешает себе. Он разрешает себе осознать. Тим все расхерачил вдребезги. Ушел. Послал нахер планы, послал нахер Стаха со всей его семьей, со всеми его «не могу». Отрезал. Сказал: «Я иду один». В больницу и в целом.
Плывут буквы и формулы. Стах зажмуривается, сжимает голову руками, словно пытаясь еще больше уплотнить сгусток мыслей и чувств, роняет кляксы — на печатный текст. Сколько лет уже не приходилось?..
III
Стах всматривается в темноту. Уже часа три. Он не может уснуть. Сегодня вечером отец сказал, что мать не права насчет Тима. В том плане, что ей не надо было идти с ним в больницу, у него и свои родители есть. А насчет того, как протест Тима повлиял на Стаха, он, конечно же, согласился.
Стах наказан не за Тима. А за то, что влез в разборки отца с Серегой. Он больше не видит в этом смысла. Наверное, если бы не его идиотский характер, а воспитание… Соколов ошибся. Муштра помогает выживать, а за характер Стах огребает.
А самое забавное: он правда на что-то надеялся. Уже напредставлял, что будет с Тимом сидеть, когда ему поставят капельницу: держать его за руку, рассказывать байки, отвлекать от мыслей о крови. Навещать его с пирожными и фруктами. Или хотя бы после больницы, дома. Каждый вечер. Ему казалось, что оттает мать, вспомнит, за что ей нравился Тим, и поймет, что с ним безопасно.
С Тимом небезопасно. Об этом говорил еще Антоша…
Стах усмехается.
Першит в горле, болит в груди. Горит тело. Словно отвергает саму идею оставаться без Тима.
