В Португалии, Испании, США, Мексике, Южной Африке и в других странах бушевали войны. Но для меня все эти отдаленные места являлись просто названиями на картах, которые я изучала на уроках географии. Никто из известных мне мужчин не подался в солдаты или не собирался это сделать.
Эпидемия холеры, свирепствовавшая в России, стремительно перекинулась на Шотландию, а потом на Нью-Йорк, унося сотни человеческих жизней, пока шотландский врач Томас Латта не ввел одному из своих пациентов соляной раствор, открыв тем самым новый способ борьбы с ужасной болезнью. Но я, выросшая в Корнуолле, даже не задумывалась над этим.
Парламент Англии отменил рабство в колониях, запретил использование человеческого тела в медицинских экспериментах, принял закон, согласно которому дети моложе девяти лет не имели права трудиться на фабриках. Было создано национальное объединение профсоюзов, члены которого заявили, что будут бороться за восьмичасовой рабочий день. Образовалась лига, препятствовавшая несправедливым и поэтому презираемым корнуоллским законам. Но я не являлась рабыней, мне не нужно было воровать или усиленно трудиться, чтобы прокормить себя. Меня мало интересовали современные литературные произведения типа «Очерков Боза» – серии рассказов, написанных судебным репортером из Лондона Чарльзом Диккенсом. Первый очерк появился в 1833 году в декабрьском номере одного популярного журнала.
Даже смерть в 1837 году короля Уильяма IV и восшествие на престол Англии его восемнадцатилетней дочери, принцессы Виктории, не имели для меня никакого значения. Хотя я и поразилась, что девушка, всего лишь на пять лет старше меня, стала вдруг королевой, но все же не могла понять, как коронация в Лондоне сможет каким-то образом отразиться на мне. Сама Виктория нисколько не интересовала меня. А я ведь в состоянии была уберечь себя и других от горя, если бы только обратила на это внимание. С годами королева превратилась в по-детски упрямую женщину, обладающую суровым и злобным нравом, которая в один прекрасный день станет преследовать не только меня, но и близких мне людей, пытаясь разлучить нас таким способом, о котором никто и никогда не догадывался.
Но, кажется, мы забегаем вперед. Мне необходимо продолжить рассказ о своем девичестве, которое, без сомнения, проходило счастливо, за исключением того времени, когда приходилось считать деньки, с нетерпением ожидая, что вот-вот начнется настоящая жизнь.
И, наконец, когда я уже была почти готова выплюнуть наружу бушевавшие во мне эмоции, наступил день моего семнадцатилетия. В этом возрасте любая уважающая себя девушка из хорошей семьи умела писать изящным почерком, свободно говорила на французском и итальянском, пела и играла на фортепиано, танцевала вальс и кадриль, рисовала акварелью пейзажи и картинки из мирной жизни, умела вышивать гладью. Я ничем не отличалась от своих современниц, и мне объявили, что мое образование закончено. Можно было начинать настоящую жизнь.
Сейчас на склоне своих лет, когда некоторые стараются приукрасить подобные воспоминания, мне хотелось бы думать, что тогда я не была лишена сдержанности и здравомыслия. Но, честно говоря, все было не так. Вместо этого, я была такой же глупой, как и любая другая девушка моих лет. Моя голова была забита всякой романтической ерундой из многочисленных прочитанных плаксивых романов. Некоторые из них мне запрещали читать, но я все равно находила их, эти произведения, и тайно вздыхала над судьбой их героев.
Признаю все это весьма неохотно, зная, что смогу найти какие-нибудь извинения своему поведению в последующие месяцы. Все не так просто, дорогой читатель.
Я рассказываю об этом только для того, чтобы ты смог понять состояние моей души и, возможно, одобрить и простить поведение глупой девчонки, у которой скоро уже должны были отнять невинность и юность. Не сомневаюсь, многие сказали бы, что ты, мол, получила то, что заслуживала… Возможно, они и правы, потому что автор этих строк всегда считала, что мы сами свои злейшие враги и наши грехи, которых больше всего следует опасаться: жадность, злость, невежество, похоть, таятся внутри человеческой натуры.
Теперь я знаю, как все началось и как закончилось, и, если бы смогла прожить этот период еще раз, возможно, многое было бы иначе. Но такой возможности мы лишены. Хорошо это или плохо, нам не дано изменить прошлое. А поэтому жалеть о прошлом бесполезно… Но, до сих пор, зная, что последует дальше, я не могу забыть, как волновалась, когда, наконец, оказалась на важной грани женской зрелости, готовая безвозвратно попасть в приторно-сладкое царство.
* * *
В Грандже решили устроить неофициальный вечер и отпраздновать завершение образования маленькой хозяйки. Несмотря на мою помолвку с Джерритом, за этой вечеринкой должен был последовать официальный бал в папином лондонском доме, так как мама твердо настояла на том, что каждая девушка, помолвлена она или нет, имеет право хоть на один Сезон в своей жизни.
В те дни я фактически не жила, а парила в небесах. Моя голова шла кругом от многочисленных поездок к модистке, портному, перчаточнику и обувщику, которые облачили меня с ног до головы в яркие, сделанные на заказ одежды, подчеркивающие мою высокую, гибкую фигуру. В конце концов, я совсем перестала соображать, что сейчас в моде, потому что мои собственные платья, очень вызывающие, были так обильно украшены, что их обладательница с трудом узнавала свое отражение в зеркале. «Неужели эта странная, незнакомая девушка – та самая, что стоит перед стеклом?» – все больше и больше удивлялась я, изумляясь нахлынувшей волне перемен.
Хотя мне и не удалось превратиться в восхитительную красавицу, цветущая молодость и новый гардероб выудили на поверхность некоторые необычайные и привлекательные, доселе неизвестные черты моего характера. Итак, теперь я чувствовала, что могу привлекать внимание мужчин и, если захочу, удерживать их возле себя. Бабушка Шеффилд, тем не менее, относилась к своей внучке настороженно и чаще обычного пыталась сдержать мое дикое, непокорное я. Но мне хотелось свободы. Я, конечно же, пренебрегала ее советами.
Стремление к чему-то романтическому и волнующему совершенно лишило меня здравого смысла. Я вообразила себя охотничьим соколом, совсем ручным, но стремящимся освободиться от пут. Золотистые прожилки в моих темно-коричневых волосах сияли, как перья на взметнувшихся ввысь соколиных крыльях в лучах корнуоллского солнца. Глаза цвета топаза сверкали яркими огоньками. Кожа имела нежный медовый цвет. Движения были легки и грациозны. Мои длинные юбки шуршали и волочились за мной, как путы на лапах ручного сокола.
