Если бы он знал в Лондоне кого-нибудь настолько близко, чтобы оставить Веронику у его дверей, он бы так и поступил. К несчастью, пробыв в городе всего несколько, недель, Монтгомери не успел обзавестись друзьями. К тому же держался он намеренно отчужденно. Ему не нравился Лондон и не слишком нравились англичане. А после сегодняшней ночи он в этом уверился окончательно.
«Соверши правильный поступок». Он настолько ясно слышал слова Кэролайн, будто она нашептывала их ему на ухо. Черт возьми! Он как раз это и сделал, и немедленно последовало наказание.
Вероника остановилась возле кареты.
— Куда мы едем?
— Ко мне домой, — сказал он, чувствуя, как петля ответственности затягивается у него на шее.
Вероника повернула голову, когда карета тронулась, но увидела только улицы, окутанные туманом. В таком освещении площадь казалась аккуратной и красивой. Все на ней было упорядочено и точно выверено. Железным воротам никогда не позволяли просесть или покрыться ржавчиной. Деревья были подстрижены так, что их вид радовал глаз.
На этой площади, на Дорчестер-сквер, не было ничего случайного. Кроме нее.
Одна она — некое неуместное явление на Дорчестер-сквер.
Вероника не такая, как ее кузины. Она не обладает их белокурой миловидностью. Ее каштановые волосы ничем не замечательны. Глаза у нее того же цвета, что и у матери, — нежно-зеленого, а иногда приобретают коричневатый оттенок. Вокруг радужек странное темное обрамление, и потому на ее глаза обращают внимание, какого бы цвета они ни предпочли быть в этот день. Вероника не обладает светскими манерами, ибо выросла на отдаленном острове Шотландии. И потому искренне удивлена жизнью Лондона, и ей хочется разгадать тысячи тайн и получить ответы на тысячи вопросов.
Несмотря на то, что она на четыре года старше Аманды, старшей из кузин, иногда Вероника чувствует себя совсем юной и наивной по сравнению со всеми ими. По словам Аманды, она ничего не смыслит в лондонских сезонах. По словам Элис, не умеет достаточно хорошо танцевать, чтобы достойно появиться в бальном зале. И как ей любезно сообщил Алджернон, она не такая девушка, чтобы привлечь внимание достойного кавалера.
Вероника ответила, что и не стремится привлечь чье-нибудь внимание.
Адам встретил это заявление ободряющей улыбкой, но по большей части он проводил время, уткнувшись носом в книгу, и его не особенно беспокоило происходившее вокруг.
Энн казалась милейшей девушкой. И то только потому, что была уже обручена и целиком поглощена собственными делами. За последние семь месяцев Энн претерпела удивительное превращение. Из прежней ветреной особы в солидную матрону. Элис утверждала, что теперь она чувствует превосходство над ними, так как собирается выйти замуж и уехать со своим баронетом в Корнуолл.
Однажды Энн призналась Веронике, что уже придумывает имена для будущих детей.
Вероника не ответила. Она не могла бы объяснить, что видела в Энн: растущее смятение, нечто похожее на черный ужас, распространявшийся, как чернила по воде. И чем дольше тянулось время, тем больше они расплывались, покрывая поверхность воды серой, почти непрозрачной пленкой.
Однажды несколько недель назад, когда ей захотелось помочь Энн, Вероника положила руку на руку девушки и спросила ее, в чем дело.
Но Энн, не имевшая привычки откровенничать с ней, как и остальные кузины, только весело рассмеялась и отпустила колкое замечание: «Ты снова испытываешь ощущение обреченности. Это твоя шотландская склонность все драматизировать».
Иногда впечатления Вероники бывали настолько сильными, что ей приходилось делать усилие, чтобы отгородиться ото всех. А иначе она не могла бы различить собственные противоречивые чувства. Самым худшим в этом было то, что порой она воспринимала их страдания, радости и страхи как собственные.
Когда всего этого оказывалось слишком много для нее, единственным средством было закрыть дверь в свою комнату и искать уединения и тишины.
Глава 4
Городской дом Монтгомери Фэрфакса мало чем отличался от дома дяди Бертрана. Конечно, он был меньше, потому что его теснили другие дома в этом же ряду, но место, где он находился, выглядело таким же аккуратным и респектабельным.
Вероника успела только заметить длинный коридор и крутые ступеньки лестницы, когда Монтгомери схватил ее за руку, едва она вышла из кареты, и потащил на третий этаж, почти волоча за собой.
Едва ли у него на уме было вожделение, и Вероника была обрадована этим фактом. И все же не очень-то было приятно, что с ней обращаются так, как если бы она оказалась посылкой, адресованной другому человеку и врученной Монтгомери по ошибке.
Он постучал в дверь в конце коридора и, когда ее открыла старая женщина, протолкнул Веронику вперед.
— Миссис Гардинер, не спускайте глаз с мисс Маклауд. Ясно?
Пожилая женщина кивнула, и серьезное выражение ее лица уступило место удивлению.
Монтгомери повернулся к Веронике, и его лицо казалось таким же замкнутым, как раньше.
— Вы останетесь с моей экономкой. Это единственный выход из чертовской ситуации, в которую попали мы оба. Ясно?
Вероника кивнула.
Не добавив больше ни слова, он повернулся и вышел. Любые вопросы, которые Вероника хотела бы задать, были погребены под грузом смущения, с которым и она, и миссис Гардинер смотрели друг на друга. Ни одна из них не оказалась одета подобающим образом для формального знакомства. Вероника была в монашеском балахоне, а миссис Гардинер в розовой хлопчатобумажной ночной рубашке, украшенной вышивкой и мережкой, смявшейся от того, что она уже легла в ней в постель, и ее волосы украшали десятки папильоток.
— Пожалуйста, входите, мисс Маклауд.
Вероника кивнула и вошла в комнату.
Покои миссис Гардинер были меблированы скромно. Возле окна помещался мягкий и уютный стул, возле которого стояла скамеечка для ног, украшенная вышитой накидкой. Рядом круглый стол с лампой на нем. Напротив, располагалась двуспальная железная кровать с пухлым матрасом. Одеяло было отогнуто: женщина наверняка уже спала, когда явился хозяин и разбудил ее.
Экономка была ненамного старше матери Вероники и обладала густыми каштановыми волосами, мягкими карими глазами и изогнутыми высокими бровями, придававшими ее лицу удивленное выражение. Миссис Гардинер, невысокая и кругленькая, источала теплоту и покой, будто исходившие от нее эмоции представляли собой некое неясное и приятное смешение.
Еще с минуту они внимательно созерцали друг друга, должно быть, не находя слов. Что могла сказать Вероника? Как бы объяснила свое появление и вид?
Миссис Гардинер направилась к кровати и принялась колдовать с простынями.
