учились в институте, вместе начинали воевать.
Рукопожатия, радостные лица, улыбки…
Впрочем, Семен Кириллович Дедюхин, привыкший жаловаться на жизнь, улыбается недолго.
— Желудок болит, — скучным голосом поясняет он. — Теща ворчит, на работе директор — зверь.
— Ну, теща! — смеется Павел Афанасьевич Рытов. — У всех тещи сварливые. Желудок, дорогой вы мой, лечить надо, сам не пройдет. А вот насчет директора вашего… Идите ко мне в трест!
— Как это так?
— Да так. Как раз свободно место начальника планового отдела. Я-то вас знаю. Характеристики не потребуется.
— Спасибо, — говорит Семен Кириллович, и глаза его увлажняются. — Спасибо, друг! Я подумаю!
…Через неделю Дедюхин уже сидел в своем новом кабинете и с тревогой прислушивался к ехидному тенорку за тонкой перегородкой:
— Новый-то наш с управляющим, оказывается, дружки. Так что держи ухо востро, язык за зубами.
— Точно! Все, что услышит, за рюмкой водки Рытову выболтает!
Не успел Семен Кириллович выйти в коридор, как навстречу ему двинулся длинный, худой сослуживец Кукин. Он подтянул вечно сползающие брюки и сказал, будто возобновляя прерванный разговор:
— А у меня двое детей.
Дедюхин вежливо молчал.
— Может, замолвите насчет пионерлагеря, а?
И Кукин кивнул в сторону рытовского кабинета.
— Слушайте, Кукин, — начал было Дедюхин, но не закончил, махнул рукой, болезненно сморщился и пошел прочь.
К празднику повесили на стене приказ с объявлением благодарностей. Фамилия Дедюхина стояла второй.
— Поздравляем, поздравляем, — говорили Дедюхину подчиненные.
И иные, отвернувшись, собравшись в кружок, пронзительно шептались:
— Иначе и быть не могло… Оно и понятно, свой свояка… Знакомство — великое дело!
Бледно-зеленый Дедюхин, со страдальческой гримасой, решительно двинулся в кабинет управляющего.
— А, Семен Кириллович, заходите! — обрадовался Рыгов. — Вы что-то совсем ко мне не заглядываете.
Управляющий был так радушно весел, так приветлив, что Дедюхину вдруг неудержимо захотелось припасть к его руководящему плечу, припасть и всхлипнуть, всхлипнуть и пожаловаться: на здоровье, на злых людей, на неудачную свою судьбу. Но тут же Дедюхин подумал, что этого делать нельзя: «Ведь что будут говорить, если надолго задержишься у него? Скажут — новую благодарность себе зарабатывает».
И он печально сказал:
— Павел Афанасьевич, большое вам спасибо за внимание, но больше не надо.
— Чего это?
— Благодарностей.
— А почему? — удивленно поднял брови Рытов. — Вы заслужили.
— Нет, нет, сделайте одолжение. И так идут разговоры, что вы меня, дескать, того… Выделяете…
— А я всех ценных работников выделяю, — твердо сказал Рытов. — У вас, Семен Кириллович, нервы, вижу, шалят. Вот вы и расстраиваетесь по пустякам. А вы плюньте на все. Отвлекитесь, поезжайте в дом отдыха! Путевку я вам раздобуду.
На другой день Кукин так посмотрел на Дедюхина, что в его больном животе все похолодело. Чуть позднее ему сообщили.
— Карикатуру на вас Кукин рисует. В стенгазету.
— Забавно, заставил себя улыбнуться Семен Кириллович.
— Что-то насчет вашего отпуска вне графика.
«Но мне ведь положено, я переводом сюда», — хотел сказать Дедюхин, но не сказал, а только тяжко задумался.
Вечером, проходя ми?.:о конференц-зала, Семен Кириллович услышал, как участники трестовской самодеятельности разучивают новые частушки:
Наш Дедюхин так хорош,
Наш Дедюхин так пригож,
И к начальнику он вхож!
— Сил моих нет! — заявил Дедюхин Рытову. — Знаете, что они говорят?
— И пусть себе говорят.
— Да, но они еще и поют!
— И пусть поют.
— Это вам — пусть, а мне… Пожалуйста, покажите всем, что отношения у нас служебные.
— Но как же я покажу?
— Ну не знаю, накажите меня, что ли…
— Не за что вас наказывать.
— Тогда хоть накричите на меня, обругайте.
Рытов нахмурился и сказал:
— Вы мне надоели, Дедюхин, ей-богу. Не мешайте работать.
Ночью Дедюхин спал плохо. Из темного угла комнаты на него наступала, подтягивая сползающие штаны, кукинская карикатура.
Утром Семен Кириллович снова явился к управляющему.
— Дайте мне выговор. В приказе. Чтобы на стенке висел. Ну что вам стоит?
— Слушайте, Дедюхин…
— Да что ж вы так тихо? Хоть бы ногой топнули, а?
— Черт вас возьми, в конце концов!
— Громче! — воскликнул Дедюхин и широко распахнул дверь кабинета. — Громче, прошу вас!
— Перестраховщик! — орал потерявший самообладание управляющий. — Трус! Тряпка!
У раскрытых дверей толпились испуганные сотрудники.
Дедюхин сиял.
Не берусь точно утверждать, чем именно обворожил Алексей Петрович Елену Сергеевну. То ли галантерейным обхождением, то ли умением художественно вышивать.
Но факт тот, что обворожил.
Через каких-нибудь три месяца они стали мужем и женой. Этому можно бы только радоваться, если бы события не продолжали развиваться в том же стремительном темпе.
Не прошло и полгода, как супруг неожиданно заявил:
— После обеда я с тобой развожусь.
У Елены Сергеевны потемнело в глазах.
— Да ты не волнуйся, — успокоил ее супруг, — ведь мы разведемся нарочно, для видимости. Понимаешь?
Поскольку жена не понимала, Алексей Петрович спокойно, терпеливо, как задачку отстающему ученику, разъяснил:
— Все очень просто. Как только я переехал к тебе, меня, увы, сняли с очереди на получение комнаты. Одной твоей нам явно мало. Мы временно оформим развод, я тоже получу площадь, а затем… Затем откроется блестящая возможность приобрести большую отдельную квартиру.
Позднее Елена Сергеевна горячо уверяла, что она долго не соглашалась на эту сделку. Возможно, но тут ведь дело не в сроках обдумывания, а в окончательном решении.
— Что ж, — вздохнула она, — если ты так настаиваешь, пиши заявление.
— Нет, — сказал муж, — пиши ты. Когда подает на развод женщина, это выглядит благороднее.
Но какое уж тут благородство!
Муж, перейдя от художественного вышивания к художественному вранью, продиктовал, а жена послушно написала: не уважаем, не любим друг друга!
И два молодых московских инженера отправились с этой филькиной грамотой в суд, нс моргнув глазом, хором сказали:
— Разведите нас побыстрее. А то нам буквально противно рядом стоять!
Мы беседовали с Алексеем Петровичем, и он клялся, что ничего дурного в своих действиях не усматривает. Он, видите ли, получив площадь, взял бы к себе мать. И в конечном счете имел бы от государства ровно столько, сколько положено на него с домочадцами:
— Тютелька в тютельку!
Все это, может быть, и так, но у нас нет никакой охоты заниматься подобным подсчетом: не в нем суть.
Люди поженились, предварительно объяснившись, надо полагать, в своих высоких чувствах, и сами же осквернили эти чувства публичным обманом. К тому же Алексей Петрович так вошел в
