– Хорошо, – кивнул он. Она сняла с подноса крышку.
– Поешь.
Через несколько минут он рассмешил ее.
– Заяц, – определил он, с наслаждением жуя. – Недурно. – Он покивал с видом знатока. Она не удержалась от смеха, ставшего еще заливистее, когда он уточнил: – Но в котелке получается еще лучше. – Он имел в виду кролика, которого поймал в силки после отъезда с фермы Фэрбейрнов.
– Скажи об этом кухарке, – предложила она, давясь от смеха. – Она будет тебе очень благодарна. Заодно покажешь ей, как это делается.
– Обязательно! – Он тоже смеялся, но не так громко, как она, без истерических ноток.
Смех не сразу позволил им услышать стук в дверь. Когда стук повторился, они переглянулись. Аннабелла распахнула дверцу и обнаружила на ступеньках фургона Розину.
– Можно мне войти?
Аннабелла хотела было еще раз переглянуться с Мануэлем, но обошлась без этого, отвечая:
– Разумеется! – Она протянула руку, чтобы помочь Розине подняться по крутым ступенькам.
– Добрый день, Мануэль.
Мануэль вскочил.
– Добрый день, мэм.
Он неуверенно показал ей на низкую скамью.
– Присядьте.
– Благодарю. – Она опустилась на скамью и пригладила платье, чтобы оно не топорщилось над низеньким столиком. Обведя обоих взглядом, она учтивейшим тоном произнесла: – Прошу вас, не прерывайте из-за меня еду.
Всего час с небольшим назад она заявляла, что ни за что не станет есть в присутствии Мануэля, теперь же не возражала, чтобы он ел при ней. Он так и поступил: сел и спокойно продолжил трапезу.
Аннабелла тоже села, но ей, наоборот, было очень беспокойно. Она напряженно раздумывала, чем заполнить неловкое молчание.
Ей на помощь пришла сама Розина. Переводя взгляд с Аннабеллы на печку и обратно, она с деланной улыбкой спросила:
– Кажется, у вас есть горячий чай? Можно и мне чашечку?
Аннабелла набрала в легкие побольше воздуху, но так ничего и не сказала. Вместо этого она вскочила и растерянно завертела головой. В фургоне имелось всего две чашки с блюдцами, и обе были уже заняты. Она сполоснула в ведерке собственную чашку с блюдцем, вытерла их, налила чаю и, глядя на Розину, предупредила:
– Боюсь, чай слишком крепкий.
– Я не возражаю против крепкого чая. – Разговор напоминал обмен репликами в элегантной гостиной.
– У меня нет ни молока, ни лимона.
Розина постаралась шире улыбнуться, чтобы скрыть, как сильно она не любит чай, и ответила:
– Не беда, иногда мне нравится так, без всего. В этом случае чай действует почти как кофе, ты не находишь?
– О, да.
Они снова замолчали. Аннабелла думала о том, какой ужас сейчас переживает ее мать. Розина оказалась права: сосуществовать втроем им было бы положительно невозможно. Вероятно, она для того и явилась, чтобы наглядно это продемонстрировать. Если это так, то она добилась своего. Аннабелла уставилась на чашку. Она-то знала, что Розина в жизни не пила такого чая. Ей было вовсе не трудно сбегать в коттедж за молоком, но это означало бы оставить их вдвоем. С другой стороны, в том, чтобы оставить Мануэля с глазу на глаз с Розиной, возможно, имелся смысл. Без Аннабеллы ему будет проще разговориться, а он умел говорить настолько внушительно, что наверняка сумел бы заворожить даже Розину. Она ухватилась за эту возможность и сказала:
– Нет, я не могу позволить, чтобы ты пила чай без молока. Я сбегаю в коттедж и принесу кувшинчик.
Она ожидала, что Розина запротестует, но этого не произошло. Напротив, она сказала:
– Правда? Будет очень мило с твоей стороны, Аннабелла. Разумеется, это необязательно, но я действительно предпочла бы чай с молоком. А еще лучше с лимоном. – У нее хватило чувства юмора, чтобы добавить к этому: – Молоко ты, чего доброго, прольешь на бегу.
Подтекст этого высказывания не мог дойти до Мануэля, Аннабелла же помнила, как ее клеймили за манеру – чуть что, переходить со степенного шага на бег. Не взглянув на Мануэля, она выскочила из фургона. Он проводил ее взглядом и долго потом не отрывал глаз от двери.
Розина в очередной раз сама нарушила молчание. Глядя на то, как он ест, она проговорила:
– Я еще не поблагодарила вас за заботу об Аннабелле, Мануэль.
Он медленно положил нож и вилку на тарелку, не выдержав правильного угла, но все равно очень похоже на то, как его учила Аннабелла. Потом поднял глаза на эту даму с холодным выражением лица. Впрочем, на сей раз он не мог назвать ее выражение холодным: она смотрела ему в глаза с бесконечной печалью, даже с мольбой. При этом ее спина оставалась безупречно прямой, руки были аккуратно сложены на коленях; всем своим видом она как будто отрицала очевидное, то есть то, что сидит в фургоне, а не в гостиной. Глядя на нее, он исполнился решимости говорить ей только правду, как бы устрашающе ни действовал на него ее облик. Не пряча глаз, он спокойно сказал:
– На самом деле вы не испытываете ко мне благодарности за то, что я взял на себя заботу об Аннабелле. В глубине души вы считаете позором для нее даже это, не говоря уже о замужестве. Будь на то ваша власть, вы бы, как сказал мистер Дорси-Грант, все это порушили.
Выражение ее глаз несколько изменилось. Можно было подумать, что, с отвращением перевернув камень, она обнаружила под ним не мерзкого слизняка, а нечто такое, к чему не возбраняется притронуться.
– Вы правы, Мануэль, – с легкостью признала она. – Не стану вам возражать.
Немного помолчав, он сказал:
– Вы не можете помешать ей уйти со мной и сами это знаете, не так ли?
– Да, знаю, Мануэль. Мне ее не остановить. Зато это можете сделать вы.
Они смотрели друг на друга широко распахнутыми, немигающими глазами. Она поспешила развить свою мысль:
– Я ждала возможности побеседовать с вами. Не думала, что это получится так просто и что Аннабелла уйдет по собственной воле. Она решительно настроена уехать с вами, но я не могу не поделиться с вами своей уверенностью, что это – чисто эмоциональный порыв. Она еще очень молоденькая, совсем еще девочка, Мануэль…
– Не девочка, а женщина.
Она опустила ресницы, но тут же приподняла их.
– Надеюсь, Мануэль, что она остается девушкой.
После очередной дуэли глаз он сказал:
– В подразумеваемом вами смысле – да, она еще остается девушкой, но отношение к жизни у нее уже как у взрослой. Между ею и девушкой, сбежавшей отсюда год назад, общего не больше, чем, скажем, между мной и Дизраэли.
– Вы вправе так думать, Мануэль, возможно, вам этого очень хочется, что вполне естественно, но окружение, в каком человек воспитывается с детства, не может потом не сказаться. Аннабелла остается ребенком, которого я взрастила, девушкой, из которой я выпестовала юную леди. Именно ею она и остается, и в глубине души вы с этим согласны.
