Я улепетывал к настоящему колдуну. Колдун оказался кряжистым импозантным мужиком в дакроновом костюме.
— Э-э, нет, батенька, — похохатывал колдун. — Вот если бы вы пришли ко мне с саркомой, или с маниакально-депрессивным психозом, или энцефалитом, тогда за милую душу... А фурункулы! Скажу по секрету: без медикаментов они проходят через две недели, а с медикаментами за четырнадцать дней.
Я плотно замазал окна и двери на кухне и совсем было собрался отвернуть краник газовой плиты, как раздался звонок. Звонил тот самый приятель:
— Ты жив? Слава богу... А я вот зря над тобой смеялся. У меня тоже чирьяк.
— Где?
— На самом, можно сказать, неудобном месте. Кстати, чем ты лечился? Кроме газа, естественно...
— Перо страуса эму, — не задумываясь, отвечал я, — мелко-мелко истереть с корнями баобаба и сжечь на медленном огне, посыпая медоцветом. Пройдет через две недели или через четырнадцать дней.
— Так, — бодро сказал приятель. — Записываю: эму, баобаб. Только где я достану медоцвет?
Теперь уже я засмеялся противным надменным смехом.
— И еще учтите, Беркутов, — взволнованно сказал директор треста столовых и пивных нештатному активисту-контролеру, — пищевкусовую общественность города пора поднять на щит. Она исправилась, а пресса ее замалчивает. В качестве примера возьмите новое кафе «Юго-Юго-Восток» и, если надо, поддержите. Возможно, напишем заметку в газету...
Через полчаса Анатолий Беркутов появился в «Юго-Юго-Востоке». К нему мигом подбежал седобородый швейцар и ловко освободил от пальто.
«Местечко что надо!» — подумал Беркутов, разглядывая зал. Как маленькие луны в дыму, сияли жующие физиономии клиентов. Едоки кричали:
— Тимофей, еще помидоров!
— Чичас! — откликался официант.
Вскоре, изогнувшись над Толей, он интимно допрашивал:
— Сациви кушать будешь?
— Буду, — твердо отвечал активист.
— Харчо, беляши будешь?
— Тащи!
— Пить чего будешь? — закатывал глаза Тимофей. — Коньяк есть такой — умрешь не встанешь!
— Нет, — отрубил активист, — не буду. Нам нельзя.
— Ясно! — с лицемерным сожалением заключил официант. — Сам в профсоюзе состоял... Да не судьба...
Кушанья были принесены молниеносно.
— А обслуживание-то хоть куда! — радовался активист-контролер. — Надо их малость поддержать, отразить. А то только и пишут про общепитовцев, что жулики и грубияны. Даже воры.
Активист наливал себе выдохшийся, как бегун-марафонец, нарзан и с удовольствием пил. Из швейцарской отечески топорщились седые усы. Соус к цыпленку был потрясающ.
— А почему у цыпленка нет крыльев? — угрожающе улыбаясь, осведомился контролер.
— Ай! — поразился Тимофей. — Разве не знаешь? Такая сейчас новая кулинарная мода пошла, чтоб без крыльев! В них же есть нечего. Разве не так?
— Как же, как же, — компетентно кивнул Беркутов.
Он потребовал книгу жалоб и начертал в ней благодарность коллективу полупитейного пищеблока. Затем он тщательно переписал в блокнот фамилии повара, директора, калькулятора... Тимофей оказался по фамилии Крокодиловым.
— Это что же — псевдоним? — поразился Беркутов.
— Нет, — сознался Крокодилов, — из Тулы мы. Да вот у прадеда, он тоже в кухмистерской работал, такой скверный характер был, что прозвали его так...
Директор треста одобрил доклад Беркутова и санкционировал написание бодрой заметки в газету. По дороге домой активист сильно пошатнулся, в груди забили колокола, кто-то вдруг сдавил волосатыми ручищами желудок контролера. Минут через сорок примчалась стремительная «Скорая помощь».
Жизнь активиста удалось спасти путем форсированного промывания организма. Когда Беркутов наконец открыл глаза, он увидел больничные койки и седого швейцара, возлежавшего визави.
— Эх, цыпленки, — прохрипел швейцар, — где ты, моя смертушка?..
— Что с вами? — участливо спросил Беркутов.
— Что, что... — с раздражением выдавил старец. — Намедни с пяти клиентов без чаевых остался, и жить расхотелось. Вот я и захотел себя жизни решить, для чего поужинал у нас в закусочной. Ну, а вы-то, видать, рисковый. Молодость! Вам ведь, если бы не врачи, конец, истинный Христос. Я видел, как вы полный обед откушали.
— А как же остальные? — похолодев, спросил Беркутов.
— У нас клиент какой, — рассудительно отвечал швейцар, — особый, ко всему привычный. Такой ядра от Царь-пушки переварит. А главное, коньяк. Нейтрализует. А так — умрешь не встанешь, истинный бог! Без коньяку, скажем, к нашему харчо и близко подходить нельзя. Вы вот харчо ели, а того не знали, что там заместо мяса хлеб аржаной. Опять же — шашлык. Записано, что бараний, а мы его зовем «махай-махай», из жеребятины, значит... Или, к примеру, солянка...
Старик покрутил головой.
— Ну, а цыпленок? — замирая, справился Беркутов. — Почему он без крыльев?
— А кроликам крылья не положены, — презрительно отметил старец. — Вы возьмите блокнотик, про наш «нарзан» зафиксируйте: мы его сами газируем. Большие тыщи на пузырях получаем! У нас все по методе. Одначе, чу, супружница притащилась, поесть пирожков принесла...
Старик подполз к окну и принял у жены авоську с продуктами. Побагровев от натуги, швейцар с хрустом перекусил пирожок и предложил Беркутову разделить трапезу, но тот отказался.
К вечеру швейцару стало хуже, и его увезли на операцию. Талантливый молодой хирург установил, что швейцарова жена купила роковую закусь в лотке от закусочной «Юго-Юго-Восток»...
Эстрадный певец Нико Лаев был лыс, как яйцо. Это очень вредило популярности артиста, особенно среди прекрасной половины человечества. Артист страдал не только в дневное время. Ночью, когда нормальным людям снятся всякие глупости, артисту Лаеву грезились роскошные лохматые патлы и упоительные кудри цвета вороньего крыла. Нико пытался перехитрить природу, употребляя самые новейшие, самые эффективные средства. Все они носили названия, тут были и «Кармазин», и «Биотол», и «Биокрин», но Лаев мрачно думал, что все их надо было бы назвать одним словом «Мираж». Так же не везло и с париками. Эти предательские сооружения спадали под некультурный хохот аудитории.
Однажды вечером за кулисы пришел незнакомый мужчина. Он повертелся в гримерской, ткнул пальцем в лысину Лаева и строго сказал:
— Некарашо. Фи. Ви приезжать ко мне. Я вам помогай.
Мужчина вручил остолбеневшему певцу свою визитную карточку и ушел. Знакомые, владевшие иностранными языками, перевели: «Филипп Пютэн. Вечные нейлоновые парики, ул. Лепик, 23, Париж».
В мае того же года скорый поезд вез Нико во Францию. Пока туристы закупали на полустанках мелкую сувенирную дребедень, Нико отсиживался в купе. Он берег валюту для встречи с Пютэном.
В конце концов великий миг встречи певца с прекрасной столицей Франции состоялся. Содрогаясь всем телом, артист нырнул в такси, отколовшись от тесной туристической стаи, и знаками велел шоферу ехать на улицу Лепик. Только там он оценил всю точность изречения: «Если хочешь быть красивым, страдай». Скупердяй Пютэн вживлял волосы без наркоза! Так было экономней. Кроме того, процедура была не только мучительно дорога, но и тяжела морально.
Зато уж шевелюра получилась на диво. Дела певца сразу же пошли в гору. Скоро он снялся в фильме, где, одетый в тельняшку с подкладной ватной грудью, пел жестокие морские романсы. Теперь от поклонниц приходилось удирать чуть ли не по пожарным лестницам, и, надо сказать, это нравилось кумиру эстрады.
В тот памятный зимний вечер солист трижды спел песенку «Аморе» (что, как известно, означает по-итальянски «любовь») и улизнул из клуба через запасную дверь. Во мгле переулка уютно улыбнулось изумрудное око такси, вызванного заранее. «Спасен», — с облегчением подумал Нико.
Бац! Какая-то веревка, как лассо, захлестнула впалую грудь артиста. Шлеп-шлеп — и тело певца окутали тугие веревочные петли.
— Девочки, сюда, — завизжал кто-то. — Готово!
Солист, связанный, как кольцо краковской колбасы, не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Словно в чаду, словно в кошмаре над ним склонилось чье-то длинное лицо.
— Караул! — прошептал певец.
— Аморр... — каркнуло лицо. — Сувенирр...
В молочно-кисейном лунном свете певец с ужасом увидел что-то металлическое. Ржаво щелкнув, канцелярские ножницы отхватили кусок изумительной шевелюры... Целуя нейлоновые кудри, поклонницы теснились над распластанным кумиром и вырывали друг у друга ножницы.
— Дай и я, дай и я, — кричали фанатички. — Отрежь и мне кусочек.
— Невежды! — грудным тенором орал солист. — Идиотки! Это ж нейлон... Спасите...
Когда шофер заказанного такси — женщина атлетического сложения разогнала поклонниц, Лаев был без сознания. Одинокий запорожский хохолок ниспадал на чело певца. Водительница подобрала с асфальта ножницы и посмотрела вокруг. Крак! Последний нейлоновый чубик исчез на могучей шоферской груди.
