В Виргинии быстрым и действенным способом исправить ситуацию означало вступить в брак. Пара могла совершить свадебное путешествие, навестив кого-нибудь из родственников, или посетить целебные источники. Через несколько месяцев она бы вернулась домой, и, если бы родился младенец, старые кумушки начали бы производить подсчет на пальцах. Но они делали бы это втихомолку, не привлекая внимания общества.
Но проблема заключалась в том, что Монтгомери не прикасался к Веронике Маклауд. И даже не думал об этом. По правде говоря, он попытался быть всего лишь порядочным и честным человеком среди десятков мерзавцев.
Возможно, ему следовало держаться в тени и позволить остальным делать с ней то, что они собирались, но тогда он возненавидел бы себя за свою бездеятельность. Он бы нес ответственность за ее растление точно так же, как те, кто собирался сделать с ней это.
Ничего не предпринимать — означало показать себя трусом, как вчера, так, к сожалению, и теперь.
Рок нависал и опустился на него темным облаком, которое он ощущал над собой всю ночь.
— Не вижу иного выхода, сэр, — сказал граф Конли, будто подслушав его мысли.
Он, черт возьми, тоже не видел.
— Я не готов жениться, — сказал Монтгомери.
Уголки губ графа Конли приподнялись в полуулыбке.
— А я не готов к тому, чтобы скандал запятнал мое имя и семью, сэр. Мы распространим слух о том, что это союз по любви. Общество восприимчиво к таким импульсивным решениям.
— Едва ли это покажется разумным.
Собеседник слегка наклонил голову, и этот царственный жест еще больше его раздосадовал.
— Конечно же, у вас есть выбор, ваша милость.
Жениться на Веронике Маклауд или предоставить ее собственной участи.
И в этот момент Монтгомери честно желал второго. Вероника была глупа и опрометчива и все же не заслуживала наказания, на которое ее обрекал дядя.
Граф Конли кивнул, по-видимому, удовлетворенный.
— Сейчас Вероника вернется со мной домой. Через два дня состоится свадьба. Этого времени вам хватит, чтобы получить особую лицензию.
— Даже если я американец?
— Деньги устраняют множество препятствий, сэр. Даже для американцев.
Несколько секунд, отмеряемых тиканьем часов, Монтгомери в упор смотрел на графа Конли.
Перед рассветом он не спал, пытаясь решить, как ему найти способ выбраться из затруднительного положения. Решение так и не было им найдено. Но он не мог продолжать стоять здесь просто так.
— Я женюсь на ней, — сказал он. — Будь я проклят, женюсь.
Миссис Гардинер прервала ее удивительно спокойный сон. Это был сон о справедливости, невинности и чистой совести, лишенной угрызений и раскаяния, что едва ли соответствовало положению, в котором Вероника оказалась, и она была благодарна этому сну.
— Прошу прощения, мисс, но его милость желает встретиться с вами внизу.
Вероника опустила глаза на ненавистный коричневый балахон.
— Посмотрим, есть ли у какой-нибудь из горничных платье, которое вы смогли бы одолжить, — сказала миссис Гардинер, правильно истолковав ее взгляд.
Она покачала головой:
— Это теперь не важно.
Монтгомери Фэрфакс уже видел ее одеяние и даже более того.
— На вас нет башмаков, мисс.
Вероника опустила глаза на свои ноги, будто только теперь открыв, что они босые.
— Я их потеряла, — заявила она и улыбнулась домоправительнице, стараясь показать, что это не бог весть какая потеря.
По сравнению с потерей дома и безопасности. При полной неясности в отношении будущего какое значение имела потеря башмаков?
Вероника скользнула за ширму, совершила обязательное утреннее омовение и, покончив с этим, вышла из комнаты и спустилась вниз. Задержавшись на площадке, она устремила взгляд вниз на дядю Бертрана и стоявших за его спиной Адама и Алджернона.
Дядя Бертран поднял на нее глаза. Она не совершила ошибки: не попыталась заговорить с ним первой. Возможно, Вероника не была искушенной в образе жизни светского общества Лондона, как ее кузины, но очень хорошо чувствовала, как себя вести, когда речь шла об отношениях с людьми.
Дядя Бертран всегда предпочитал главенствовать. Сейчас он смотрел на нее с отвращением. И, по правде говоря, она не осуждала его за то, что ее появление так раздосадовало всех присутствующих. Она не причесалась и не была одета должным образом, как и накануне.
— Здесь нет мистера Фэрфакса? — спросила Вероника, спускаясь по оставшимся ступенькам.
— Он одиннадцатый лорд Фэрфакс-Донкастер, и более пристойно именовать его вашей милостью.
Прежде чем Вероника смогла заговорить, дядя Бертран махнул рукой, указывая на дверь.
— Ты едешь домой.
Неужели он ее простил?
Что сказал ему Монтгомери Фэрфакс, что настроение дяди столь разительно изменилось?
Вероника сжала руки перед собой, чтобы удержаться от многочисленных вопросов и не раздражать ими дядю.
— Благодарю вас, дядя, за то, что простили меня, — сказала Вероника.
Испытываемая ею благодарность умерялась сознанием того, что все это повлечет за собой лишение ее дядиной щедрости.
— Я тебя не простил, — ответил дядя решительно. — Ты останешься с нами, пока его милость не выхлопочет особую лицензию. Ты выйдешь замуж, Вероника.
Потрясенная, Вероника лишилась дара речи и могла только смотреть на дядю.
Поскольку она не сказала на это ни слова, он продолжал:
— Его милость понимает, что, хотя создавшаяся ситуация — не его рук дело, невозможно и помыслить ни о чем другом.
— Замуж? — произнесла Вероника, наконец, прочистив горло. — Я не знаю этого человека, дядя.
— Тебе бы следовало подумать об этом до того, как ты появилась перед ним обнаженной.
Как ни странно, сейчас она не могла думать ни о чем.
— Можешь считать, что тебе повезло. Его милость — богатый человек. По крайней мере, в отличие от своей матери ты будешь хорошо обеспечена.
— Мой отец был уважаемым ученым, — сказала Вероника. — Учителем.
— Не сумевшим сохранить свое место еще до твоего рождения. Он погряз и барахтался в своей поэзии, Вероника, — сказал дядя, демонстрируя свое отвращение к этому роду деятельности, каждое его слово было полно презрения.
Поэзия ее отца была прекрасна. Лирична и трогательна. К сожалению, ничего из нее не сохранилось. Но если бы она смогла показать ее дяде, он оценил бы великий талант ее отца.
— Крышу над головой вам обеспечило наследство твоей матери.
На это у нее не нашлось ответа.
Дядя повернулся и кивнул сыновьям. Ни Алджернон, ни Адам не смотрели на нее. Они посторонились, давая ей пройти следом за дядей Бертраном.
Всю дорогу до дома Вероника ухитрилась молчать, и этот подвиг дался ей легко. Похоже, никто из сидевших в карете не был склонен к разговорам, и меньше всего они стремились разговаривать с ней.
