class="p1">— Яблоки обязательно помой, — говорит Анна Михайловна. — Я мыла, ноты еще раз ополосни. На всякий случай.
Коля послушно кивает. За пять лет он уже привык, но все-таки каждый раз чувствует себя немножко неловко.
— Может, ты пойдешь, — говорит он, — я, честное слово, нормально доеду.
— Что ты, Коленька, — машет на него руками мать, — я же потом себе места не найду.
Поезд трогается. Анна Михайловна неловко семенит вслед за вагоном.
— Пирожки я положила тебе сверху. Не ешь всухомятку, подожди, когда принесут чай.
— Хорошо, мама, — соглашается Коля. Ему очень хочется съесть пирожок именно сейчас, не дожидаясь никакого чая, но с мамой лучше не спорить, это он знает твердо.
Перрон качается, но Анна Михайловна не отстает от поезда. Бежать нелегко, мелкий гравий забивается в боты, но она не обращает на это внимания.
— Огурцы обязательно почисти! — кричит Анна Михайловна. Грохот колес порой заглушает ее голос, поэтому ей приходится напрягаться.
— Ладно! — кричит Коля.
Ему слегка неудобно перед соседями, но что поделаешь, такая уж у него мама.
Поезд постепенно набирает ход. За окнами проносятся дома, платформы, колхозные поля.
— На остановках не выходи, — кричит Анна Михайловна, уступая колею встречному товарняку, — ты можешь отстать от поезда! Я сказала Валентине Петровне, чтобы она за тобой присмотрела, но ты все равно постарайся не выходить.
— Хорошая у тебя мама, — одобрительно говорит Валентина Петровна, — заботливая.
Она приветливо машет Анна Михайловне рукой, затем показывает в сторону Коли: мол, не волнуйтесь, все будет в порядке.
На подъеме Анна Михайловна слегка обгоняет состав и, пока он преодолевает сложный участок, поправляет выбившуюся из-под платка прядь волос.
За окном темнеет. Проводница разносит по купе горячий чай.
— Не пей сразу, — доносится из ночи голос Анны Михайловны, — пусть немного остынет. Пойди пока вымой руки.
— Ну ладно, Валентина Петровна, я вас до Курска провожу и — домой, — кричит Анна Михайловна, — мне завтра вставать рано, да и годы уже не те. А вы уж тут присмотрите за ним. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, — отвечает Валентина Петровна и заботливо поправляет висящую на вешалке Колину курточку.
Напечатано впервые в ежен. «Лит. Рос.», май 1985.
Я стоял в тамбуре, рассеянно наблюдая за сменой ландшафта.
— Далеко едете? — послышалось за моей спиной.
Я обернулся. Передо мной стоял плотный мужчина в синем тренировочном костюме с белой полосой традиционной униформе путешествующих по стальным магистралям. Я ответил и в свою очередь поинтересовался:
— А вы?
Удовлетворив таким образом острый взаимный интерес, мы разом замолчали.
— Ты спортсмен? — спросил он, смерив меня оценивающим взглядом.
— Бывший.
— Заметно, — несколько двусмысленно констатировал он.
— Что бывший? — слегка обиделся я.
— Что спортсмен, — примирительно ответил он. — Я, между прочим, тоже бывший спортсмен, — добавил он, пытаясь навести переправу.
Я пригляделся к нему повнимательнее. Выпуклая грудь, короткая шея, крепкие ноги, мощные бицепсы.
— Штангист? — спросил я.
— Что, заметно? — польщенно улыбнулся он.
— Рыбак рыбака…
— Вы, значит, тоже?
Я с достоинством кивнул.
— В каком весе?
— Закончил в полусреднем. А вы?
— Аналогичный случай. Что-то ваше лицо мне знакомо. А как ваша фамилия?
Я назвался.
— Так это, значит, вы и есть. Ну дела! А я Беляков из Читы. Между прочим, должен был выступать с вами во Львове в семьдесят четвертом на первенстве «Трудовых резервов». Но на сборах потянул дельтовидную, и вы стали чемпионом. Ничего не скажешь, повезло тогда вам.
— Что значит «повезло»? — обиделся я. — Мне в тот год равных не было.
— Зря вы так. Если б не травма, я бы вас наверняка там обошел.
— Не уверен.
— Зато я уверен. Надо же, как все вышло. Да я б в толчке у вас и сейчас выиграл, — азартно воскликнул он.
— Прямо здесь? — усмехнулся я.
— Да хоть здесь!
— Вы, наверное, и штангу с собой в чемодане возите?
— Зачем мне ее возить. Я бы вас одной психологической подготовкой задавил. Что, не верите?
— Не верю.
— Тогда заказывайте.
— Что заказывать?
— Начальный вес. Мы сейчас с вами соревнование проведем. Но мысленно.
— То есть как «мысленно»?
— А очень просто. Прежде чем взять какой-то вес, самое главное — убедить себя, что он тебе по силам. А остальное уже техника. Разве не так?
«Ну ладно, — подумал я про себя, — держись, Чита».
— На штанге сто двадцать, — объявил я. Мысленно обхватил полированный гриф, сделал разножку, и в следующую секунду снаряд послушно лег на грудь, а еще три секунды спустя застыл над головой.
Казалось, не было десятилетнего перерыва, настолько четко все было проделано.
— Вес взят, — объявил я с деланной небрежностью.
Он заказал сто двадцать пять.
«Резко начинаешь, парень, — подумал я, — посмотрим, надолго ли тебя хватит».
— Есть! — крикнул он, не скрывая радости.
Сто двадцать семь килограммов покорились мне со второй попытки.
Поколебавшись, он заказал сто двадцать девять с половиной. На лбу у него выступили капли пота, шея покраснела, он закрыл глаза, напрягся, и гримаса досады исказила его лицо.
— Не удержал. С груди толкнул, а потом повело. Ничего, два подхода за мной.
За окном тянулись освещенные солнцем поля, вишневые сады, покрытые белой пеной, словом, природа ликовала вовсю, а в душном тамбуре между тем шла жестокая железная игра.
Сто сорок килограммов стоили нам огромного труда. Три следующих подхода к весу сто сорок два оказались безуспешными. У меня же в запасе оставалась еще одна попытка. И в самый решающий момент, когда я, собрав последние силы, взвалил снаряд на грудь, дверь открылась и в тамбур вошла полная женщина с крахмальной наколкой в волосах.
— Кефир, ряженка, сырки плавленые, — радостно попела она.
— Отойди, зашибу! — взревел я страшным голосом.
Насмерть перепуганная разносчица пулей выскочила из тамбура, но было уже поздно — стальная махина с грохотом обрушилась на пол.
— Подход не считается! — крикнул я. — Она мне помешала.
— Ничего не знаю. — быстро сориентировавшись, закричал он. — Подход вы использовали. Победитель определяется взвешиванием. Какой у вас вес? Только честно.
— Восемьдесят семь, — сказал я и, подумав, грустно прибавил: — пятьсот…
Теперь все зависело от
