Однако она не намерена покорно подчиниться закланию. Филиппа способна убить ее, в этом Анна не сомневалась. Если она будет жить здесь, постоянно существовала опасность, что раскроется правда.
Сев за стол, Анна медленно вытащила пробку из маленькой чернильницы. Сделанная из керамики, она содержала достаточную порцию черных чернил. Взяв гусиное перо, Анна макнула его в чернильницу. Она писала аккуратно, выводила буквы красиво. При этом она прислушивалась, нет ли шагов на лестнице, опасаясь, как бы ей не помешали осуществить задуманное.
Анна запечатала письмо воском, но не поставила печати дома. Аккуратно засунув его в бухгалтерские книги, она вознесла молитву, чтобы ее отец оказался дома в день квартальных платежей, когда выплачивают деньги слугам. До этого было еще четыре месяца, но ожидалось, что хозяин непременно заплатит каждому слуге собственноручно. Сколько Анна себя помнит, отец свято придерживался этой традиции и клал каждую заработанную ею серебряную монету ей в ладонь, когда она стала достаточно взрослой и заслуживала это. Она не могла отправить отцу письмо, но могла оставить его здесь, чтобы отец обнаружил его позже. Без печати никто не узнает, откуда пришло письмо, и его могут оставить нераспечатанным до приезда хозяина. Иногда леность Филиппы может оказаться благом.
Анна помолилась так горячо, как не молилась никогда.
А тем временем она должна подумать о тактике, благодаря которой смогла бы удержать шотландца от того, чтобы не были осуществлены брачные отношения. Ей требовалось время. Она на миг почувствовала себя виноватой, но затем преодолела это чувство. Мужчина был не виновен, но она не могла отнестись к нему со всей душой. Впервые в жизни она собиралась быть недоброжелательной к незнакомцу, но у нее не оставалось другого выбора. Она будет отшучиваться, уклоняться от его прикосновений как можно дольше, просить Господа даровать ей способность держать его на расстоянии вытянутой руки.
Это была самая странная молитва, которую Анна когда-либо возносила небесам.
Время тянулось медленно. Поскольку с бухгалтерскими книгами все было в порядке, она принялась шагать по спальне. Она не привыкла пребывать в праздности. В животе у нее урчало от голода. Мэри появилась с едой, когда солнце уже садилось, и лишь пожала плечами.
— Я не привыкла обслуживать и поэтому забыла принести тебе еду в обед. — С грохотом поставив поднос, она оглядела альков. — Мать говорит, что тебе придется спать здесь. Я принесу тебе кое-что из постельного белья. Это так утомительно — ждать появления мужа! Мать говорит, что я не могу вернуться ко двору, пока у тебя не появится ребенок. Хотела бы, чтобы он поторопился.
«Эгоистичное отродье».
Анна дождалась, пока удаляющиеся шаги Мэри не застучали по каменным ступеням, и лишь тогда позволила себе выплеснуть раздражение. Для напыщенной законнорожденной дочери Анна была не более чем клочок плодородной земли, которая будет обрабатываться и приносить урожай.
Однако ей следовало быть благоразумной и не выказывать недовольства. В алькове будет очень холодно ночью без огня. Анне оставалось лишь надеяться, что это безмозглое существо принесет ей что-нибудь, чтобы укрыться.
Здесь не было серебряных крышек, чтобы пища оставалась теплой. И вообще еда была очень скудной. Миска овсяной каши, уже остывшей, и кусок хлеба. Выделялись на этом фоне разве что два куска пирога. Слезы набежали на глаза Анны, когда она вспомнила, как ела вместе с Брендой всего несколько часов назад. Но она поспешила смахнуть слезы и не поддаваться слабости. Жизнь сурова, и хлюпанье — это удел детей, которые этого еще не осознали.
В животе у нее урчало, и Анна принялась за кашу. Поскольку она была голодна, еда казалась сносной. Рядом с едой стоял маленький кувшин с сывороткой. Анна сделала глоток и нахмурилась. Она не любила этот обезжиренный остаток молока. Но по крайней мере эта жидкость помогала протолкнуть в горло застывшую кашу. Не было ни эля, ни сидра, ни чего-либо другого, чем можно было бы запить еду.
Раздались шаги на лестнице, и на пороге показалась раздраженная Мэри.
— Этого хватит тебе. Я не могу таскать тюфяки из комнаты для слуг, не вызвав подозрения.
Она бросила охапку принесенных вещей на пол и тут же удалилась.
«Хорошо еще, что тебе не надо ухаживать за лошадьми…»
Анна нахмурилась. «Кажется, я уже разговариваю сама с собой».
Сполоснув пальцы в сыворотке, она вытерла их о край юбки. Ей было неприятно пачкать одежду, но лучшего решения она не нашла. Анна подошла к куче одежды на полу, приподняла ее и встряхнула. Она увидела накидку для поездок из толстой шерстяной ткани с капюшоном, защищающую седока от непогоды. Ветер задувал в щели бойниц, отчего в алькове было не теплее, чем снаружи. Даже имея такую накидку, она будет дрожать полночи.
«По крайней мере у меня есть стеганая нижняя юбка».
Повернувшись, Анна посмотрела на пироги и хлеб. У нее потекли слюнки, но она удержалась оттого, чтобы съесть это. Кто знает, когда ей принесут еще еду. Лучше сохранить немного про запас. Желудок, наполненный наполовину, — это все же лучше, чем совсем пустой.
Солнце село, и свет померк. Свечи были заперты в шкафу вблизи кухни. Их выдавали скупо, очень экономно. Стоя у щели бойницы, Анна наблюдала за тем, что происходит во дворе. Вассалы ходили вдоль стен, охраняя замок, как они делали всегда.
У Анны появилось искушение тихонько спуститься вниз и вручить письмо в руки капитану, но это было сопряжено с большим риском. Филиппа держала всех в строгости и даже в страхе. Она могла оставить человека без помощи. Капитан может отнести письмо своей леди, а не хозяину. Поскольку граф слишком часто оставался при королевском дворе, многие из уорикширцев предпочитали не перечить Филиппе.
Отчаяние овладело Анной, когда она подняла накидку. Она находилась так близко к дорогим ей людям и в то же время была отдалена от них. Чувство одиночества выжало слезы из ее глаз, как она ни пыталась остаться сильной. Было очень темно, и Анна не стала сдерживать рыдания. Она закуталась поплотнее в накидку, потому что ночь становилась все холоднее, и незаметно заснула. Ей снился горящий камин в комнате Филиппы. Она пыталась приблизиться к нему, но ей не удавалось сдвинуться с места, и тело ее дрожало с такой силой, что стучало о каменную стену.
Она проснулась даже еще более усталой, чем до того, как заснула. Руки у нее болели от того, что она пыталась удержать края накидки у себя на груди. Тело оцепенело от лежания. Пальцы ног были ледяными. Двигаться было больно. Но оставаться неподвижной — еще больнее.
