И, наверное, самое страшное, что случается, когда Стах ощущает его возбуждение: это заводит. Тело Тима заводит его. Все полностью.
Стах хочет сказать ему: «Я тебя ненавижу», — и молчит, чтобы не покалечить.
Тим тяжело дышит — в ухо. И не смыкает обветренных влажных губ: царапает кожу. Как если бы хотел целовать — и не целовал.
Стах все еще не может сделать вдоха. И с опозданием доходит. Это не близость виновата. Это паническая атака. И он вырывается. Только не так. Только не сейчас. Тим его прогонит. Найдет лишнее доказательство, что надо закончить.
Стах не может закончить с ним. Больше нет.
И ему тоже хочется расплакаться.
Он оседает на пол. Вернее — почти падает. Колено выходит из строя позже. И хорошо, что позже, потому что острая боль накатывает толчками — одним за другим.
И Стах не хочет знать, как реагирует Тим. Пусть никак. Боже, пусть просто никак…
V
Они сидят на полу ванной. Стах — прижавшись к косяку спиной, Тим — к стиральной машинке, обхватив колени руками. Они молчат. Стах не смотрит на Тима. Тот отвечает взаимностью.
Им вроде надо поговорить. О том, что случилось. Стах даже не знает, это конец или как. Но понимает, что:
— Я бы не хотел. Чтобы ты тогда сказал мне «нет»… Ты, вообще-то, говорил. Постоянно. Даже не словами…
Тим сначала молчит. А потом вытирает лицо — уже сухое.
— В последний раз я проплакал всю ночь года два назад… В этом году, за эти три месяца, Арис, — я не могу сосчитать, сколько таких ночей…
Стах не отвечает. Просто Тим дал ему ответ, почему обижается он — за бессонные ночи и неполадки в организме.
— Я знал, что будет тяжело. Даже если только дружить. Потому что ты… очень другой. А потом, когда я решил, что ты влюблен… я просто…
Тим жалеет. О Стахе. О том, что Стах с ним случился. Тим проглатывает: «Не надо было».
И Стах начинает его толкать. Пока не доходит до того, что — чуть не бьет. От бессилия. От того, что Тим говорит: «Я больше не могу».
Стах ненавидит Тима. И склоняется к нему, прижимается лбом к худому плечу.
Тим застывает. Изваянием. Стах чувствует себя отвергнутым. И самое ужасное, что кажется, как будто по заслугам — прилетело бумерангом.
Тим хорошо пахнет. К нему приятно прижиматься. С ним в целом приятно. Стах хочет, чтобы он знал:
— Я не не хочу.
Тим молчит. Потом снова шмыгает носом. Стах не утешает. Он не знает, как это поправить. У него, наверное, такая же поломка в мозгах. Вот и все.
Тим сдается и обнимает рукой. Стах с облегчением прикрывает глаза, устраиваясь рядом удобней. А Тим говорит:
— Когда ты сказал: «Не уйду», меня не отпустило. Наоборот…
-
VI
Тим рассматривает луну, вертит в пальцах. Стах не гасит свет: одной панической атаки на сегодня с головой хватило. Он разливает чай по чашкам. Достает Тиму торт. Садится рядом. И пытается заполнить чаем пустоту внутри.
VII
Персики, измазанные кремом, скользят по керамике и убегают от ложки. Тиму с ними неловко. Он вздыхает и решает без них. Стах тоже вздыхает и решает, что надо бы нож. Поднимается за ножом, прихватывает с собой вилку. Делит персики. Тим после такого совершенно сникает и перестает есть.
Стах тоже не в настроении. И то, что он думает обсуждать, теперь такое неуместное, словно завтра уже ничего не будет, а он до сих пор сопротивляется этой мысли:
— Что будем делать? Это, наверное, видно. Когда я с тобой. Если мать догадается, а она, походу, догадается, мне кранты.
— Зачем ей это надо?..
— Она считает, что мы несамостоятельные и тупые. Такое бывает. С ней чаще, чем с другими. Главное — не возражать.
Стах откидывается на стул. Скрещивает руки на груди.
— Зачем ты сказал?..
Стах усмехается.
— У нее был очередной приступ ненависти ко всему живому и к тебе как к тому живому, с кем я хочу проводить свое время. Я переключил ее в режим «Тиму надо помочь». Чтобы без допросов, истерик и нападок. И чтобы она отпускала. Она не отпускает. Только со скандалом. Иногда думаю: я больше пленник, чем сын.
Тим ставит локоть на стол. Ерошит себе волосы.
— Я не в восторге больше, чем ты. Но, если я попытаюсь ей сказать: «Ма, ты спятила», она опять закатит. Я бы тебя в свою семью по собственной воле в жизни не затащил — такой это геморрой…
Тим думает. Предполагает, что:
— Ее, наверное, не пустят…
— Кто ж ее остановит? — усмехается Стах.
— Там вроде охранник…
— Тоже мне преграда. Она откроет рот — он сразу подвинется.
Тим слабо морщится.
— Во всем есть свои плюсы, — больше всех их пытается отыскать Стах. — Насмотришься ужасов — сразу тебе разонравлюсь…
Тим молчит.
— Так, ладно, — Стах решает: нафиг эти разговоры. — Один день, Котофей. Зато потом буду спокойно к тебе таскаться с апельсинами. Она просто убедится, что ты в порядке, вспомнит, что ты, вообще-то, ничего — и отстанет. Считай: проверка на прочность. Надо только…
Тим ковыряет персики вилкой.
Стах вспоминает:
— Лучше, наверное, сам приди завтра утром. Тебе к девяти? Хотя бы часов в восемь. Чтобы не пришла она… Потому что она может. Потом еще будет тут ходить, высматривать…
Стах цокает и вздыхает. Трет глаза пальцами. Завтра начнется цирк и анекдот. У охранника, у врачей и у них. Тима, наверное, постараются вылечить сразу и основательно, и попросят больше не болеть. Никогда. Или хотя бы до восемнадцати.
Стах принуждает его пройти через то, чего сам бы избежал при великом удовольствии. Но сейчас лучше не рисковать и терпеть. Ему нужны эти каникулы. Ему нужен Тим.
VIII
Тим задумчивый и отстраненный. Стах его не винит: сам в нерабочем состоянии. Он одевается и застывает. В нерешимости. Тим замечает. Говорит:
— Я закрою…
И отпирает дверь, пропускает на лестничную площадку. Стах переступает через порог. Хочет пошутить: «А как же поцелуй на прощание?» Не шутит. После сцены в ванной…
Тим закрывает дверь. Стах удерживает ее. Уточняет:
— До завтра?
Тим улыбается замученно и грустно:
— Может, я тихо уйду, вы тихо не войдете, а потом выяснится, что я забыл сказать, что мне к восьми?..
— «Тихо не войдете», — усмехается Стах. — Ну да.
Тим просит:
— Иди.
Стах не хочет так уходить. Ему кажется: если так — Тим не пустит обратно.
— Не целуешь?
Тим не понимает. Смотрит на Стаха, как на дурака.
— Тебе мало впечатлений?..
Ему просто мало. Потом окажется, что ничего не осталось.
Тим грустит. Проводит рукой по его голове, медлит. Поджимает нижнюю губу, прикусывает. Потом склоняется. Стах застывает. Это не то чтобы поцелуй. Это как если бы Тим прижался губами. Осторожно и мягко. Когда Тим — по-другому. В этот раз по-другому. Как какая-нибудь гребаная точка.
Тим отпускает. Стах ловит его, повторяет за ним, но поломанно и дергано. А потом еще раз. И еще. И каждый раз — губы Тима влажнее, и каждый раз — он склоняет голову все больше. И каждый раз длинней, чем предыдущий, и все громче, когда вздумаешь отстраниться. Тим соскальзывает пальцами с раскаленной щеки. Смягчается:
— Температуришь…
— Заболел.
— Должен выжить.
— Спасибо, доктор, — усмехается.
Тиму не весело.
Стах повторяет снова:
— До завтра.
Но Тим не отзывается. Еще несколько секунд — смотрит на Стаха. А потом скрывается за дверью.
Щелкает замок.
Стах остается. Прячет руки в карманы куртки. Не знает, как идти. После — такого. В — такое. В целом — как идти. Будто выгнали на улицу псом. За то, что плохо исполнял свой долг. Проблема в том, что он не знает, какой у него долг перед Тимом. Проблема в том, что, может, долг аннулирован.
Никакого долга — и невесомость.
========== Глава 32. Наказание без преступления ==========
I
Мать суетится с утра. Иногда Стаху кажется: ей это очень нравится — создавать шум, особенно в больницах, контролировать и, конечно, скандалить. Словно она питается чужими нервными клетками.
